Как мутный сон, он помнил смерть

Сперва лежишь в горячей от жара постели, откашливая душу, окруженный детьми и внуками. В изголовьи горит свеча, а дочь держит твою руку. Потом словно уплываешь куда-то. И вот уже ты в уютной темноте сосешь молоко и ничего не видишь, потому что глаза затянуты кожей. А вокруг такие странные запахи – затхлого подвала, сырой земли и плесени, мокрой шерсти. И меховой бок мамы – теплый, как грелка. Ощущения, рваные, словно клочки газет, и никак не удается собрать их воедино. Понемногу растешь, нежишься в тепле и сытости, набираешься сил, и только спустя дни понимаешь, что в эту новую жизнь ты явился кошкой.

Антон съежился на краю газона, сжавшись в тугой, дрожащий комок. Мороз пробрался к нему под шубку и колол длинными ледяными иглами. Под лапами хрустела седая и хрупкая от инея трава. Ветер мел по дороге снежную крупу вперемешку с мерзлыми листьями. Ноябрь. Стылое, тусклое предзимье.

Казалось, еще вчера он резвился на солнечной лужайке, гонялся за поздними бабочками и ел пшенную кашу, которую жалостливая бабулька кидала голубям. А сейчас опустевшую землю сковала стужа, упрятала под гладкий, как стекло, панцирь. От холода горели уши и подушечки лап, и хотелось уменьшиться, скрыться, как цветок под настом, скататься в бесчувственный белый снежок.

Антон тосковал по кошачьей маме, сгинувшей две недели назад неизвестно куда. И по черно-белой сестричке, убитой бродячей собакой. И – немного – по такой далекой теперь человеческой семье. Он почти не помнил ее. Только обрывочно – плоские бледные лица… взгляды, обрывки фраз… Где они теперь, его бывшие родные и близкие? Он не узнал бы их, даже увидев случайно на улице. И кем был он сам? Антон вспоминал, как в черном костюме и рубашке с галстуком уходил по утрам на работу. Но что он делал там? Наверное, что-то важное. У людей всегда так. Они надевают костюмы, чтобы казаться умнее и значительнее. Хотя, если хорошенько поразмыслить, то какая разница? Если ты дурак, то дураком останешься в любой одежде.

Антон забыл даже собственное отчество. Евгеньевич? Или Васильевич? Не все ли равно. Зачем оно бездомному котенку? Зато он хорошо помнил кошку Мурку, голубоглазую помоечную сиамку. В такой же морозный день Антон подобрал ее у мусорных баков, полумертвую и неподвижную, обмотанную целлофаном, принес домой, вылечил и полюбил. Двадцать лет она была ему доброй подружкой. По вечерам, когда холодные звезды вставали над крышами, Мурка забиралась к нему на колени, а оттуда – на плечо. Она грела хозяину ухо, напевая тихую песенку, а их мысли сплетались в воздухе, как струйки пара, и в какой-то момент совершалось удивительное превращение. Двое становились единым существом – громко мурчащим, ласковым, мудрым, любящим и счастливым. Когда Мурка ушла на радугу… (они ведь уходят на радугу, правда?) Антон осиротел. Как будто половину отрезали от души. Наверное, не самую ценную. Но как же мучали его фантомные боли! Ни дети, ни друзья – никто не мог заполнить возникшую пустоту. Подвешенное на тонких нитях тоски, его сердце шесть лет раскачивалось над пропастью, а потом не выдержало – сорвалось, и Антон поспешил вслед за своей любимицей. Вот только попал в совсем другое место.

В детстве бабушка говорила ему, что ласковые домашние кошки иногда перевоплощаются в людей. Но плохие люди никогда не становятся кошками. Получается, что Антон был хорошим человеком? И эта бесприютность, на самом деле – награда? Или все-таки наказание, например, за лень? Не желал ли он когда-нибудь поваляться, как Мурка, на мягкой подушке, вместо того, чтобы тащиться на работу? Бог слышит наши просьбы, но исполняет их по-своему. Или рождение в кошачьем облике – случайность, кинутый кем-то жребий? Нелепый проигрыш во вселенской лотерее?

