Положила в сумку халат, тапочки, зубную щетку. Сказала Басову: «Володя, меня не будет......
Валентина Титова и Владимир Басов из архива В. ТитовойПоложила в сумку халат, тапочки, зубную щетку. Сказала Басову: «Володя, меня не будет... Неделю...»
Сознание вырвалось из привычного бытия, и я впервые увидела мир Божественный, совершенный — с другими звуками, другим ритмом. Написала духовную. Спрятала. Найдут когда-нибудь.
— До свидания, береги детей.
Выходим к лифту: меня сопровождает друг — Фаина Михайловна, мама актера Эрика Зорина. Вслед выбегает Басов, и раздается вопль на весь подъезд:
— В абортарий едешь?!
Я оборачиваюсь, смотрю ему в глаза и возвращаюсь в квартиру. На нашем старинном комоде в прихожей стоит хрустальная пепельница. В ту же секунду, как в замедленной съемке, она летит в Басова. Крик боли, окровавленные пальцы. Теперь все...
Мы на Каширке, в Онкоцентре. Фаине Михайловне плохо, ищу ей капли и с моими вещами отправляю домой. На поступивших страшно смотреть. Да и на меня тоже. «Ухо-горло-нос» — так называется «мое» отделение. Мой красивый элегантный доктор решает: «Готовьте ее на завтра. Сегодня не ешьте, не пейте лишнего». Я почти не ем и не пью уже четыре месяца.
Утром увозят на операцию. Сутки в реанимации. За окнами шумит Каширское шоссе. Ужасающий грохот долбит по мозгам, сводит с ума. Боже... Как же мне хочется кофе!
На следующее утро везут в палату через холл, в котором больные смотрят телевизор. Слышу свой голос. Идет фильм с моим участием. Меня душит смех. Чувство юмора не исчезло. Встретились две Титовых: духовная — фильм и физическая — тело. Пора соединяться. Дай-то Бог! Ввозят в палату, перекладывают на постель: «Выздоравливайте!»
Дверь закрывается. Восемь дней я должна лежать и ждать приговора: только тогда врачи определят — злокачественная у меня опухоль или нет. Осталось семь дней. Я уже мысленно попрощалась со всеми...
Встаю, надеваю халат, выползаю в коридор, цепляясь за стенку: «Что случилось? Вам нельзя вставать, нельзя!» Знаю, что нельзя. Ничего нельзя. Но ведь до приговора осталась всего неделя!
...Как странно и страшно. Выносят тело шестнадцатилетней девушки. Я запрещаю себе говорить о болезни. Только о хорошем, только о прекрасном. В нашей палате — клуб. Еле разговариваем, язык не слушается, но смех, шум, анекдоты. Чувство юмора болезни неподвластно. Входит доктор:
— Что происходит?
— Мы лечимся!
Он уводит меня в кабинет:
— Вам не нужно такое видеть. Вы можете уехать домой, ведь условия позволяют?
— Да, — вру я.
Мне здесь лучше, чем дома, но в карте стоит мой адрес: Тверская, 9, и он говорит о том, что у меня феноменальные условия. Женщина, которой страшно повезло, страшно. Врач думает, что я небожительница, богиня: известная актриса, дома прислуга, а муж, знаменитый актер и режиссер, носит меня на руках.
Когда я увидела Славу Шалевича и подала ему руку, меня замкнуло. Это была любовь с первого взгляда В. Бондарев/РИА НовостиВ этот же день приезжает Басов. Другой Басов. Милый, добрый — просто женская мечта. Варит кашки, трет яблоки. Но я перешла черту и возвращаться назад не могу и не хочу. Через семь дней известие: опухоль не злокачественная. Я буду жить!
— Доктор, что мне делать? Ваши рекомендации?
— Измените жизнь, если сможете.
Я смогу! Раковый корпус расставил все по своим местам. Я выхожу из рабства. Басов — это Басов, а я — это я! Отныне наши пути расходятся.
«Богиня, красавица...» — я слышала это всегда. Говорили, что у меня были необыкновенного цвета кожа и порода. Поклонники смотрели вслед, оказывали внимание, но я не горела желанием подпускать их ближе. Моей душой уже владел театр. Мне не нравилось, как в реальности жили люди, а театр воплощал мои мечты, и жизнь там была осмысленной.
Приехала из Свердловского театрального училища в Ленинград, поступать в студию Товстоногова. Прочла приемной комиссии подготовленные отрывки, и меня за ручку отвели в репетиционный маленький зал к Самому. Вошла в комнату и очутилась перед Георгием Александровичем. Он пристально посмотрел на меня и попросил почитать что-нибудь. Потом сказал: «А басню можете?»
Прочла басню, потом «Перчатку» Шиллера.
Он как-то благосклонно, по-отечески говорит:
— Хорошо, хорошо... Так, вы с вещами?
— Нет.
— В общем, я вас беру. Девочка, у вас есть неделя, чтобы съездить к родителям и забрать документы.
Вот так, в момент, в этом маленьком репетиционном зальчике решилась моя судьба. Я стала ученицей гениального Товстоногова.
Тут же начали строить догадки, говорить глупости... Нет, я не спала с Товстоноговым, просто он меня обожал. Бывало, нарочно пройдет по ученическому корпусу, чтобы увидеть. Через два месяца я уже играла старшую сестру Александру в «Идиоте».
Какой это был театр! Все было прекрасно, кроме одного: студия создавалась для ленинградцев, поэтому общежития не было. На первые полгода меня приютила семья моей подруги. Потом я пыталась снимать комнату, но — то алкоголики, то ненормальные, то клопы, так что большую часть времени жила прямо в театре. Жора Штиль и Ваня Краско дали мне ключ от своей гримерной. Там стоял диван. Чтобы дежурные меня не нашли при обходе, я влезала внутрь дивана, но однажды заснула, и меня обнаружили. Скандал! Бедные Жора и Ваня!
Сколько ночей я провела в подъездах, на Московском вокзале! Являлась в театр в шесть ноль-ноль. Единственная. Тут же в душ, и в девять я — уже похожая на нормального человека, отмытая и отглаженная — на занятиях.
