Его родной сын — чужой!

— А постоялый двор у вас найдётся?

— Да где там… гостиницы у нас нет, — ответили на вокзале. — Пройдёте прямо по рынку, дальше увидите Дом для приезжих.

Первые впечатления от местечка вышли прохладными. Посёлок прятался среди лесов и болот, а к областному центру тянулась узкая железная нитка узкоколейки.

Сюда направили Дмитрия Соколова по редакционному поручению. Торфяники работали бойко: осушенные гектары прибавляли плодородия, совхоз вытащил отличный урожай капусты.

Но столичного журналиста Дмитрия Соколова занимали не одни гектары. Куда бы ни попадал, он неизменно пытался выудить побольше фактуры — вот и сейчас решил разузнать историю этого Сосновска. А вдруг откопается что-то занятное. Он сам был отсюда родом — не из Сосновска, но из соседнего райцентра; потому и согласился на командировку без лишних раздумий.

В Доме для приезжих его встретила круглолицая приветливая женщина, домашне-уютная.

— Номер найдём, конечно. Это в охотничий сезон мест не сыщешь, а сейчас — хоть ложкой хлебай.

Она проводила его в небольшую комнату на одного, принесла кипяток. Дмитрий разложил нехитрые вещи и перекусил дорожным пайком — по привычке всегда брал с собой.

В окне моросило. Низкие деревянные домишки теснились, как мокрые нахохлившиеся воробьи; чуть в стороне торчали серые двухэтажки с потёками; дорога — покорёженый старый асфальт, вместо тротуаров кое-где покиданы доски. Ларьки пустовали. Кучи сараев и неказистых дощатых пристроек.

Эх… Жить бы здесь он не захотел. В похожем месте вырос, но после института закрепился в столице. Нет, явно — ему в таких краях делать нечего.

В столице у него имелась аккуратная квартирка, обставленная со вкусом — хотелось отличаться от жилищ приятелей. Ради этого мотался в Прибалтику и привёз берёзовые стеллажи, занятный комод и строгие «деревенские» полки. Квартира, как ему казалось, умело стилизована под крестьянский быт.

Купил пару акварелей и чеканок. По пятницам приходила домработница. Больше и не требовалось: Дмитрий часто был в разъездах.

Он развёлся; дочери исполнилось двенадцать. Бывшая супруга настроила девочку против него, поэтому виделись редко — и Дмитрий, откровенно говоря, не драматизировал. Жениться вторично он не собирался: нынешний уклад его устраивал.

Жил он не бедно и не скучно. В компании умеренно пил, отдыхал на курортах, изредка заводил краткие романы.

Внешность у него была привлекательная: высокий, сухощавый, с острой бородкой — чем-то напоминал интеллигента дореволюционных лет. Женщины посматривали. Дома — обед и диван, «Литературная газета» или журнал.

Где-то он вычитал, что счастье — нормальное состояние, когда ничто не болит — ни тело, ни душа. Дмитрий старался удерживать это ровное самочувствие: без бурных восторгов и без лишних переживаний. Надо признать, выходило у него неплохо.

На следующее утро он заглянул к председателю исполкома. Молодой председатель искренне обрадовался журналисту: с жаром рассказывал про урожай, про планы, про актив, про одобрение области.

Услышав интерес Дмитрия к прошлому края, председатель посоветовал учителя:

— Зайдите к Корнееву, к Степану Петровичу. Человек увлечённый. Историк, депутат. Материалов — тьма, историй — целая куча. Живёт тут же, на Лесной. Дом красивый, с белыми резными наличниками, прямо кружево. Спросите — все знают.

Из исполкома Дмитрий поехал в совхоз. Дорога неблизкая; ему выделили машину с водителем — столичный гость всё-таки. Потом он пожалел, что вообще поехал: поля убраны, капуста на складах — что тут фотографировать?

Побеседовал с работниками — сухо, неохотно. В сумме того, что уже наговорил председатель, плюс его собственное перо, хватило бы на заметку.

С водителем зашли в столовую-кафе и неожиданно плотно, вкусно поели. Цены удивили — жизнь тут в разы дешевле, хотя и зарплаты соответствующие.

После обеда Дмитрий вернулся в Дом для приезжих, задремал — влажный воздух клонит. Вечером двинул искать дом учителя. Нужно было наскрести фактуру ещё на одну статью.

Лесная улица, хоть и грунтовая, выглядела приветливо. Справа шелестели клены — уже рыжие, слева желтели тополя. Дома стояли ниже дороги, каждый — с палисадником: поздние цветы, алый шиповник. На конце улицы розовел закат, и в Дмитрии что-то шевельнулось — детское, светлое.

