— Ваш сын свободен, — сказала Марина, выходя в коридор. — Забирайте!

— Да сколько можно, опять эти лепестки везде! — Артём резким движением стряхнул со стола разложенные цветочные фрагменты. — Перестань сорить в моём жилье!

Марина молча проводила взглядом, как разноцветные кусочки плавно оседают на паркет. Вечером она принесла их с работы — нежно-розовые, молочные и бледно-лиловые — чтобы собрать композицию для ванной. Час назад это виделось удачной задумкой.

— Прости, — по привычке начала она и осеклась. Внутри будто щёлкнул скрытый выключатель. Прости? За что именно?

Артём прошёл на кухню, распахнул холодильник и поморщился.

— Ну конечно, нормальной еды снова нет. Флористка, — последнее слово он протянул с таким презрением, словно называл неприличное занятие.

Марина собрала лепестки в ладони. Когда-то, четыре с лишним года назад, он дарил ей цветы охапками, устраивал красивые ухаживания, шептал, что она похожа на утренний бутон. Теперь даже рабочие лепестки выводили его из себя.

— Я после смены не успела в магазин, — произнесла она тихо. — Могу оформить доставку.

— Доставку? Готовить самой вера не велит? — Артём хлопнул дверцей. — Я весь день в беготне: встречи, разговоры, контракты. А ты? Переставляешь вазочки и нюхаешь растения! И даже поесть нормальное соорудить неспособна.

Марина прикусила губу. Нечестно. Она стояла по десять часов в салоне, собирала букеты, делала композиции, консультировала клиентов. По вечерам отвечала онлайн по уходу за зеленью. Спина болела, пальцы коченели от холодной воды. Но объяснять это Артёму — всё равно что стучать в закрытую дверь.

— В аптеку заглянул? — спросила она, переводя тему.

— А ты не могла? — он шлёпнулся на диван и включил телевизор. — У тебя же, считай, день свободен.

Марина ссыпала лепестки в ведро. Иногда ей казалось: муж действительно уверен, будто флористика — не труд, а баловство. Несмотря на то, что именно её зарплата покрывала продукты и коммуналку последние полгода.

Звонок в дверь прозвенел неожиданно. Марина вздрогнула: поздновато для визитов.

— Иди открой, — бросил Артём, не отрываясь от экрана.

На пороге оказалась соседка, Анна Павловна, с пакетом.

— Мариночка, выручи! — с порога заговорила она. — Помнишь, рассказывала про мои орхидеи? Так они распустились, а я боюсь пересаживать — не знаю, как правильно. Ты же у нас знаток.

Марина улыбнулась — впервые за день искренне. Анна Павловна, профессор ботаники на пенсии, недавно заселилась в их подъезд и быстро с ней сроднилась.

— Конечно, помогу. Сейчас только…

— Анна Павловна, извините, — в коридоре возник Артём, — но у нас планы на вечер. Марина не сможет. Давайте как-нибудь потом?

Соседка смутилась:

— Простите, не знала… Просто очень желательно сегодня. Корни уже полезли через дренажные отверстия, субстрат рассыпался.

Марина перевела взгляд с мужа на соседку.

— Ничего, успею, — сказала она твёрдо. — У меня есть час. Артём как раз увлёкся телевизором.

— У нас планы, — повторил он с нажимом.

— Какие именно? — впервые спросила она прямо, без обычной покорности.

Он нахмурился, будто такого поворота не ожидал.

— Домашние дела, разговор про отпуск… Да мало ли.

— Подождёт часок, — Марина сняла с полки потрёпанный скетчбук с набросками идей. — Я скоро вернусь.

Квартира Анны Павловны на четвёртом этаже дышала иначе. Растения — на подоконниках, полках, стойках. У окна — стеклянный стол с пятью орхидеями в разноцветных кашпо.

— Вот мои красотки, — с гордостью показала соседка. — А этим трём уже тесно, видишь?