У нас со Славой был сумасшедший роман из архива В. ТитовойПриехала мама, чтобы проверить, как живет дочка. Я в то время снимала угол в очередном «клоповнике». Проверила, наплакалась: клопы и ее сожрали, не пожалели. Умоляла вернуться: «Ведь в Свердловске тоже есть театры!» Но мне в Питере больше нравилось.
Путь к Невскому лежит от БДТ по Фонтанке, к площади Ломоносова, там булочная-кондитерская с огромными вкусными ватрушками. Затем с ватрушкой в зубах по улице Зодчего Росси к Пушкинскому театру, в Катькин сад, посидеть минут десять на скамеечке. ...И в «Елисеевский», где пахло кофе, колбасами, хлебом и настоящей жизнью, без винегрета и каши. А в выходные — в Эрмитаж! Я здесь была, я здесь ходила, я здесь рыдала. Здесь ковали мои профессиональные навыки, мою душу и мой независимый характер. Боже, за что такое счастье?
На втором курсе получаю главную роль в спектакле по пьесе «104 страницы про любовь». Я начала репетировать, мне безумно нравилась пьеса, роль, о которой можно было только мечтать... Но часть моего сердца уже была в Москве.
Каникулы. Лечу домой, в Свердловск. А там — гастроли Театра имени Вахтангова. Пришла за кулисы знакомиться. Как только подала ему руку, меня замкнуло. Мгновенно. Это был Вячеслав Шалевич. На всю жизнь подаривший необыкновенное ощущение возможности жить выше уровня земли. Только любящим знакомо это чувство невесомости. Голову снесло. И началось!
Письма каждый день, внезапные приезды, встречи где придется. Оба мы были бездомными и бестелефонными. У нас был настоящий эпистолярный роман. У меня перерыв пятнадцать минут — мчусь на Невский за его письмом и отправляю свое. Конечно «авиа»! Как хорошо тогда работала почта. Я жила этими письмами.
Это был самый светлый кусок моей жизни. Такое ощущение, что мы где-то раньше встречались, в прошлых жизнях. Ощущение родства. Это не объяснить словами. Мы не могли насмотреться друг на друга. Слава — самый добрый, самый щедрый мужчина в моей судьбе. Видя, что у меня старые туфли, не спрашивая, шел в магазин и покупал самые элегантные, самые красивые, самые дорогие. И духи дарил только французские, «Шанель».
Но Слава в Москве, а я в Ленинграде. Для меня БДТ — единственный, совершенный, самый-самый, мой Дом, моя семья, моя жизнь! Для Славы то же самое — Театр имени Вахтангова. Как оставить? И он летает в Ленинград, я — в Москву. Замкнутый круг.
«Титова, вам записка на проходной», — бегу, разворачиваю: «Валя, я напротив, на мосту!» Какое счастье, какое счастье!
Я стала ученицей Георгия Александровича Товстоногова Юрий Королев /РИА НовостиЯ прилетала к нему, мы гуляли по Москве — некуда было идти. Слава был женат и имел ребенка... Я ни о чем не спрашивала. Просто любила. Жизнь требовала решений. Слава устроил прослушивание у Рубена Симонова, главного режиссера Театра имени Евгения Вахтангова, но ни я им, ни они мне не понравились. Не судьба...
Вечером — в поезд. Приезжаю, иду в театр. Вызывает Товстоногов. О ужас! Он все знает. Поливаю слезами свое отчаяние и глупость. Клянусь, что больше никогда из Ленинграда, ни ногой. Бес попутал. Дура!
Товстоногов снимает меня с роли. Весь театр в недоумении: он должен был не с роли снять, а выгнать! За малейший проступок актер изгонялся из театра, а тут такое! Но Товстоногов не захотел меня потерять.
Душа рвалась на части... Я использовала каждый шанс, чтобы увидеться со Славой. Поехала в Москву якобы на кинопробу в «Гранатовый браслет» Абрама Роома, хотя на самом деле спешила к Шалевичу. Сразу после поезда, уставшая и мечтающая поскорее с ним встретиться, сижу на «Мосфильме». Когда маленький, субтильного вида Роом вошел в комнату, то не обратил на меня внимания: я сидела вся сжавшись, ссутулившись. Он прошел к столу и заорал ассистентке:
— Приведите мне такую женщину, чтобы я почувствовал себя кобелем и...
Однако не успел закончить фразу — пытаясь хлопнуть по столу, он промахнулся и начал падать, но прыткая ассистентка, вероятно привыкшая к его пылкому нраву, успела Роома подхватить.
— Не волнуйтесь, Абрам Матвеевич, вот у нас тут студентка Товстоногова.
Я вжалась в кресло, думаю: «Надо же было стать свидетелем такого конфуза». А Роом как ни в чем не бывало посмотрел на меня, что-то про себя подумал и спокойно говорит:
— Так, ну что ж, идите переодевайтесь.
Меня потащили в костюмерную, одели, загримировали и обомлели — плечи покатые, худоба, тонкая шейка. Я идеально вписывалась в образ. Не успели отснять мою кинопробу, как тут же прибежали и от Эльдара Рязанова — он начинал «Дайте жалобную книгу», и от Басова, который работал над «Метелью». А меня ждет мой Слава, я бесповоротно теряю время! Сниматься-то все равно не буду.
Но у ассистентов по актерам — мертвая хватка. Наташа Терпсихорова вытащила меня из цепких рук помощников Рязанова и увела за собой — показывать «добычу» Басову. Притащила в комнату, посадила на стул... Сижу жду, смотрю на часы. Времени не остается. И тут в комнату как вихрь врывается Басов. У него был взрывной характер — он хотел с первой секунды покорить, очаровать, одурманить! И ведь чары его действовали: до встречи со мной он был дважды женат на красавицах-актрисах — Розе Макагоновой и Наталье Фатеевой.
Басов увез меня в Суздаль на съемки. «Метель» снималась по заказу Франции, Товстоногову было приказано меня отпустить из архива В. ТитовойНа второй минуте нашего разговора Басов начал молоть романтическую чушь: «Вы одним лишь мановением ресниц способны покорить мир...» Думаю: «Боже! Что он несет?»
Он играл в режиссера, курил, пристально смотрел на меня, будто пытался разгадать, что я за фрукт. А я сидела как птица после дождя — двадцатидвухлетняя влюбленная девушка.
Басов выдохнул сигаретный дым:
— Хотите сниматься?
