Данил Стеклов: «Все должно делаться по любви»

Так сложилось, что дед, мама, я — люди самодостаточные. Конечно, не выпускаем друг друга из поля...

Так сложилось, что дед, мама, я — люди самодостаточные. Конечно, не выпускаем друг друга из поля зрения, помогаем, поддерживаем, но все мы очень разные. В актерском плане тоже. Просто три абсолютно разных поколения, а это уже диктует некоторую дистанцию. Дед ходит ко мне на все премьеры. Что касается кино, не знаю, смотрел ли он мои фильмы.

— В«Седьмой симфонии», рассказавшей о том, как в блокадном Ленинграде состоялось первое исполнение легендарного произведения Дмитрия Шостаковича, вы сыграли одного из оркестрантов — Андрея Елисеева. Чем привлекла роль?

— Прежде всего привлекла фамилия режиссера. Давно мечтал поработать с кем-нибудь из Коттов. Получилось — с Сашей. Видел его фильмы «Ехали два шофера», «Брестская крепость», «Троцкий». Моя мама Мама, актриса Агриппина Стеклова, родила меня, когда училась на первом курсе Persona Stars

Знаменитую сцену на Патриарших прудах, в которой Берлиозу отрезало голову трамваем, из-за того что Аннушка днем разлила на путях подсолнечное масло, снимали в Питере. Заложили на нее пять дней, потому что она большая. Погода была типичной питерской: полчаса моросит дождь, потом на пару часов выходит солнце. Асфальт протирали тряпками, сушили горелками. Только высушат, только успеем отснять один дубль — снова начинает накрапывать. И все по новой.

— Привет от Булгакова!

— Трудности преследовали, как без них? Но, слава богу, сняли. Будем ждать, самому интересно, что же получилось.

Очень жду премьеры «Оторви и выбрось». Картину показали на «Кинотавре». Я на сей раз в Сочи не ездил, но звонили знакомые, друзья, посмотревшие фильм на фестивале. Отзывы хорошие. Он должен появиться в кинотеатрах или, может, сразу на какой-то интернет-платформе.

С кинопоказом сейчас сложно. Жаль, но индустрия кинотеатров из-за пандемии по большей части уничтожена. Боюсь, ее будет трудно восстановить. Зрители привыкли смотреть кино дома на компьютере, нашли в этом даже какие-то плюсы. И некоторые фильмы уже снимаются исключительно для домашнего просмотра. Мне кажется, будет крайне сложно вернуть людей в кинотеатры в том количестве, что до пандемии...

— Вы сыграли сорок ролей в кино. Какой проект оказался самым физически затратным?

— На всю жизнь запомнил ночную смену под Питером, где снималась «Седьмая симфония». Был конец августа, но уже довольно холодно по ночам. По сюжету мой герой с однополчанами шел за немецким «языком». Мы были в полном обмундировании, с оружием. По всему периметру площадки расставили дождевые машины. Под ногами непролазная грязь, по которой приходилось ползти. Промокли мы почти сразу. Питерский ветер продувал до костей, холодно так, что не описать! Этот кошмар продолжался всю ночь. Когда прозвучала команда «Стоп, снято!», без преувеличения почувствовал себя героем.

Самое ужасное для меня сниматься в холод! А это мировая практика — снимать летние сцены поздней осенью. Последние эпизоды «Воланда» мы закончили в конце ноября. Я бегал по Москве в исподнем, к тому же пижама была мокрой, так как до этого Бездомный искупался в Москве-реке. Эти заплывы тоже пришлось совершить, причем сняли их не с первого дубля. Промерз до костей, в то время как все члены съемочной группы укутались в теплые пледы и шарфы, надели шапки. Что поделаешь? Живем в нежарком климате. Холод — традиционно «близкий друг» киношников, особенно артистов.

— А какая роль потребовала самых больших эмоциональных затрат?

— Моя самая любимая роль — в фильме «Амбивалентность», очень ею горжусь, хотя эмоционально вымотался страшно. Мы сами называли картину не психологическим, а психиатрическим триллером. Не только потому, что герои — будущие врачи-психиатры и история разворачивается на фоне душевных болезней. Как известно, все мы в той или иной степени чем-то больны. По сюжету мой герой переживал страсть к матери друга. Мне было сложно достоверно сыграть роман с женщиной, которая в два раза старше меня. Плюс у нас с ней довольно много откровенных сцен. Все время решал: как сделать это правильно, что можно себе позволить, что нельзя. Актер же еще каждый раз достает эмоции из себя. Не хочется употреблять слово «грязь», но в какие-то моменты требовалось показать свою темную сторону, разбудить и вытащить наружу внутренних демонов. И это, конечно, страшно высасывало энергию.

— Насколько сильно актеру мешает природный стыд, когда он снимается в откровенных сценах? Учат ли вас преодолевать его в театральных институтах?