Марина кивнула, рассматривая белоснежные цветы с сиреневой сердцевиной.

— Сейчас всё устроим. Горшки и субстрат найдутся?

Пока они занимались пересадкой, Анна Павловна присматривалась к Марине.

— Ты сегодня бледна, — наконец заметила она. — Всё ли в порядке?

Марина замерла с орхидеей в руках.

— Нормально, — ответила автоматически, но в тёплом тоне соседки было что-то такое, что вынудило её добавить: — На самом деле не очень.

— Снова Артём? — Анна Павловна присела рядом. — Не смотри так. Стены тонкие, голос у твоего супруга громкий.

Марина ощутила жар в щеках.

— У нас… непростой период.

— У всех бывают сложные отрезки. Важно, как кто себя ведёт, — соседка приняла у неё растение. — Знаешь, почему орхидеи кажутся капризными? Им нужен воздух у корней, пространство для роста.

— Правильный горшок решает, — кивнула Марина.

— Я и про людей, — улыбнулась она. — Без пространства никто не распускается. Хоть залей заботой.

Марина опустила глаза. В квартире Артёма, купленной его родителями до их знакомства, она всегда чувствовала себя гостем. Единственный свой уголок — крошечный балкон, забитый зеленью, — и тот муж грозился «расчистить от джунглей».

— Поговорить с ним стоит? — спросила она тихо.

— А сколько раз ты уже пыталась?

Марина задумалась. Десятки? Каждый раз заканчивалось одинаково: её чувства объявлялись выдумкой, желания — эгоизмом.

— Знаешь, разговоры имеют смысл, когда обе стороны слушают. Иначе — монолог в пустоту.

— Но нельзя же просто всё бросить, — Марина расправила субстрат. — Это ведь дом, семья.

— Дом — это там, где тебя уважают, — просто сказала Анна Павловна. — А не где вписана прописка. Скажи честно: тебе сейчас хочется возвращаться?

Марина подняла глаза и впервые призналась самой себе:

— Нет.

Ответ, простой и ясный, расставил всё по местам. Она не хотела возвращаться туда, где каждый шаг встречают претензией. Где на двери висит «Семья Ковалёвых», хотя свою фамилию она так и не сменила — сначала откладывала, потом он заявил, что это неуважение к «его роду». Где единственной её вещью был сухой букет в стеклянной вазе — с первого свидания; его Артём при каждой уборке норовил выбросить как «пылесборник».

В кармане завибрировал телефон. Артём. Наверняка требует отчёта.

— Мне пора, — Марина поднялась, отряхнув с джинсов крошки коры. — Спасибо вам за всё.

— И тебе благодарность за помощь, — проводила соседка. — Запомни: растения тянутся к свету — как и люди.

Марина спускалась по лестнице, и слова про свет звенели в голове. Их солнечная квартира давно казалась непрозрачной — не занавески виноваты, что так темно.

Она вставила ключ в замок и на миг прижалась лбом к прохладной двери. Сердце билось в горле. Внутри будто сдвинулся пласт: это не её дом. Похоже, никогда и не был.

Дверь распахнулась прежде, чем она повернула ключ.

— Где тебя носит? — Артём стоял на пороге, сложив руки на груди. Его глаза, когда-то тёплые, теперь блестели льдом. — Два часа! Два часа на какие-то горшки!

Марина почувствовала привычное сокращение внутри. Прежде бы она начала оправдываться. Но что-то остановило этот автоматизм.

— Я помогала пересаживать орхидеи, — спокойно сказала она, проходя внутрь. — И разговаривала.

— О чём можно трепаться два часа? — он хлопнул дверью так, что звякнула посуда. — Дел у тебя других нет?

Марина сняла кроссовки, прошла на кухню. Пальцы слегка дрожали — не от страха, от новой, незнакомой твёрдости.

— Я звонил три раза! — он шёл следом. — Ты игнорируешь?