Отвечаю честно:
— Нет, не хочу.
— Это почему?
— Я учусь в театральной студии у Товстоногова, нам вообще не разрешают сниматься!
Он говорит задумчиво:
— Ну ничего, будем сниматься, будем сниматься...
— Извините, мне пора.
Мне выписали пропуск, и я побежала к Славе. Басов же, как рассказывают, стремительно вошел в соседнюю комнату и огорошил съемочную группу:
— Я женюсь!
Его немедленно стали отговаривать:
— Что вы? У нее роман с Шалевичем, свадьбой пахнет.
— Это роман, а я женюсь!
На самом деле никакой свадьбой не пахло, Слава мне ничего не предлагал... На следующий день по возвращении в Питер вместе со мной в театр пришла телеграмма: «Титова утверждена на роль в фильме «Метель». Меня немедленно вызвали к Товстоногову:
— Вы хотите сниматься?
— Нет, не хочу, я так и сказала Басову!
— Я вынужден вас отпустить... Телеграмма за подписью Фурцевой.
Картина снималась по заказу Франции, Товстоногову было приказано меня отпустить. Я поняла, что это конец, — Георгий Александрович больше не простит. За сутки судьба моя без моего согласия была решена. Владимиром Басовым.
Слава остался в Москве, а Басов победоносно увез меня в Суздаль на зимнюю натуру. За несколько дней вымораживаю себя там на всю жизнь. Вечерами с меня не могли снять чулки — ждали, когда лед на ногах растает. К счастью, кожа не сошла. В Суздале Басов активно принялся за «взятие крепости»: вечером после съемок — в ресторан или в кино. Хотя сам больше смотрел не на экран, а на меня. Но никаких ухаживаний, только внимание. Возвращаюсь в БДТ. Ура! Меня не выгнали!
Продолжение съемок должно было быть в июне — летняя натура. В мае приезжает Басов с другом, сценаристом Алешей Леонтьевым. Леша выступает в роли свата. Мне делают предложение, зовут замуж. Басов, который и мертвого уговорит, сейчас словно воды в рот набрал. Выступал Леша. Комплиментов и признаний я слышала много и никогда на них не реагировала. Но предложение мне делали впервые — уламывали профессионально.
— Я люблю Славу!
— Ничего, это пройдет. Вы молодая — потом поймете, оцените, увидите.
Басов пристально смотрел на меня, будто пытался разгадать, что я за фрукт Валентин Мастюков/ТАСС Евгений Кассин
Слава прислал мне записку: «Валя, я напротив, на мосту!» из архива В. ТитовойВсе было убедительно, разумно, понятно и очень точно. Два месяца стратег Басов изучал обстановку и узнал, с какого боку подъезжать. Я была бездомна, в паспорте не было прописки: уехала в Ленинград — выписали из Свердловска, а в Ленинграде не прописали, ведь общежития-то не было. Словом — «девушка без адреса». Очень устала мотаться по углам, и он понял, что мне нужно!
Я должна была идти, меня ждал приехавший из Москвы Слава. Леша дал мне выпить успокоительные капли и проводил к Шалевичу со словами: «Пора стать взрослой, впереди жизнь двух творческих людей. Он старше, ошибок не будет, а любовь придет... Подумайте. Басов вам предлагает настоящую жизнь, а человек, к которому вы идете, — просто романчик!»
Как потерянная, подошла к Славе, и мы медленно побрели к театру. Он, что-то почувствовав, молчал, а я шла закутавшись в пальто и прокручивала в голове сегодняшний разговор. В тот момент поняла, что так, как сейчас, продолжаться не может. Больше не могу разрываться на два города, ждать в парадных, сидя одной половинкой зада на батарее, и изображать, что поднимаюсь наверх, когда в подъезд входят люди...
Я очень устала от такой жизни. Дошла до ручки. Мечтала только об одном: иметь свой угол. Мы подошли к театру, и я тихо сказала Славе:
— Я тебя люблю, но больше не могу так, я выхожу замуж.
Тогда я еще ничего не решила, но какая-то сила заставила обрубить концы и сказать Шалевичу: «Все кончено». Слава растерянно смотрел на меня:
— Но... ведь я тоже могу на тебе жениться.
Мы оба знали, что это только слова. В тот день мы расстались.
Басов ждал моего решения, я же взяла время на раздумье. Через три дня он накрыл стол в своем номере в «Европейской», и я повела туда сокурсников. Не знала, как поступить, поэтому привела «экспертов». Когда вечером мы вернулись в студию, сокурсники сошлись на том, что мне надо принять предложение. «Все-таки будешь иметь работу, дом, — говорили они. — Конечно, не красавец, но ведь главное — работа, а он режиссер».
И я дала согласие. Был май 1964 года. Однако в реальности все оказалось далеко не так. После моего «да» предложения скрепить наш союз узами брака больше не поступало. Я продолжала учиться в студии. Мы так и не зарегистрировали отношения, а через полгода я забеременела, чем очень удивила Владимира Павловича. Басов сказал:
— Что-нибудь придумаем.
Моя независимость ответила:
— Вам не нужно ничего придумывать. Это я беременна. Эти вопросы решаю я!
Саша родился красавцем: с белыми длинными волосиками, голубоглазый из архива В. ТитовойБасов исчез. В феврале 1965 года состоялся выпуск студии, после этого я уехала в Москву. О работе нечего было и думать. Пригрела меня и оставила у себя моя дорогая Фаина Михайловна. А опытный, «бывалый» мужчина, который предлагал звезду с неба, вдруг на три месяца вообще исчез из моей жизни.
В конце мая он снова появился на горизонте, увидел, что я все еще беременна, и в июне перевез меня к себе в квартиру на Мосфильмовской. Потом мы поехали на юг дивной компанией: у Басова было воспаление глаза, ирит, и он, как пират, ходил с повязкой, я дефилировала с распухшими ногами, потому что весь день беременная на жаре, и еще с нами был его друг, художник Турылев, который хромал. Когда я, изможденная от жары, входила в море, знакомые подбегали к Володе и говорили: «Ей нельзя плавать, она же беременная!» Но для меня это был лучший отдых, единственное место, где я могла раскрепоститься и хоть немного снять тяжесть. Я вообще все время чувствовала себя неважно, хотя виду не подавала.