Дом Корнеевых нашёлся без труда. Наличники — тончайшая вязь. Впрочем, с наличниками в Сосновске вообще порядок — Дмитрий то и дело подносил камеру. Подойдя ближе, он опять навёл объектив на резьбу.

Во дворе — три яблони с пожелтевшими яблоками, у забора — кусты с сизо-синими крупными ягодами. Было в этих плодах что-то устойчивое, прочное.

Учитель оказался в мастерской-сарае за работой: вырезал ажурную оградку. Вышел, поздоровался.

Дмитрий объяснил, зачем пришёл, назвал лишь имя-отчество.

— И по дороге ещё вопрос накатил, — добавил. — Что у вас за резной бум? Наличники — один другого хитрее. Явно промысел.

— Э-э, — улыбнулся Корнеев. — Никакого промысла. Видели, насколько они разные? Каждому своё. С миру по нитке. Заразились, наверное, от меня. Что есть, то есть, — он вытер ладони тряпкой и пригласил в дом: — Проходите.

Дома он был один: жена на работе, сыновья — на секциях. Через сени попали в просторную кухню-столовую с двумя окнами. На столе — жёлтые цветы под светлой клеёнкой, на подоконниках пламенела герань; вдоль стены тянулись полки до потолка — книги, папки с аккуратными наклейками, альбомы с торчащими вырезками.

На стене висела масляная картина — три белоствольные берёзы у лесного озера. Дмитрий будто уже видел её — знакомые детали… Ну, мало ли копий.

Хозяин накидал на стол печенье, пироги, поставил чашки. Дом грел, расслаблял. Книжные корешки манили — читать тут было что и привередливому читателю.

Степан Петрович — невысокий, коренастый, с крепкими руками; старше Дмитрия всего на несколько лет, но голова седая — из тех, кто не лысеет, а рано седеет. В старой рубашке, вытянутых штанах, вязаных носках поверх брюк — типичный сельский учитель дома.

— Простите, что по-домашнему. Коньяка?

— Не стоит. И чай — отлично.

— Значит, история интересует? Достоверных источников почти нет, но предполагаю: первое поселение возникло в XIV–XV веках. Земли принадлежали князьям и монастырям. Жизнь у зависимых крестьян была тяжёлая, вот и уходили в глушь — отсиживаться от неволи. Они-то и заложили наш Сосновск.

Он достал с полки толстую конторскую книгу и придвинул Дмитрию. На титуле учительским почерком: «Сосновск. История города».

Дмитрий стал листать. Вкраплены любительские снимки. На одном — худой ясноглазый мальчишка лет десяти с самодельным топориком. Глаза смеются. Сердце журналиста кольнуло — словно он сам, в детстве, на завалинке.

— Кто это? — спросил он.

— Где? А-а, старший мой, Артём. Давно снято.

Степан Петрович рассказывал ещё долго — про городок, войну, людей, успехи и трудности.

— Варенье попробуйте. Жена у меня мастерица. А каску и захоронение нашли мои ребята — в областной реестр занесли. Артём раскопками горит, поисковую группу ведёт.

Книга — находка. Унести её нельзя — Дмитрий принялся фотографировать страницы. И тут — досада: в фотоаппарате кончилась плёнка. Слишком увлёкся наличниками.

— Жаль. Я в технике не силён, но у пацанов есть «мыльница». Глянете?

— Не надо. У меня в гостинице кассета есть, не догадался взять. Я утром к вам загляну. Будете дома?

Договорились. Вечером следующего дня Дмитрий уезжал; план на утро — переснять книгу, заглянуть в новую больницу, в парк на месте пустыря (Корнеев советовал), и в клуб — на выставку местного творчества. Писать — так писать.

Статья уже вырисовывалась. Тут было за что зацепиться, а книга учителя — просто клад: и мысль, и фактура, и портреты, и описания природы. Выходит, будет материал не хуже хозяйственной заметки про просушку болот и капусту.

Утром солнце выстирало на стене над кроватью малиновую полоску — это Дмитрий и увидел, открыв глаза. Настроение — светлое. Он выпил чаю, зарядил аппарат и пошёл на Лесную.

Улица снова понравилась, а дом учителя — и подавно. «Надо будет дома зеркало обрамить резьбой», — мечтательно подумал он.

Корнеевы были в огороде всей семьёй. Лопаты, грабли. Дмитрий различил женщину в белой косынке и двух мальчишек. Завидев гостя, Степан Петрович снял перчатки и подошёл.