Она достала телефон: действительно, три пропущенных — не услышала, увлеклась беседой.

— Прости, не видела, — произнесла она, наливая воду в чайник. — Было шумно.

— Шумно? — он коротко фыркнул. — От земли и кашпо?

— От разговора, — Марина встретила его взгляд. — Обсуждали, как важно пространство. Для корней. И для людей.

Он закатил глаза.

— Мама звонила, — сменил тему. — Завтра придёт на ужин. Приготовь что-нибудь нормальное, а не эти твои салатики.

Марина напряглась. Елена Аркадьевна всегда смотрела на неё как на временное недоразумение. Каждый визит превращался в негласную проверку: справляется ли Марина с ролью жены.

— Завтра у меня смена до восьми, — сказала она. — Не успею приготовить.

— Господи! — Артём стукнул кулаком по столу, Марина вздрогнула, расплескав чай. — Неужели так трудно отпроситься? Раз в жизни надо!

В горле перехватило. Месяц назад он отказался переносить встречу, когда у неё была температура тридцать девять, и она ехала в больницу одна. «Это работа, нельзя всё кидать из-за простуды», — сказал он.

— Я не могу, — произнесла она тихо, но ровно. — Коллега из отпуска только послезавтра. Можем перенести ужин.

— Перенести? — он уставился так, будто не расслышал. — Мама день освободила! У неё всё расписано!

Это правда. Но разве её работа — не работа?

— Пусть ужин будет без меня, — слова сорвались раньше, чем она успела подумать.

На секунду повисла оглушительная тишина.

— Что ты несёшь? Как это — без тебя?

— Обыкновенно, — Марина отвернулась, чтобы скрыть дрожь. — Я буду на смене. Не могу отменить.

— Значит, твои дурацкие букетики важнее семьи? — он шагнул ближе, и Марина физически ощутила его злость. — Важнее моей матери?

Слово «семья» давно перестало греть. Когда их жизнь превратилась в поток требований и упрёков?

— Это моя работа, Артём. Не игрушка. И я не могу бросать её по щелчку.

— Какая же ты эгоистка, — процедил он. — Думаешь только о себе.

Эти слова больно обожгли. Она слышала их много раз — всякий раз, когда позволяла себе мнение.

Телефон в кармане у Артёма звякнул. Он взглянул на экран, лицо поменялось.

— Мне надо выехать, — сказал резко. — Срочные дела.

— В десять вечера? — сорвалось у неё.

Он медленно повернул голову:

— Ты теперь указывать будешь?

— Нет, просто… — Марина осеклась: бессмысленно. Любой ответ — не тот.

— Просто что? Проверять начнёшь? Отчитываться требовать, где я?

— Я ничего такого…

— Хватит! — он швырнул полотенце, голос хлестнул злостью. — Я пашу, обеспечиваю всё это, — он обвёл рукой кухню, — а ты задаёшь вопросы? Сколько раз говорил — не лезь! Твоё дело — хозяйство, а не допросы!

Внутри что-то оборвалось. «Обеспечиваю всё это» — хотя последние полгода счета чаще закрывала она.

— Я просто спросила, — тихо произнесла Марина. — Это обычный вопрос.

— Обычный? Нормально — это доверие! А не твои подозрения!

— Какие подозрения? — Марина растерянно качнула головой.

— Всё ясно, — он рванул дверцу холодильника, снова грохнул. — Я больше так не могу. Сегодня ночую у Кирилла. Там хоть дышится свободно — без твоих претензий.

Он исчез в прихожей и хлопнул входной дверью. Тишина повисла пустотой.

Марина медленно опустилась на стул. Сердце стучало в виски. Откуда взялись обвинения в ревности? Она никогда…

Мысль ударила резко. Проекция. Он сам что-то скрывает — и атакует её.

Телефон завибрировал — входящий от Киры. В полусне Марина ответила.