Когда вернулись, Володя повез меня знакомиться со своей мамой, Александрой Николаевной. Я ей не понравилась, была вся «не такая». Я же увидела, как она живет — в какой-то жуткой коммуналке, и заставила Басова перевезти маму к нам. И никогда не жалела об этом, потому что считаю: святой долг каждого сына — позаботиться о матери.
В результате — две хозяйки, две совершенно разные женщины оказались в одном доме. Свекровь почему-то считала, что я выползла чуть ли не из канавы: и готовлю неправильно, и стираю не так. Я молчала, зная, что я — в их доме, что я тут — никто. Не раз она говорила: «Бедный Воля, похудел как, и глаза ввалились». А Воля-то ел вволю! Я варила кастрюлю борща литров на пять, и он ее один съедал. Басов всегда ел так, будто перед этим его неделю не кормили.
В сентябре я родила Сашеньку. В поликлинике не наблюдалась, поскольку по-прежнему была нигде не прописана. Но за две недели до родов мне по блату достали липовую медицинскую справку и направление в роддом.
Рано утром с пятачком на троллейбус еду туда. Долго ищу роддом за универмагом «Москва» и наконец укладываюсь в предродовое отделение под изысканный мат — за то, что меня никто не провожает, за то, что нагуляла, за то, что «понаехали неизвестно откуда».
Лежу, навещают все кому не лень. Только не Басов. Он звезда. Ему нельзя. За него отдуваются друзья — супруги Ходжикян. Рожаю тяжело, у меня отрицательный резус, гарантий никаких, но... чудо! У меня красавец: с белыми длинными волосиками, голубоглазый! И я жива, и он жив! Все ждут, высматривают «папашу». Его нет, но через сутки приносят цветы, и все вздыхают с облегчением: «Слава богу, цветы прислал!» Я прошу их развернуть. В бумажке линованной, из школьной тетради, лежат пять астр, три головки прикручены проволокой к стеблям. «Выбросьте!» — прошу я. Никто не хотел моего ребенка, кроме меня, и наградные мне не нужны. Прощайте, астры!
Когда я вернулась со съемок, Басов уже любил Сашеньку из архива В. ТитовойМеня с ребенком выписывают! Любопытствующие торчат в окнах. Встречают опять армянин с женой. Так и не удалось зрителям узнать, кто же папа. Басов приехал тоже, но из машины не вышел. Приезжаем. Александра Николаевна склоняется над ребенком: «Страшненький-то какой и на Волечку не похож!» Да, он не похож на Волечку, он — красавец! Я всегда была сдержанной в эмоциях, и никто не знал, что я вообще-то могу и ответить. Повернулась, выразительно так посмотрела на нее, но промолчала. Это было предупреждение. Она ушла — ей стало неприятно. Через несколько дней опять заявляет брезгливо:
— Он на Волечку не похож! Горе-то какое...
И тогда я ответила:
— А он и не может быть похож на Волечку! Он от другого мужчины!
Свекровь ахнула. Никому не позволю обижать своего сына! На следующий день Басов предлагает назвать малыша Владимиром. Ничего не понимаю: старшего сына, от Натальи Фатеевой, уже зовут Владимиром. Значит, мой — третий в семье Владимир? Ну нет, отныне все решения буду принимать я.
В жизни Басова с появлением Саши ничего не изменилось — он продолжал быть режиссером, мужем, но не отцом. Через две недели в квартире раздается звонок. Открываю дверь — пришли из ЗАГСа. Я впервые услышала про то, что младенца нужно зарегистрировать. Наивно думала: рожу — и будет мой ребеночек. «Мои» затаились. Ни звука. Александра Николаевна в своей комнате, Владимир Павлович в кабинете. Я — не хозяйка. Принимаю сотрудницу в прихожей.
— А как нужно регистрировать? — спрашиваю.
— Я все запишу, а вы потом приедете, когда начнете гулять с малышом, и заберете.
Гулять с малышом? Да я уже две недели «гуляю» с ним каждый день. По магазинам. Я веду дом: мою, стираю, готовлю — и все это время держу сына под мышкой.
— Имя?
— Александр.
— Отчество?
В кабинете и комнате свекрови — тишина.
— Валентинович.
— Фамилия?
Тишина гробовая.
— Титов!
Народ просто вымер!
— Ну, как начнете гулять, приходите в ЗАГС на Ленинском забрать документы.
Спасибо, какая славная женщина! Через пять минут после ее ухода на меня выливают ушат грязи. Свекровь кричала Володе, что я нагуляла этого ребенка. Я ретировалась с Сашкой в дальнюю комнатку. Конечно, нагуляла, с ним и нагуляла. Я не согрешила ни перед кем, не назвала их фамилию, а наоборот, поступила очень интеллигентно, никого не коснувшись.
Прошло несколько дней, и Басов вдруг всполошился, одумался, забегал. Взыграли в нем отцовские чувства: «Ну все, едем расписываться». Но я слишком долго ждала обещанного предложения, в жутком позоре и унижении родила ребенка, и фанфары мне уже были не нужны. Во мне говорили ненависть, здоровое злорадство и презрение: мне от вас ничего не надо. У меня есть свое — мой Александр! Прошло еще несколько дней, Басов понял, что я шага не сделаю, и тогда пошел на хитрость. Таков был Володя, он всегда добивался чего хотел! В середине дня приехал домой и заявил прямо с порога: «Валя, собирайся, надо Сашино свидетельство забрать, оно готово». Ну надо — так надо. Я вышла в чем была, только накинула на плечи пальто. Мы подъехали к ЗАГСу, паспорт с собой. На ступеньках — женщина с амбарной книгой: «Распишитесь». Расписываюсь. Дальше — в комнату, где все почему-то нас поздравляют, жмут руки, особенно — Владимиру Павловичу. Да, правильно. Он совершил подвиг. Теперь Саша — не только мой сын и носит фамилию Басов.
Володя, Саша и я провожаем Лизу в первый класс из архива В. ТитовойОткуда ни возьмись, директор басовской киногруппы с женой и второй режиссер. Странно. По дороге домой берем пол-индюшки и бутылку коньяку. Только на кухне мне говорят: «Ну вот вы и расписались. С законным браком!» Александра Николаевна в ужасе восклицает: «Добилась-таки своего?! Ишь ты!»
