— Этот мальчик мне чужой! Убирайся из нашей квартиры, — крuчала свекровь

— Этот мальчик мне чужой! Убирайся из нашей квартиры, — выкрикнула Марфа Степановна.

— Хватай своего ребёнка и проваливай! — ледяной тон полоснул по спине, словно железная щётка.

Дверь с грохотом захлопнулась прямо перед моим лицом. На руках у меня всхлипывал Елисей — всего три месяца от рождения, горячий, перепуганный, красный, как мак. Под ногами — мои джинсы, кофты, сорочка мужа, смотанная постель с жёлтыми подсолнухами. Всё это добро валялось на лестничной площадке, будто я не жена и не мать, а случайная женщина, перепутавшая этаж.

— Тише… — я прижала его к плечу и слегка укачала. — Всё-всё, мама рядом.

Из-за двери доносились голоса. Женский — упрямый, как крышка старого сундука: «Чужой! Чужой! Не обманешь!» Мужской — срывающийся: «Мама, остановись, что ты делаешь?!»

— Впустите! — я постучала. — Марфа Степановна, откройте, я хотя бы ребёнка уложу!

Ответа не было. Потом — шорох. На коврике показалась моя косметичка, сверху — пелёнка, прихваченная прищепкой. Я сглотнула.

Ноги ослабли. По спине скатился холодный пот. В подъезде пахло сырым бетоном и чужими ужинами; наверху хлопнуло окно; внизу кто-то поставил велосипед.

— Всё будет хорошо, — прошептала я сыну, чувствуя, как дрожат губы. — Всё будет хорошо, слышишь, Елисей?

Спуститься вниз, вызвать такси, поехать к подруге? Но коляска осталась за дверью. Деньги — в кошельке, а кошелёк — в прихожей. Я словно оказалась замурованной снаружи. И вдруг услышала быстрые шаги по лестнице.

— Настя? — голос Кирилла, моего мужа, ударил в сердце, как волна тепла. — Что случилось? Почему вы здесь?..

— Нас выставили, — выдохнула я, и слёзы всё-таки хлынули. — Твоя мать…

Кирилл забрал у меня сумку, мягко отодвинул меня, достал ключи. Замок щёлкнул, дверь распахнулась, и вместе с запахом нашего дома вырвался поток материнского гнева.

— Даже не вздумай впускать их обратно! — Марфа Степановна упёрла руки в бока. — Иначе я уйду навсегда, и забудь, что у тебя есть мать!

— Мама, — тяжело выдохнул Кирилл. — Достаточно. Мы обсудим это на кухне. Настя, зайди, уложи Елисея.

Меня зовут Настя. Мне двадцать семь. Я вышла замуж за Кирилла, с которым мы вместе учились на социфаке и три года делили кофе, зачёты и мечты о собственном доме, где никто не будет указывать взрослым людям, как им жить.

— У моей матери свой взгляд на всё, — честно предупредил Кирилл, когда мы только начали жить вместе. — Она одна меня растила. Привыкла, что я рядом.

— А у меня свой, — улыбнулась я. — И он про свободу.

Марфа Степановна впервые встретила меня холодной весной. Белая блузка с жабо, духи «лилия», отдающие порошком, и внимательный взгляд с ног до головы.

— Где вы трудитесь, Настасья? — спросила она, будто проводила допрос.

— Редактором в онлайн-издании, — ответила я.

— Интернет — пустота, — вынесла она приговор. — Кириллу нужна женщина серьёзная. Дом — полная чаша. А не эти… кнопки.

— Дом мы создадим вместе, — мягко сказала я.

— Посмотрим, — бросила она.

После свадьбы мы сняли маленькую, но солнечную квартиру с балконом: я сажала мяту, Кирилл вечерами варил кофе в турке. Марфа звонила ежедневно.

— Кирюша, ты поел? — спрашивала она и добавляла: — Я вот щи сварила. Настя щи умеет?

— Умею, — отвечала я в трубку и улыбалась Кириллу. — Но сегодня у нас паэлья.

— Испанщина, — отрезала она.

Когда она сломала ногу прямо на пороге поликлиники, мы забрали её к себе.