— Мариш, ты спишь? Я третий раз звоню.

— Нет, — собственный голос показался чужим. — Просто устала.

— Что случилось? Опять он?

Марина хотела сказать «всё нормально», но вместо этого вырвался глухой всхлип.

— Я еду, — мгновенно сказала Кира.

— Не надо, — Марина вытерла слёзы. — Он уехал. К брату.

— Тем более приеду. Не оставайся одна.

Через сорок минут они сидели на кухне. Марина, сжимая кружку с травяным чаем, выкладывала всё: придирки, постоянные намёки, что она живёт в «его» квартире; как он обнуляет её работу; выходки свекрови про «квартиру купили Артёму до тебя». И как больно слышать от мужа то же, что от его матери.

— Подожди, — Кира нахмурилась. — С чего вдруг разговоры про ревность?

Марина пожала плечами:

— Не знаю. Я просто спросила, почему он уезжает так поздно.

Кира отвела взгляд, закусила губу.

— Ты что-то знаешь? — тихо спросила Марина.

— Ничего точного, — Кира вздохнула. — Но Лиза из турагенства видела его с какой-то девушкой в «Кубанском дворике». Руки держались, сидели близко… Может, по работе, кто их знает.

Странно, но острой боли не возникло. Только усталость. И лёгкое облегчение — как будто недостающий фрагмент пазла нашёлся.

— Знаешь, что странно? — Марина глядела в окно на тёмное майское небо. — Мне не обидно. Будто я давно догадывалась.

Кира осторожно коснулась её руки:

— И что дальше?

Марина посмотрела на сухой букет — единственную вещь, разрешённую в гостиной. Когда-то яркий, теперь выцветший. Прямо как их отношения.

— Не знаю, — честно сказала она. — Но так больше нельзя.

Кира ушла за полночь. Марина осталась в тишине и мыслях. Заснуть не вышло: на рассвете она уже стояла у окна. Внутри что-то сместилось; фотография на стене смотрелась чужой — особенно её собственное лицо: натянутая улыбка, потухший взгляд.

В восемь утра позвонила сестра.

— Привет, Мариш! — бодро откликнулась Лена. — Мы с детьми в парк на набережную. Ты хотела с племянниками погулять. Поедешь?

Марина всмотрелась в розовеющее небо. Этот звонок — как своевременный знак.

— Лен, не смогу, — голос дрогнул.

— Что случилось? Это Артём?

— Это конец, — удивилась твёрдости собственного голоса. — Я больше так жить не стану.

— Есть куда поехать, — уверенно сказала Лена. — Мой дом — твой дом. Приезжай.

Марина закрыла глаза. Дом. Она так долго пыталась построить его здесь — в стенах, пропитанных чужими правилами.

— Приеду, — решила она. — Но сначала поговорю с ним.

— Будь осторожна, — тревожно попросила Лена. — Он может…

— Понимаю, — Марина впервые за долгое время вдохнула свободно. — Но сказать лично я должна.

После звонка она достала рюкзак и сложила необходимое — документы, зарядку, пару комплектов белья, любимый свитер. Бережно спрятала скетчбук и несколько фото — только где она одна или с сестрой. Совместные оставила на стенах — пусть напоминают, что он потерял.

Рюкзак оказался неожиданно лёгким. Странно: четыре с половиной года — а поместилось всё в одну сумку. Неужели ничего своего тут так и не появилось?

К без пяти девять щёлкнул замок. Марина замерла у окна. Поняла: он вернулся не мириться — просто решил переодеться, думая, что её нет.

Он застыл в дверях, увидев её. Помятая рубашка, чужие духи. Это должно было разорвать ей сердце, но она ощутила только горечь и злость.

— Почему ты не на работе? — спросил он, пригладив волосы.

— Взяла выходной, — ответила Марина. — Ты же говорил, что это не сложно.

Артём поморщился и прошёл мимо на кухню.