Так началась моя жизнь законной жены. Но все осталось по-прежнему. Как не было колготок и перчаток, так и не появилось. Басов таких мелочей не замечал, а своих денег у меня — пшик, я ведь не работала. Фаина Михайловна умолила Володю купить мне платье теплое, шерстяное. Басов спросил: «А зачем ей платье?» Словом, когда через пару месяцев мне позвонили с «Беларусьфильма» и предложили сниматься — я была готова!
Внаглую купила на деньги Басова светло-коричневую ткань в полосочку по девятнадцать рублей за метр и вместе с соседкой, которая училась на художника по костюмам и пока умела только строчить на машинке, за полтора дня сшила английский костюм.
После халата и домашних тапочек, после рабыни при кухне — молодая женщина в светло-шоколадном в полоску костюме, белые перчатки, белые туфли, глаза подведены... Вид у меня был как у человека, идущего в бой. Очень занятой Басов «совершенно случайно» вдруг оказался свободным и повез меня в гостиницу «Москва» на встречу с белорусами.
Я вышла из машины и шла так, что швейцары распахнули передо мной двери. В холле с кресел поднялись четверо молодых мужчин. Я подала руку: «Нет, никаких проб. На три дня? Я согласна». Снова подала руку. Вышла.
Когда с высоко поднятой головой и идеально прямой спиной выходила из отеля, Басов наконец-то припарковал машину и подбежал к швейцару у входной двери. Впопыхах начал расспрашивать меня:
— Ну что, что?
— Все.
— Что все?!
— Полечу на съемку.
Я совершила поступок и не собиралась отступать. Басов не находил себе места, он привык, что я как привязанная сижу дома, что он — мой режиссер и мой муж. Через день я написала на двух листах, что нужно делать. Вслед неслось: бросила ребенка! Нет, не бросила. Он остался с родным папой и родной бабушкой, которые до сего времени ни разу к нему не прикоснулись.
Когда вернулась, Басов уже любил Сашеньку! Он впервые остался с сыном один на один, и эти три дня помогли Володе по-настоящему привязаться к нему. Началось их сближение. Басову посчастливилось поучаствовать в жизни маленького существа, которое нуждалось в заботе. Появились чувства...
Потом я получила свои заработанные деньги. Истратила их полностью на себя. Владимир Павлович стал ко мне пристально присматриваться. ...И скоро я уже ждала второго ребенка.
Перед судьей я сидела страшная, худая, усталая. Он непонимающе посмотрел на стену, там висел мой портрет, где я в красном платье...Лизу я носила как положено. За мной наблюдал врач, я правильно питалась и поправилась на восемнадцать килограммов! Перед родами легла в клинику. Басов звонил каждые полчаса, сидел подолгу в палате, веселил, не давал скучать. В тот день он только успел отъехать от роддома, набирает мне снова, а ему сообщают: «Она рожает!»
Меня с ребенком ввозят в палату и вносят самые красивые розы на свете! От Басова! А следом — и он сам! Вот так жизнь творит чудеса. Басов изменился, наконец-то почувствовал себя настоящим отцом. Теперь когда он едет в командировку — все деньги тратятся на меня и детей. Вошел во вкус, научился...
Лизка родилась страшненькой, похожа была на татарчоночка, да к тому же сразу начала показывать мальчишеский характер. Мы купили ей тюбетеечку, и в ней она в годик уже вовсю ползала по дому, как юркий зверек. Ее ни на секунду нельзя было оставить! Сашка был очень талантливым, писал сценарии с самого детства, как только карандаш в руках держать научился. Папа пишет, и он пишет — пристроится неподалеку, закорючину какую-нибудь нарисует. Швейцер приходит в гости, спрашивает:
— Ну-ка прочти, что ты написал.
— Сценарий про серого волка.
И Саша начинает громко читать. Причем свои закорючки он прочитывал всегда одинаково, как будто действительно это был написанный текст.
Творческие люди, которые приходили к нам, воздействовали на детей. Соседями были Кеосаяны, Таланкины — и все дети играли вместе, мы называли их «неуловимыми мстителями». Они просто «жили» в нашем дворе на Мосфильмовской, и первые их детские влюбленности были там. Лиза и Саша с детства привыкли ходить в гости: с Сашей я вышла «в свет», когда ему было семь дней, с Лизой через одиннадцать дней после ее рождения.
Мы с Володей как-то поехали в Суздаль, я перед отъездом купила корзину, устроила в ней постельку для Сашки и всюду таскала его с собой. Вечером пошли в ресторан, я поставила корзину с белоснежной пеленочкой на стол. Ко мне тут же подошли какие-то люди, протягивают деньги:
— Дайте два пирожка!
Тогда еще торговали из корзин пирожками. Я смеялась:
— Нет, у меня только один пирожок, и тот не продается.
Многих удивляло: как это я смею возить ребенка в корзинке?! Зато он был при маме, и для меня это главное. Я вообще не сидела дома, как другие женщины после родов, поэтому у меня и не было никакой послеродовой депрессии.
Шло время, я убедилась, что Володя способен на настоящие мужские поступки. Он купил квартиру для моих родителей, перевез их в Москву. И я всегда, до конца жизни буду помнить еще один его поступок.
Мы были счастливы с Володей. Никогда не расставались больше чем на два дня. Жизнь обрушилась мгновенно... из архива В. ТитовойКак-то мы с Басовым попали на спектакль «С любимыми не расставайтесь» в Питере. Актриса Малеванная растопила лед в моем сердце, и прошлое стало рвать душу... В какой-то момент слезы хлынули ручьем, я не могла остановиться. Рядом рыдали еще три женщины. Спектакль кончился, а я не могла встать с места. Володя все понял, вывел меня из зала и не выяснял: что, почему, зачем...
После фильма «Щит и меч» мы разбогатели, и я начала мечтать о дубленке. Наконец едем в меховой магазин у Триумфальной площади. Басов отправляется к директору, я примеряю меха. Через какое-то время они выходят из кабинета. Стою перед зеркалом в куньей пелерине, она мне очень идет. Директор строг: «Это ваша жена? Снимите!»