— Доброе утро! Не отвлекаю?

— Да что вы. Земля сырая — возимся. Но управимся скоро. И Артём копает, и Илья. Думал, вы чуть позже.

Он открыл кран за домом, мыл руки — вода шла густой струёй.

— Хорошо у вас, — Дмитрий кивнул на ажурную беседку. — И там резьба.

— Есть чуть-чуть. Но уже холодно сидеть. Пойдёмте в дом.

— А как же… — Дмитрий махнул в сторону семьи.

— Артём доковыряет. Там пустяк. Пойдёмте. Без плотного завтрака мы вас не отпустим.

Дмитрий быстро отснял книгу у светлого окна. Слышал, как в дом вернулись жена и дети, хлопнула дверь, посуда зазвенела.

— Присаживайтесь, Дмитрий.

На столе — свежие оладьи, варенье, самовар, печенье, сыр. Журналист улыбался: нравились и дом, и семейность, и книги. Он подошёл к раковине — сполоснуть руки.

— Познакомьтесь: Марина, моя жена. Дмитрий — журналист из столицы, — представил хозяин.

Дмитрий обернулся, кивнул с улыбкой… и замер. Вода лилась, он тер ладони машинально, не замечая, что делает это слишком долго.

«Марина… Да, Марина».

Это была она. Память завертелась, как карусель, и затем начала раскладывать по полкам. Картина складывалась непростая — неприятная для совести и для его уверенности в «правильной» жизни, где «ничто не болит».

Он встретил её на втором курсе — девушку редкой, какой-то восточной красоты: ситцевое платье, яркая косынка, загорелые руки, длинные ресницы. Безупречность, от которой не отвести взгляд.

Они ехали стройотрядом на море. Учились на разных факультетах; увидел её на вокзале, полдороги провёл в её вагоне: гитара, песни, тесное купе.

Он отчаянно пытался понравиться — и получилось. Шутил, рассказывал истории. На море вбежал в воду первым, лишь бы она заметила.

Там он выбил её у симпатичного деревенского парня-физкультурника — и добился.

Было счастье — до мурашек. Он читал стихи, пересказывал книги, она слушала жадно.

Зимой он уговорил её взять путёвку в студенческий профилакторий — помог оформить. Там настоял на близости, хоть она и сомневалась. Лыжи, коньки. Романтика сменилась «своенностью»: он видел в ней уже «свою девушку» и, возможно, будущую жену — когда-нибудь, после института, в «устроенной» жизни.

Потом — больница. Он пришёл, она вышла — похудевшая, в халате. Белые стены, лекарственные запахи, суета персонала давили. Он замялся: «Зачем я здесь?»

— У меня сильный токсикоз, — сказала она.

— Поправляйся, — ответил он.

— Я беременна, Дима. У нас будет ребёнок.

«У нас?» — он искренне удивился. Здесь лежит она, а он — здоров, свободен, ему вообще тяжело бывать в больнице.

— Ну… лечись. Врачи подскажут.

Лишь по дороге смысл дошёл. Он даже ухмыльнулся, как к анекдоту. Но связанным он быть не хотел. Он был студентом-литератором и мечтал стать знаменитым писателем.

В больницу он больше не пришёл. Подруга Марини пыталась пристыдить — он отмахнулся: «Сами разберёмся».

Марина выписалась, говорили — ходит тенью. Он демонстративно «очень занят».

В выходные всё-таки заглянул в общежитие. Разговор вышел странным: он много говорил о поездке за материалом, об издательстве, об учёбе; она молча накрывала на стол.

Наконец он подвёл черту:

— Видишь, Марин, жениться мне сейчас нельзя. И ребёнка — нельзя. Каждый куёт свою судьбу.

— Конечно, — кивнула она.

— Тогда…

— Ничего, — сказала она тихо. — Я сильнее тебя хочу, чтобы ты был счастлив. А я… Я первой куплю твою книгу. Пиши, Дима. У тебя получится. И чай выпей — остынет.

Это была их последняя встреча. На следующий год в институт она не вернулась — родила у себя дома. Он обходил стороной её подруг и факультет. Всё как-то стерлось — «юношеская любовь».

А ребёнок? Если не думать — будто его и нет. И он не думал.

Дальше жизнь выровнялась: он стал осторожнее, проблем больше не возникало. Женился, родилась дочь — брак быстро распался. Понял: не создан для семьи. Романы — краткие, без глубины.

Все эти картины промелькнули за секунды.

— Познакомьтесь: Марина… — повторил Корнеев.