— Слушай, насчёт вчерашнего… Я вспылил. Ты тоже была не права, но давай забудем.

«Забудем?» — внутри поднялась волна ярости. Так просто? После всего?

— Нет, — её голос прозвучал неожиданно громко. — Не забудем. Я ухожу, Артём.

Он обернулся медленно, как будто не расслышал:

— В каком смысле — уходишь?

— В прямом, — она кивнула на рюкзак. — Насовсем. Я не могу жить там, где меня не уважают и всё, что я делаю, обесценивают. Где я всё время должна извиняться за сам факт своего существования.

Он опёрся о стол, лицо вытянулось.

— Спокойно. Это из-за вчерашнего? Я же сказал — погорячился. Мне звонили по работе, проект важный, а ты со своими вопросами…

— Я видела сообщения от Юлии в твоём телефоне месяц назад, — спокойно произнесла Марина, проверяя догадку.

Лицо Артёма моментально изменилось: уверенность сменилась испугом, затем злостью.

— Ты рылась в моём телефоне? — прошипел он. — Какое право ты имеешь?!

Это было признанием. Он даже не отрицал, что Юлия существует.

— Этого достаточно, — горько усмехнулась Марина. — Не переживай, я ничего не открывала. Увидела уведомление случайно. Но это уже не важно.

Он двинулся ближе, голос стал угрожающим:

— Какая разница, кто что написал? Ты моя жена. Ты живёшь в моей квартире. Ты никуда не пойдёшь!

Страх холодком задел позвоночник, но Марина оттолкнула его.

— Я не твоя собственность. И да, это твоя квартира — потому я и ухожу. Хочу жить там, где буду дома.

— Боже, какой спектакль, — он закатил глаза. — И куда? К сестре? Будешь у неё на диване с детьми? Или снимешь конуру на свою смешную зарплату? На что жить?

— Не твоё дело, — Марина взяла рюкзак. — У меня есть деньги и профессия. Поживу у Лены, потом сниму жильё.

Он попытался заслонить проход.

— Постой. Давай поговорим. Я не хотел обидеть. Ты всё не так поняла.

— Четыре с половиной года «не так поняла», — покачала она головой. — Хватит.

Она двинулась к двери. Где-то в глубине ещё жила девочка, которая мечтала, чтобы он остановил её и сказал верные слова. Но он говорил другое:

— Ты ещё пожалеешь! Кому ты нужна — разведёнка с копеечной работой? Без квартиры, без денег? Ты — никто без меня!

Марина обернулась у порога, спокойно произнесла:

— Лучше быть «никем», чем всю жизнь доказывать свою ценность человеку, которому плевать.

Она распахнула дверь — и едва не столкнулась с Еленой Аркадьевной. Свекровь застыла с пакетами, переводя взгляд с Марии на сына.

— Что здесь происходит? — изумление в голосе было неподдельным.

Марина невесело улыбнулась. Разумеется, она пришла раньше — проверить, всё ли готово к ужину.

— Ваш сын свободен, — сказала Марина, выходя в коридор. — Забирайте.

— Ты уходишь? — свекровь отметила рюкзак. — Куда ты намылилась?

Марина остановилась на площадке и обернулась:

— Я уезжаю, Елена Аркадьевна. Пусть ваш сын поживёт сам с собой — у меня лимит исчерпан.

В её глазах мелькнул испуг. Марина спустилась на ступеньку, прислушиваясь к голосам за спиной. Но вместо того чтобы идти вниз, поднялась на четвёртый этаж и позвонила Анне Павловне. Нужно было попрощаться с единственным человеком в доме, кто её по-настоящему видел.

— Мариночка! — соседка распахнула дверь и тут же нахмурилась, заметив рюкзак. — Уезжаешь?

Марина кивнула.

— Забегай на минутку. На чай не зову — вижу, спешишь. Но кое-что дам.