На полу откидывается ковер, и я с благодетелем спускаюсь в подпол. Там он набрасывает на меня труакар из рыжего колонка.
— Вот это с выставки в Монреале. Вам нельзя носить то, что висит наверху. Вы актриса, красавица. Вещи должны соответствовать вашей внешности, как эта норковая пелерина. Скажите, а почему ваш муж просил цигейку?
— А, он перепутал с дубленкой. Для него это одно и то же.
Со временем я приноровилась к характеру Басова. Кинорежиссер, актер, очаровательный собеседник и просто приятный, остроумный, живой, любознательный, галантный, легкий человек! Яркая личность!
Басов был неотразим. Я принимала все, что он делал. Разница в восемнадцать лет тихо стиралась.
Работоспособность у Володи была необыкновенной, и я приняла ее как должно. О чем мечтает артист? О работе! Это и было самым настоящим счастьем! Никогда не расставались больше чем на два дня. Если оба улетали — детей делили. Один летел или ехал с папой, другой — со мной. Дети знали, что главное — работа и папе, даже когда он дома, нельзя мешать.
— Он спит, мама! — кричит Саша.
— Да нет, мой мальчик, он думает!
Я не любила расставаться с детьми, а после 1968 года в Праге, где наше пребывание совпало с ужасающими событиями, не отпускала их ни на секунду. И навсегда запомнила, как повел тогда себя Володя. Стук в дверь. Володя встает, с кем-то разговаривает, потом одевается и ложится в постель. Спрашиваю:
— Что случилось?
— Наши оккупировали Чехословакию.
— Так наши же!
— Дура!
Понятно.
— А штаны зачем надел и туфли?
— Не хочу висеть на заборе без порток!
...Наша жизнь обрушилась мгновенно. Человек, которого я любила, уважала и которым гордилась, рухнул как подкошенный. Он уехал на съемки фильма «Бег» Алова и Наумова, и через две недели я получила мужа с инфарктом. Вытащила его буквально с того света, но что-то в Володе надломилось. Этот новый Басов был мне незнаком.
В выходные — в Эрмитаж! Я здесь была, я здесь ходила, я здесь рыдала. Здесь ковали мои профессиональные навыки, мою душу и мой характер Валерий ПлотниковЗа годы, прожитые вместе, я ни разу не видела его с рюмкой в руке. Он угощал, но сам не пил. Теперь все изменилось... Начались оскорбления, подозрительность, прослушивание телефонных разговоров и бесконечные придирки ко мне, к детям. Год держалась на чувстве юмора. Но когда тело мужа подтаскивают к двери и он падает тебе на руки, когда он постоянно теряет документы и деньги, когда в горячке кричит, что я «раздаю» своим любовникам его обувь и рубашки... Этого уже никто не выдержит.
Жить с новым Басовым было страшно. Поведение его было странным, скорее похожим на охоту. Он следил за каждым моим шагом. Его состояние напоминало манию. Скандал мог возникнуть на ровном месте, и Басов тут же кидался на меня с кулаками. Кричал в каком-то аффекте. Правда не бил, но пытался — замахивался. Поднять на меня руку для него было равносильно самоубийству. Немощная, бессильная, в гневе я всегда была страшна, и он этого боялся, но бегал за мной по квартире... Я опасалась повернуться к нему спиной. В доме стало небезопасно, Басов был неадекватен. Днем я и дети держались вместе, а на ночь запирались в одной из спален.
Счастливая часть нашей жизни закончилась. Началась другая. И эту другую скрыть было невозможно. Я была на грани и тут узнала от Иры и Григория Наумовича Чухрая, что все это уже было. Еще до меня. Что двенадцать лет жизни со мной для Басова — исключение! Он просто вернулся к привычному состоянию.
Пыталась бороться несколько лет. Бесполезно. И вот пружина лопнула, я сломалась. Точнее — мое здоровье. Просто потому, что сил в организме не осталось. Я жутко похудела, знакомые меня не узнавали. Закончилось все в раковом корпусе на Каширке... Там я поняла, что жить больше так не смогу.
Я попросила у него развода, сняла квартиру. Однако Басов уговорил детей остаться с ним — и тогда мама вернется и все будет по-старому. Он даже подал на меня иск в суд о лишении материнских прав... Что взять с человека, если он не в своем уме? Я не жаловалась, терпела все. Директор «Мосфильма» по просьбе Басова приказал меня не снимать. Так уже было не раз с очень известными актрисами — Мариной Ладыниной, Маргаритой Володиной...
Я начинала новую жизнь. Ни одного дурного слова о бывшем муже. Хотела расстаться по-хорошему, представить себе не могла, чтобы мои дети давали показания, не хотела трогать фамилию Басова. Пришла к судье и попросила развести нас тихо, принесла ему бумагу от Володи, которую тот в период просветления написал своей рукой, не под диктовку и не под уговоры, что дает развод. Перед судьей сидела страшная, худая, усталая. Он попросил назвать имя и фамилию: «Валентина Титова».
Наше знакомство с Рербергом произошло на картине «Отец Сергий» из архива В. Титовой
Мы жили весело. В доме пахло цветами, травами — вкусно, чисто, свежо... Валентин Мастюков/ТАСССудья непонимающе посмотрел куда-то на стену. Я оглянулась и увидела плакат с моим портретом в красном платье. Он всем нравился, куда ни зайдешь — везде торчала я. Но тогда при взгляде на плакат ассоциаций со мной не возникало. В тот же день судья оформил развод, я стала свободна. Как только Басов узнал об этом, начал скандалить. Он уже забыл, что сам написал заявление. Кричал, что судья окажется на Колыме...
Мы стали чужими. Окончательно и бесповоротно. Я жила на Скаковой, ходила в свой старый дом на Тверскую убирать, готовить, мыть. Лиза поступила в балетную школу Вагановой в Питере, Саша во ВГИК на режиссерский факультет. С Владимиром Павловичем мы не пересекались, но пуповину между когда-то близкими людьми не так-то легко разорвать. Мой второй муж, Георгий Рерберг, всегда ревновал меня к Басову...
Знакомство с Рербергом произошло еще на последней нашей с Басовым картине «Отец Сергий» режиссера Игоря Таланкина. Игорь Васильевич утвердил меня на роль Мэри, возлюбленной князя, главную роль играл Сергей Бондарчук. В первый же съемочный день в Псково-Печерском монастыре Гога подошел ко мне: «Хочу представиться, я оператор этой картины — Рерберг».