Дмитрий вытер руки белым вафельным полотенцем.

— Здравствуйте, — кивнул он.

Если Марина и узнала его — виду не подала. В сером спортивном костюме, немного постройневшая, но в движениях — прежняя мягкая грация. Косы она не бросила — лишь чуточку растрепалась.

— Мам, я убрал лопаты… Ой… здрасьте, — в столовую вошёл высокий худощавый подросток — тонкие черты, похож на мать и…

— Здравствуйте, — отозвался Дмитрий.

Завтрак прошёл тепло. Корнеев снова рассказывал про городок; обсуждали поездку ребят в столицу; Дмитрий подбрасывал советы — что пригодится в столице. Добрый семейный стол.

Дмитрий заметил: Марина его избегает — взгляд уходит в сторону.

— Прекрасная у вас жена, — сказал он Степану Петровичу, когда остались вдвоём.

— Повезло, — кивнул тот. — Она ещё и талантливая. Вон её работа, — показал на берёзы.

Дмитрий узнал картину — она писалась при нём.

— И педагог — от Бога. Дети её любят. Завуч у нас.

— Как познакомились?

— Почти одновременно сюда приехали. Я позже на год, хотя старше. Я заочник: армия, завод, потом понял — без истории не могу. Перевёлся, здесь требовался историк. Так и встретились. Вот судьба…

— Да… повезло, — отозвался Дмитрий.

Он уже был уверен: старший Артём — его сын. Совсем не похож на коренастого отца, комплекция — Дмитриева. И имя… Артём вместо «Дмитрия» — но отголосок всё равно звенел. Неужели так любила, что даже не упрекнула?

Пора было уходить: дело сделано, а он тянул — ждал, что Марина выйдет ещё. Хотелось взглянуть в глаза, понять: узнала? Спросить — хотя бы что-нибудь. Но она собирала сыновей — не показалась.

— Вы детей на вокзал провожаете? — уточнил он.

— На него, — кивнул Корнеев.

— Значит, увидимся на вокзале. Спасибо за всё. До встречи, Степан Петрович.

Дмитрий, уходя по Лесной, смотрел под ноги. Будто вырванный из тёплой постели в лютый холод.

В голове крутилась песня юности…

Неужели те чувства были единственно настоящими? И сын… У него есть сын?!

Мысль оказалась такой мощной, что всё остальное поблекло. Он не пошёл ни в больницу, ни в клуб — вернулся в Дом для приезжих и до самого поезда то валялся, прокручивая прошлое, то мерил шагами комнату.

Как он мог забыть берёзы! Они ездили к тому озеру вместе: он лежал на покрывале с книгой, она писала.

Она не могла забыть, с кем писала — значит… Любила? Любит? А если позвать?

Теперь его модная «деревенская» квартира представлялась фальшью. Пустой декорацией. Но она ожила бы, окажись там Марина.

Он глянул в окно: небо снова затянуло, городок потускнел.

Он мог забрать её в столицу. Учителя везде нужны, у неё стаж, призвание. И сына — Артёма. И младшего — Илью — тоже готов был принять.

Казалось, жизнь наполнится, станет цельной — как у этого простого провинциального учителя. Кто бы мог подумать, что он, столичный, будет кому-то тут завидовать?

Перед глазами стоял дом с резьбой, палисадник, яблони, синие ягоды, семья, варенье, герань, веник в углу. Так жили его родители — просто и любя.

А он когда-то решил, что сможет лучше. Сумел ли?

На вокзал он приехал заранее — на такси. Хотелось поговорить с Мариной ещё раз. Но, увидев автобус с ребятами, чемоданы, сумки, тренера, крутящиеся семьи, Дмитрий понял: уединения не будет.

Он подошёл к Корнееву.

— Могу помочь в столице? Связи есть…

— Не стоит. Они с тренером, гостиница, всё устроено, — чуть смутился Степан Петрович. — Марин, нам что-то в столице нужно?

Она оглянулась, заметила Дмитрия, вежливо улыбнулась:

— В столице? Нужно — хорошо сыграть. Остальное — не страшно. Не нервничай, Стёп. Всё будет ладно.

И правда: Степан Петрович волновался, тёр ладони, сжимал губы. Его позвали — он отошёл к тренеру. Дмитрий остался рядом с Мариной.

— Марин…

Она повернулась. Простая куртка, джинсы, тугой пучок — и особенно хороша.

— Узнала меня?

— Конечно, Дим, — подняла брови. — Не так уж мы изменились.

— Значит, ты здесь?