Она скрылась и вернулась с небольшим кашпо: миниатюрная орхидея с крошечным бутоном.

— Держи. Места почти не требует, зато живучая. Любой переезд переживёт.

Марина приняла подарок, глаза предательски защипало.

— Спасибо вам за всё.

— Ерунда, — мягко улыбнулась соседка. — Запомни: где бы ты ни остановилась — там твой дом, если ты себя уважаешь.

Сестра встретила Марину объятиями. Первые дни были самыми тяжёлыми — Артём названивал без конца, лавируя между просьбами, угрозами и обещаниями. Потом звонки резко стихли. Оставшиеся вещи Марина забрала позже, когда его не было. Не плакала. Внутри будто перегорело — пустота медленно наполнялась чем-то новым: тихой уверенностью.

Примерно через месяц она заметила странности: утренняя тошнота, усталость, обострившийся нюх. Врач подтвердил — беременность. Новость оглушила, но быстро стала источником силы и желания начать заново.

К концу второго месяца самостоятельной жизни Марина уже обустроилась в маленькой съёмной студии. Стояла у окна, поливала орхидею от Анны Павловны — та выпустила свежие листочки и намёк на бутон. За окном шумел город, июльское солнце слепило.

Лена привезла детей, и шестилетний Егор с восторгом изучал пространство:

— А где у тебя спальня? — он бегал по комнате.

— Вот здесь, — Марина кивнула на диван-кровать. — Тут кухня, а тут — рабочий стол.

— Места совсем немного, — прошептала Лена, когда дети убежали к подоконнику. — Тебе точно удобно?

Марина провела ладонью по животу — пока едва заметному, но уже с тайной.

— Более чем. Это мой дом. Каждый сантиметр — мой.

— Артём знает? — Лена уловила взгляд сестры на живот.

Марина качнула головой:

— Пока нет. Хочу всё продумать. Он имеет право знать, но я должна понять, будет ли его участие здоровым для ребёнка и для меня.

— Верно, — согласилась Лена. — Главное — благополучие малыша. А Артём… Пусть решает сам: быть отцом по сути или остаться просто биологией.

Марина не спешила впускать его обратно. Сначала он обрывал её звонками, подключил Елену Аркадьевну — та просила «хотя бы поговорить». Потом — тишина. Кира сказала, что видела Артёма с девушкой в торговом центре. Похоже, Юлия заняла освободившееся место.

— Ребёнок будет носить мою фамилию, — произнесла Марина, глядя на город. — Я давно поняла, как удачно, что не поменяла её тогда.

Лена обняла её за плечи:

— Справишься одна? Это нелегко.

— А жить в позолоченной клетке — легко? — Марина улыбнулась, поглаживая мини-садик из трёх орхидей. — Лучше мало площади, но много воздуха.

В садовом центре, куда её пригласили, директор, узнав о беременности, просто кивнул: «Подождём. Ты нам нужна». Без пафоса — и этого оказалось достаточно.

Орхидея от Анны Павловны вытащила новый бутон — маленькое чудо, пережившее два переезда. «Корням нужен воздух», — звучало в памяти. И Марина знала: это правда о всём живом.

— Как назовёшь малыша? — спросила Лена.

— Если девочка — Ирина, как бабушка. Если мальчик — Александр. Защитник, — Марина погладила живот. — Чтобы умел защищать достоинством, не кулаками.

Вечером пришло сообщение от Анны Павловны с фотографией её орхидей: «Скучают, но радуются за тебя: ты нашла дом».

Марина отправила в ответ снимок своей залитой солнцем студии.

«Дом — это не стены. Это место, где дышится».

Она достала из шкатулки обручальное кольцо, сжала в ладони. Завтра оно превратится в деньги на детскую кроватку. Символично: то, что должно было связывать, станет стартом свободы.

Впервые за долгие годы Марина чувствовала, что вернулась домой — к себе настоящей.