— На пару недель, — сказала я. — Поможем, и она вернётся домой.

— Сын обязан быть рядом с матерью, — заметила она и осталась.

Она перекладывала полотенца, комментировала, где что «должно лежать», критиковала каждую мелочь. Ссоры вспыхивали из пустяков: из-за ложки не в той банке, каши «слишком жидкой», моих звонков вечером.

— Опять в телефоне, — морщилась она. — Ребёнку такая мать не нужна.

Кирилл пытался останавливать её, но Марфа не слышала.

Когда я забеременела, Кирилл был счастлив. Мы вместе готовили квартиру к малышу: на полке лежали бодики, на подоконнике — маленькие кеды.

Елисей появился на свет июльской ночью. Когда его положили мне на грудь, я впервые ощутила, что такое «моя кровь» — не по паспорту, а по сути.

Через три дня Марфа пришла без приглашения.

— Покажите, — распорядилась она. — Где он?

Она заглянула в колыбель и прыснула:

— Ничего общего. Это не наш ребёнок.

— Мама, — Кирилл стал каменным. — Выйдем.

Она не остановилась. — Если вы решили завести чужого — это ваша совесть. Но мой сын не обязан его тянуть.

— Это наш ребёнок, — тихо ответила я.

— Докажите, — бросила она.

Потом — болезнь, сыпь на щёчках, визит к врачу. Диагноз: атопический дерматит. Лёгкая реакция, ничего страшного.

Марфа закричала в трубку:

— Это от чужой наследственности! У нас такого не было! Признайся: ребёнок не Кирилла?

Я закрыла глаза. Говорить было бессмысленно.

— Сделаем тест, — решил Кирилл. — Чтобы это прекратилось.

Анализы, ожидание. Я держала сына за ручку, когда медсестра брала образец.

Через неделю письмо: «99,9%. Он — сын Кирилла».

— Конечно, — я обняла мужа. — И всегда был.

Кирилл позвонил матери.

— Всё подтверждено.

— Хорошо, — произнесла она сухо. — Тогда… я зайду завтра.

Пришла с пакетом апельсинов. Улыбнулась деревянно:

— Похож. Ну, немного. На нас.

— Он похож на себя, — ответила я.

Кирилл остановил её:

— Только по нашим правилам. Без криков, без обвинений, без унижений Насти. Иначе дверь закрыта.

Марфа смотрела на него долго, потом произнесла:

— Ты выбрал её.

— Я выбрал свою семью, — сказал он.

Месяцы шли. Иногда она звонила — сухо, без имени внука, присылала смайлики с сердцами. Кирилл держал границу.

— Она попросилась прийти, — сказал он вечером. — С тортом.

— Я не готова, — призналась я. — Я всё ещё слышу её «чужой».

— Тогда нет, — кивнул он.

Когда Елисею исполнилось полгода, мы случайно встретили Марфу у подъезда.

— Здравствуйте, — сказала я. — Мы гуляем.

— Я вижу, — ответила она и заглянула в коляску.

Елисей посмотрел на неё, скривил губы, потом широко улыбнулся.

— Здравствуй, — шепнула она. — Я… бабушка.

— Будете ею, когда научитесь ею быть, — сказала я спокойно.

Мы разошлись. Без крика. Без драмы.

Стоит ли вообще запрещать ей участие в нашей жизни? Вопрос мучает меня часто. Запрет — прост, но жесток. За дверью останется человек, который когда-то держал на руках моего мужа.

— Мы выберем правила, а не запреты, — сказал Кирилл. — Запрет — это месть. Правила — забота. Если нарушит — дверь закроется сама.

Я смотрю на сына. Его щёчки уже чистые. Его ладошки ищут мир и находят мой палец. Он смеётся во сне, словно ему снится что-то простое: мамино лицо, папин голос, тёплый свет.

И я знаю: если кто-то снова попробует вытолкнуть нас из нашей жизни — я скажу «нет». Мы откроем нашу дверь — туда, где мята на подоконнике, кофе на плите, апельсины на столе и маленький мальчик, который смеётся так, будто каждый день мир начинается заново.