— Здесь, — она смотрела на мужа и мальчишек.

— Счастлива? В столицу не тянет?

— Тянет — с ребятами сейчас бы прыгнула в поезд. Но пора приучать к самостоятельности, — усмехнулась. Они говорили о разном.

— Я о другом… Тебе самой — жить там, работать…

— А-а. Наверное, нет. Я и не думала. Позовёт Стёпа — поеду хоть на край света. Но и тут неплохо. Вот только мальчишки скоро разлетятся, — она вздохнула.

Он хотел спросить про сына, но объявили посадку на второй путь. Суматоха накрыла перрон. Вагон Дмитрия — десятый, ребята — в первых.

Он ощутил себя лишним и отошёл к своему вагону, злой и растерянный. «Столичный журналист, автор… А вокруг — шум из-за пацанов. Проиграют же, наверное… Чему научишься в провинции среди болот?»

Если бы это был его сын… Какой парень! Умный, уважительный, симпатичный. Поисковиков ведёт. В городе таким — дорога. А здесь…

Но ещё не всё потеряно: он едет тем же поездом. Он поговорит с мальчишкой, скажет правду, расскажет о перспективах.

Он выждал: расселись, поужинали. В девять Дмитрий пошёл в детские вагоны.

Там не стихало — дети ведь.

— Артём Корнеев! Тебя спрашивают!

Парень свесился с верхней полки, заметил Дмитрия, спустился. Они вышли в тамбур. Поезд резал темноту; под тусклой лампочкой лица были бледны.

— Артём, прости за внезапность… Разговор у меня длинный. Много нужно сказать.

— Я знаю. Вы — мой отец.

— Что? Откуда?..

— Мама давно рассказала. У меня ваша книжка есть — прочитал.

— «Росы»? — Дмитрий растерялся.

Артём кивнул.

Подготовленная речь у Дмитрия рассыпалась.

— И как тебе?

— Нормально, — отозвался Артём и отвернулся.

— Значит, вы все знали… Я попал к вам случайно, честно… Отец твой…

— Папа тоже в курсе. У нас от друг друга почти секретов нет.

— Хорошая у вас семья, — искренне сказал Дмитрий. — Понимаешь, я даже не знал, что ты родился… Так вышло…

— Никто вас не винит. И мама никогда не винила, — спокойно ответил Артём. — Говорила, что вы талантливый. А у меня папа есть — Степан Петрович. Мне и двух не было, когда они поженились. И вообще… каждый сам куёт свою судьбу.

Фраза вернулась к нему, как бумеранг.

Поезд загремел на мосту; пришлось перекрикивать шум.

— Знаешь… тебе пятнадцать, учиться скоро. Я — в столице: друзья, квартира… Я — один, понимаешь?

— Спасибо, но не надо. Мы с родителями всё уже решили, — крикнул Артём.

— Это можно передумать. Что решили? В городе — все дороги открыты. И с деньгами помогу…

— Не нужно. Я сам. Мне пора — тренер заметит. До свидания! — сказал Артём, юркнул в вагон и исчез.

Шум моста оборвался, стук колёс стал мягче. Дмитрий остался в полутьме тамбура. «Догнать? Крикнуть: “Сынок!”» — но это показалось дешёвой мелодрамой. И неловко — перед чужим, по сути, парнем.

«Чужим?..» Мысль обожгла. Его родной сын — чужой. Он сам этого добивался: не думать, не знать. Свою жизнь он выкроил именно такой.

А дом с резьбой, ягодами у забора, геранью на подоконнике выковал другой кузнец. Его — судьба, его — любовь, его — счастье.

Дмитрий поплёлся в свой вагон, будто пьяный. Совсем не хотелось возвращаться в пустую «деревенскую» квартиру. Он рухнул на полку и долго лежал с открытыми глазами.

Его собственная формула счастья дала трещину: сейчас болело всё — сердце колотилось, виски давило, хотелось метаться и чуть ли не выпрыгнуть на ходу.

Зачем судьба привела его в Сосновск, в этот дом, к его сыну? Должен быть смысл. Смысл…

Перед глазами всплыла дочь — светловолосая, замкнутая. Не потерял ли он её? Или, как с сыном, уже поздно? Может, ещё есть шанс?

А в другом вагоне, на верхней полке, Артём Корнеев лежал, уставившись в тёмное окно. Болтать больше не хотелось. Он думал, что у него обязательно будет всё, как у его родителей: тёплый дом, любимое дело и близкие люди — честные и любящие.

И ему стало немного жалко одинокого писателя.