Он был гениальным человеком, которому прощалось многое, со своими правилами. Порой скрытным, порой внешне равнодушным, порой чужим, капризным как ребенок. С годами я привыкла к его нраву. В тот день в осеннем золотом монастыре обратила внимание на его лицо, оно мне показалось каким-то размытым. Я увидела несчастного человека. Еще подумала: «Надо же, все с ума сходят по Рербергу, а что же никто его не берет?» На лице у Гоги, как у бездомной собаки, было написано: я ничей.
После съемки — ужин у настоятеля и в Псков, в гостиницу. Потом Гога пошел провожать меня до номера. Заботливо предложил открыть дверь и, само собой, вошел вслед. Сел рядом, схватил за коленочку. «Вы руку-то уберите, коленочка — моя». Он оторопел, видимо, решив, что раз я его впустила, значит — все можно.
Утром я уже была в Москве. Тут же звонит Басов:
— Ты переспала с Рербергом?! Весь «Мосфильм» гудит!
— Что же, хорошее место — «Мосфильм»! Милые, добрые люди.
Он выдержал паузу и уже серьезно спросил:
— Ты с ним спала?
— Нет, не спала.
Но он все равно тиранил меня этим вопросом три дня. «Еще раз спросишь, выйду за Рерберга замуж», — сказала я. И Басов прекратил спрашивать. Однако в тот момент я фактически напророчила сама себе: ведь через пятнадцать лет выполнила обещание и действительно вышла замуж за Рерберга.
Иногда Гога придирался: «Ты что, фея? Ты меня привораживаешь?!» — «Конечно. Встаю к плите и ворожу! Это самый сильный приворот» из архива В. ТитовойГога был единственным свидетелем моей честности и сходил с ума от того, что творилось вокруг меня. Он стал звонить, оправдываться, беспокоился и умолял встретиться, поговорить. Какие встречи? Я живу другой жизнью. Но сплетни допекали, а Гога продолжал жалкие попытки за мной ухаживать. Но он просто не знал, как это делается, не умел, ведь девицы всегда сами вешались на него гроздьями. Однажды выхожу из подъезда, а он, как сыч, сидит в машине: «Я отвезу тебя куда нужно. Что ты, как ты, как он?»
Села в машину, доехали до арки на Брестскую, и Гога врезался в другую машину. Поехали к нему домой на чашку чая. Открыла его мама Галина Семеновна: «Здравствуйте, Валечка!» Видно, что ждали. Никаких тайн, никаких притязаний, никакого ухаживания. Дружба. Раз в неделю прихожу к ним на чай. Боюсь заснуть в кресле. Минуты отдыха от проблем с Басовым, от страха за детей...
Развод с Басовым оформлен, и только теперь начинаются отношения с Гогой. Никому не делай больно! Всю жизнь Рерберг уважал во мне это качество и удивлялся ему. Гога другой: «У меня все просто. Два месяца — и конец романа».
Вскоре он переехал ко мне на Скаковую. Не с вещами, вещей не было. У него, как и у меня, все в одном экземпляре. В общем, мы жили одинаково, по-спартански: стираем, сушим, гладим, надеваем. Я не требовала от него ничего, но ему пришлось укротить свой характер. Долго Рерберг не мог привыкнуть разговаривать со мной нормальным языком, матерился по-страшному, но я уже была известной дрессировщицей. И потихонечку он стал принимать мои порядки. В нашей квартирке на Скаковой мы прожили десять лет.
Время от времени Басов снова появлялся в моей жизни: иногда срывался и заставлял своих друзей звонить мне со всякими гадостями. Рерберг ревновал к Басову, хотя я о нем никогда не говорила. Просто закрытая тема, а у Гоги было ощущение, что я думаю о нем. Мог выглянуть в окно, увидеть под балконом машину и подозвать меня:
— Вот посмотри, там «Волга» стоит, у Басова такая?
— Не знаю, но наверняка последняя модель.
Как только Басов заканчивал картину — тут же покупал новую машину.
— Ты что, не разбираешься в автомобилях?!
— Нет, я разбираюсь в кастрюлях и этикете.
Рерберг, как и Басов, подсознательно нуждался в заботе, тепле, понимании и любви — всепрощающей, тихой, доверчивой. Он потихоньку начал сам надевать на себя цепи семейной жизни и стал другим: милым, улыбчивым, добрым, заботливым.
Я — «строитель коммунизма» в отдельно взятой семье. Дизайнер и прораб. Делаю ремонт для Саши, строю квартиру в Афинах для Лизы... Игорь Гневашев/East NewsЯ десять лет содержала Рерберга, но мне никогда даже в голову не могло прийти назвать это подвигом. Ведь он — гениальный оператор, творческий человек! Ну нет работы, значит, он не зарабатывает. Ведь не в деньгах счастье. Счастье — это когда твой любимый возвращается с выбора натуры, а в руках у него советская авоська, в дырках такая, а в ней — роскошные сочные яблоки и скатерть с мережкой. Видно, что выбирал художник. Вот это — мое.
С тех пор у нас в доме было заведено: как только начинался яблочный сезон, мы ехали в одно подмосковное село и покупали антоновку, какую-то волшебную, янтарную, несколько ведер. Раскладывали по дому, и у нас пахло яблоками. Или сиренью. Я любила ее охапками, а не жалкими веточками. Гога интуитивно это понял: мы покупали целую машину сирени, привозили домой, расставляли во все тазики, ведра, во все емкости, что были. В доме пахло цветами, травами — вкусно, чисто, свежо. Можно было одуреть от счастья.
В Брюсовский переулок мы перебрались, когда Галине Семеновне стала нужна помощь. Принимала она меня всегда хорошо, но без шпилек ей было скучно:
— Он на вас, Валечка, никогда не женится.
Сказала — и ждет реакции. Я улыбаюсь. Вскоре опять повторяет. Улыбаюсь. Она снова. И тогда я говорю:
— Да нет, Галина Семеновна, как скажу, так и будет. Эти вопросы решаю я.
Она взглянула испуганно и замолчала.