— Этому невозможно научить, у каждого артиста есть собственное представление о пороге откровенности. Все зависит от воспитания, склада характера. Мне такие эпизоды даются достаточно легко. Хотя по большому счету, сниматься все равно непросто, на это нужно настраиваться. Не представляю, как бы в такой картине, как «Амбивалентность», сыграла моя жена актриса Надежда Лумпова. Мне кажется, девушкам на экране откровенные сцены вообще даются сложнее. Конечно, девушки тоже бывают разными, но в массе своей актрисы более целомудренны. Так уж сложилось испокон веков.

— У меня осталось сильнейшее впечатление от вашей роли в картине «Комбинат «Надежда». Режиссер Наталия Мещанинова рассказала жуткую историю о компании молодых людей, живущих в мрачном промышленном городе за Полярным кругом, которая заканчивается убийством: одна девушка убивает другую, борясь за внимание молодого человека. Как вам, представителю славной актерской династии, удалось так органично вписаться в компанию люмпенов?

— Я бы не сказал, что рос в какой-то особенной интеллигентской среде. Когда пришло время идти в школу, мама отдала меня в интернат. Жил там с первого по седьмой класс, с понедельника по пятницу, домой приходил только на выходные. Население школы-интерната оказалось очень разным, встречались и «тяжелые пассажиры», были и те, с кем я дружил, но тяжелых насчитывалось больше. Не могу назвать свое детство бандитским, но хулиганским — точно. Нередко приходилось за себя постоять. Так что герои «Комбината «Надежда» мне хорошо знакомы. Это вообще первая моя роль в кино, первая экспедиция.

Мы отправились в Норильск, жили там целый месяц и потихонечку превратились в жителей холодных мест. Пили водку, чтобы согреться, закусывали шпротами, килькой в томате, чебуреками. Нам сняли однокомнатную квартиру, в которой мы поселились с лучшим другом и однокурсником Максимом Стояновым. Возвращались, включали свет, а по стенам разбегались тараканы. Так что испытали полное погружение в среду, о которой рассказано в фильме.

— Неужели вас не могли поселить в гостинице?

— У картины был крошечный бюджет, это же и Наташин дебют в кино. А поскольку оно изначально считалось авторским, экспериментальным, продюсеры, не надеясь на широкий прокат, экономили на всем. Но мне было наплевать на гонорар, бытовые неудобства, суровые условия. Главное — достойно сыграть роль. Помню, что тоже было холодно. Но у меня остались очень теплые воспоминания об этой работе.

— Очень жаль, что, борясь с ненормативной лексикой на экране, по картине прошлась цензура. У меня не было ощущения, что там мат ради мата, так принято разговаривать в среде, где живут герои.

— У Наташи была задумка снять такое полудокументальное кино. Они же с Борисом Хлебниковым — выходцы из документалистики, мастерской Марины Разбежкиной. Я посмотрел последнюю Наташину работу «Пингвины моей мамы», мне очень понравилось. Там тоже снялось множество неартистов, да и профессиональные актеры играют очень документально. У Наташи такой метод, такой способ показа реальности. Поэтому было бы неправдой, если бы мы разговаривали на языке Пушкина и Тургенева.

— Владимир Басов-младший, который, как и вы, рос в интернате, до сих пор вспоминает те годы с огромной болью и обидой на мать Наталью Фатееву. А у вас была обида на маму? Это же тяжело для ребенка — неделю не видеть родных.

— Согласен, но не могу сказать, что у меня сохранилась обида на маму. Если только она не прячется где-то глубоко. Интернат дал мне самостоятельность, понимание, что моя жизнь зависит только от меня. А это немало. Я не питаю надежд на то, что случится чудо, с тех пор стремлюсь сам его творить. Правда своего ребенка в интернат, даже самый лучший, не отдам никогда. Но у мамы были другие обстоятельства. Она родила меня, когда училась на первом курсе, а в девяностые времена настали тяжелые, безденежные, других вариантов, возможностей у нее не было.

— Отец — режиссер Андрей Зябликов — каким-то образом помогал вам?

— Конечно помогал, но когда я родился, и мама, и отец еще были студентами, слишком молодыми. Воспитывать начали, когда мне, наверное, исполнилось лет одиннадцать. Вот в этом возрасте я уже вспоминаю какое-то общение.

— Как реагировала мама, когда вы забили на учебу?

— Случались серьезные ссоры, какие-то попытки направить меня на путь истинный. Но все покатилось с горы, и я ушел из школы. Точно не помню, сам ушел или меня попросили.

— Тем не менее все — к лучшему. Сегодня в вашей фильмографии яркие режиссерские имена: Александр Велединский, Алексей Смирнов, Иван Твердовский, Катя Шагалова. Каким должен быть режиссер, чтобы вам было интересно с ним работать?

— Он должен быть уверен в себе, в том, что делает. А еще я не люблю (ну, этого никто не любит) злых, агрессивных людей, которые самоутверждаются за счет артистов, позволяют себе на нас орать. Как бы наивно это ни прозвучало, режиссер должен быть добрым человеком. Кино только тогда получится, если его станут снимать в любви — режиссера к актерам, актеров к режиссеру, к группе в целом. Все должно делаться по любви.