Наверное, раньше Антон с легкостью нашел бы ответ. Но слова, которыми он когда-то изящно жонглировал, теперь шли с трудом, их приходилось извлекать из памяти, как золотинки из песка. Внутренняя немота притупляла мысли, а в голове засел образ: жалкий клочок меха, вмерзший в ледяное лунное крошево. Кто-нибудь нагнется по утру: ребенок потерял варежку, надо бы положить на скамейку, да нет же, тьфу, это дохлый котенок.
«Вот так и закончится это воплощение», — думал он обреченно.

Больше ни о чем Антон не мог размышлять, только трястись в смертельном ознобе. Но крохотное пушистое тельце не хотело умирать. Оно успело полюбить жизнь, такую бесхитростную. Мимо скучно текли прохожие, зарывшись подбородками в толстые вязаные шарфы и оскальзываясь на ходу. Сначала Антон с громким плачем бросался им под ноги. Но никому не было дела до маленького озябшего зверька. И он смирился. Отполз на обочину и тихо ждал смерти.
Девочка в красном пальто – словно наливное яблоко на белой скатерти снега. Она шагала между двумя серыми взрослыми, цепляясь за их руки, балуясь и скользя в алых ботиках по обкатанной дороге. Мало ли детей щеголяет в ярких одежках? Но в этой малышке было что-то особенное. Она как будто несла в руке невидимый фонарик. И, привлеченный этим странным незримым светом, Антон из последних сил запищал. Получилось тихо, тоньше мышиного писка, но девочка услышала. Подбежала и, подхватив котенка на руки, с вызовом посмотрела на родителей.
— Леночка, — простонала мама, — мы же собирались купить породистого!
— Не надо, — остановил ее папа. – Не надо нам породистого. Она выбрала этого – и хорошо. С аутистами спорить бесполезно, ты только расстроишь ребенка и, может быть, причинишь вред.
— Не называй так нашу дочь, — негромко попросила мама. – Она еще покажет всем этим врачам, психологам и логопедам.

Она…
Но папа только горестно покачал головой.
Они стояли молча, двое серых взрослых, с тревогой и нежностью глядя на девочку в красном пальто.
А та прижимала к себе котенка, погрузив пальцы в мягкий дымчатый мех, гладила и укачивала, как любимую куклу. И случилось невероятное. Его разум, пленненный тесным обликом животного, и ее – затуманенный неизвестной болезнью, каким-то чудом вошли в резонанс. Захлестнутый внезапным чувством дежавю, Антон широко распахнул глаза. Уходил холод из костей, и волшебными огнями вспыхивали в темноте воспоминания. Он и эта незнакомая – а на самом деле очень давно знакомая – девочка снова стали одним существом, по-новому разумным, мурчащим и теплым.

Она засмеялась, радостно и звонко, и закружилась с ним на руках по снежной дороге в нелепом детском танце.
— Ну теперь-то ты узнаешь, каково это – гулять на шлейке! Когда хочется все изучить и понюхать, полазить по кустам и погоняться за птичками! А тебя все время тянут назад!
— Ну теперь-то я отомщу за описанные тапочки!
Девочка опять засмеялась.
— Я назову его Антон! – вдруг сказала она отчетливо и громко, и онемевшие от счастья родители взволнованно переглянулись. Их малышка заговорила!
— Антон! – спохватилась мама. – Тоша, Тошенька. Чудесное имя! Лена, Тошенька совсем замерз, отдай его папе, пусть согреет малыша за пазухой. А потом мы вместе поедем в зоомагазин, купим лоток и паштет для котят.
— И домик! – потребовала девочка, доверчиво глядя на мать голубыми сиамскими глазами.
— Ну конечно. Мы купим ему самый лучший домик!
А к Антону вдруг пришел ответ – в виде круга, правильной и очень красивой геометрической фигуры. Еще немного — и он облек бы ее в слова, чтобы объяснить своей маленькой хозяйке. А та рассказала бы кому-нибудь другому. И отправилась бы истина бродить по Земле. И тогда все в мире получило бы объяснение, скруглилось и воссияло, обретая неведомый прежде смысл.

Но большой серый взрослый бережно принял котенка из рук девочки в красном пальто и положил за пазуху, заботливо укрыв меховой курткой, жаркой, как мамин бок. Малыш притих и забылся в тепле.
И жизнь пошла своим чередом.

© Copyright: Джон Маверик

Источник