Но случались и курьезы. Как-то утром просыпаюсь и не могу найти бюстгальтер. Мне уже бежать пора, в Театре киноактера в десять репетиция! Перерыла весь дом — нигде нет! А лифчик у меня один. Как же без лифчика на репетицию? Пока я сломя голову ношусь по квартире, Галина Семеновна спокойно стоит в дверях своей комнаты и подбадривает:
— Как же так, Валечка, вы его непременно куда-то убрали.
— Да нет же, Галина Семеновна, я его всегда вот сюда кладу, на креслице рядом с диванчиком.
Тут Гога как-то пристально посмотрел на нее и говорит: «Мать, что это у тебя сегодня грудь как-то топорщится?» Выяснилось, что она надела мой лифчик. По ошибке, случайно, просто потому что никак не могла привыкнуть, что в квартире есть еще одна женщина.
Мы и вправду жили весело. Когда после смерти свекрови остались с Гогой вдвоем, вдруг выяснили, что у нас гостиная — лишняя. Мы любили видеть друг друга из соседних комнат. Если он курит на кухне, то обязательно должен видеть, как я лежу в постели и смотрю телевизор. Неважно, что дым идет в мою сторону. Кстати, куда бы я ни перемещалась, дым, как ниточка Ариадны, всегда вел точно ко мне — мы проверяли! Эта связь была прочной, как железная дорога.
Саша, Лиза и Аруська — теперь главная моя забота о них Олег прошин/Photoxpress.ruОн всегда говорил, что спокоен только когда видит меня, поэтому мы не закрывали двери. И вот смотрит он что-то по телевизору, а я смотрю другое в соседней комнате. Закрываю дверь — чтобы не мешал шум из кухни. Через минуту Гога ее распахивает:
— Пусть будет открыто!
Подходит к моему телевизору, переключает на свою программу и уходит обратно. Я кричу вслед:
— Гога, но я смотрю другое!
— Смотри то же, что и я.
Ревность к программе! А вдруг я услышу что-то другое, буду чувствовать что-то другое? Это такая особенная ревность двух близких людей.
Иногда Гога придирался:
— Думаешь, ты самая лучшая? Фея, что ли?
— Да, самая лучшая. Сомневаешься?
— А что ты делаешь, чтобы я был в этом уверен? Ты меня привораживаешь?!
— Конечно. Встаю к плите и ворожу! Это самый сильный приворот.
Он очень трогательно и нежно относился к моим детям. Очень боялся им не понравиться. И слушался их. Готов был на все. Любовь эта перешла и на мою внучку Ариадну, дочку Лизы. Как он сам говорил: «Никогда не думал, что так приятно иметь ребенка. Но Аруська редкий ребенок. Она чистая, веселая, любопытная и нежная. Хороша!»
Поначалу не прикасался к ней, побаивался, но этот лягушонок совершил чудо. Аруська смотрела только на него, ползла только к нему. Вот он сидит, курит за столом и пугливо говорит: «Близко ко мне ребенка не подпускайте». Но Аруська уверенно ползет к нему. «Она уже близко!» — говорит Рерберг страшным голосом. Аруська подползает, встает, хватает Гогу за коленку и целует. Он цепенеет, пепел от сигареты летит на ковер, и Рерберг не может вымолвить ни слова. Он впервые в жизни получил существо, которое любило его ни за что! Не за то, что он гений, не за то, что красавец.
Однажды я ушла в магазин и попросила его последить за Арусей. Возвращаюсь — она сидит у Гоги на руках, обнимает и жует его щеку, а этот млеет! В Аруську он был влюблен. Говорил, что в нашей квартире никогда не было столько улыбок и столько счастья, сколько принесла эта девочка...
Когда Гоги не стало, ей было только год и восемь месяцев, она все время подходила к иконке, крестилась и говорила: «Слава Гогу, слава Гогу». И целовала ее. Гогу и Бога для себя соединила. В одно слово. Гога — это Бог...
Теперь, когда едем на кладбище, моет памятник, трет, собирает мусор. Ухаживает за его могилой. Помнит.
— Мы Гогу любим?
— Конечно.
— А дедушку Володю?
— Мы всех любим. Это наша семья.
Меня частенько спрашивали, сначала про Басова, а потом и про Рерберга, не ревную ли я их. А у меня не возникало этого чувства! Знала: вот когда появится женщина, которая будет готовить лучше меня, хозяйкой будет лучше меня, родит двоих детей и при этом будет киноактрисой — вот тогда я стану ревновать. А так мне ревновать не к кому.
Что ж, жизнь одарила меня сполна. У моих любимых была великая судьба. «Великая судьба — великое рабство», — сказал Сенека. Я ему верю. Новогодний концерт и открытие большой сцены после ремонта. Дом актера им. А. Яблочкиной. Москва Persona StarsСейчас главная моя забота — дети. Мы столько пережили вместе... Саша очень добрый, и хотя он именитый сценарист, до сих пор стеснительный и очень мучается от этого. Лиза покрепче, оттого что она живет в другой стране, да и характер у нее Басова. Внучка, хоть и маленькая, уже умеет постоять за себя. Этому учу ее я в свободное от работы время.
Я — «строитель коммунизма» в отдельно взятой семье. Дизайнер и прораб в одном лице. Делаю ремонт для Саши, строю квартиру в Афинах для Лизы. Очень хочется бабушке иметь угол в доме у детей.
А кино... Я работала бы с радостью, ведь профессия прочно сидит во мне, ее никуда не деть, но хорошие роли сегодня — дефицит. Работы почти нет. Вот снялась в одной из главных ролей у Олега Штрома в фильме «Десантный батя» о русском полководце Василии Маргелове, надеюсь, получилось хорошее кино.
Что ж, жизнь одарила меня сполна. У моих любимых была великая судьба. «Великая судьба — великое рабство», — сказал Сенека. Я ему верю. Любовь — это служение, обожание, долг. Долги плачу. В душе сейчас полный порядок — и у каждого из моих близких, ушедших и живых, там свое место. Я не знаю, найдется ли человек, которому удастся растолкать их и устроить для себя в моем сердце свое маленькое пространство. Вряд ли, потому что я живу своими детьми. Мне так хочется научить их всему, что знаю, и самой учиться у них.
Июнь — июль, 2009 год
Статьи по теме:
Комментарии (0)