Мне везло на таких режиссеров. У Александра Велединского в драме «В Кейптаунском порту» мы с дедом Владимиром Александровичем Стекловым не пересекались в кадре, но сыграли одного и того же персонажа. Я играл Драматурга в молодости. Саша — режиссер суперопытный, мечтаю поработать с ним еще. Пока не складывается, вроде хорошо попробовался в «Обитель», но, как мне потом объяснили, оказался слишком молодым для роли поэта. Дед там хорош! А Саша... Ну какими словами можно описать мастера? Снимаясь у него, ты чувствуешь себя уверенным в любой ситуации, знаешь, что тебе всегда помогут, что не дадут сыграть проходную роль. Велединский — добрый, сердечный человек. С ним очень комфортно работать и нестрашно.

Леша Смирнов тоже классный. Когда снимался в «Садовом кольце», от него исходила такая уверенность! Он знал, что делает, это всегда подкупает. В этом случае актеру остается просто полностью довериться режиссеру, что я как раз люблю делать и в кино, и в театре. Что-то он ничего долгое время не снимает.

Такой же и Миша Локшин. Когда он взвалил на плечи мегапроект «Воланд», твердо знал, чего хочет добиться. Контролировал все, вплоть до цвета рубашки героя, булавки на галстуке, длины волос парика. Сразу стало понятно: человек знает, куда идет.

— А как поступаете, если уровень режиссера не соответствует тому, на что вы способны?

— Такое тоже случалось, но это понимаешь уже на площадке. Ничего не поделаешь, ты же не можешь все отменить и уехать домой. Это некрасиво. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Всеми силами пытаешься исправить ситуацию, сделать роль чуточку лучше, да просто сделать свою работу. Не могу похвастаться, что доволен всеми своими проектами. Но тех, которыми горжусь, больше. Это и «Подбросы» Ивана Твердовского, и «Куркуль» Кати Шагаловой, и «У ангела ангина» Оксаны Карас...

— Как реагируете, если режиссер грубит? Ваш коллега Сергей Астахов однажды запустил в стену монитор, когда ему в грубой форме отказали в просмотре дубля.

— По-разному, иногда можно не выдержать и как Сережа что-нибудь разбить. Но по большому счету, если видишь, что человек неадекватный, зачем эту неадекватность множить? Стараешься как-то снивелировать, сгладить острые углы. Получается не всегда.

— А как ведете себя с неудобными партнерами, которые начинают учить, как правильно играть?

— Больше всего ненавижу в актерах, когда тебя начинают режиссировать, говорить, что нужно делать. Этим, увы, грешат многие. Не хочу называть имен. Ужасно, когда актер взваливает на себя бремя постановщика и пытается выстраивать сцену под себя, под то, как ему удобнее, начисто забывая, что мы делаем общее дело. Если хочешь что-то посоветовать партнеру, надо это делать деликатно и осторожно. Я каленым железом выжигал в себе порывы что-то советовать, хотя иной раз подмывало.

В основном мне на партнеров везло. На картине «В Кейптаунском порту» пять дней снимался в Керчи с Сашей Робаком, он прекрасный артист и человек, сегодня переживает взлет в карьере, одна работа краше другой. А еще познакомились с Филиппом Ершовым, который играл Моряка в молодости. Дружим по сей день, теперь уже семьями — Филипп стал крестным отцом нашего с Надей ребенка.

— Имея в родне деда — народного артиста Владимира Стеклова и маму — заслуженную артистку Агриппину Стеклову, рассматривали для себя возможность не продолжать актерскую династию?

— Честно говоря, нет. Я был двоечником. Еле окончил седьмой класс, после чего меня отчислили. Еще четыре класса прошел за два года в экстернате, и в шестнадцать, получив аттестат, вообще не имел представления, кем быть, что делать, к чему стремиться. Вокруг видел только кино и театр, варился дома в этом котле, ничего больше в своей жизни не знал, поэтому пошел по театральным институтам просто наудачу. Поступил с первого раза, выбирал между режиссерским факультетом ГИТИСа (курс в том году набирал Сергей Женовач) и Школой-студией МХАТ. После третьего тура, перед конкурсом, мастера обычно проводят собеседование. Я склонялся к ГИТИСу, но Константин Аркадьевич Райкин меня переубедил, долго разговаривал со мной: «Это не твое, тебя там поломают, загасят, поступай ко мне». Я ему поверил, и он оказался прав. Ни разу не пожалел, что стал его учеником. Уже на первом курсе понял, что хочу серьезно заниматься актерской профессией, появились амбиции, мечты.

— Что в вас так впечатлило Райкина? Кто помогал готовить программу?

— Отчасти готовился сам. Я в тот момент прочитал роман Захара Прилепина «Санькя», мне он очень понравился, подготовил отрывок. Помогал мне отчим Володя Большов. В том, что касается компиляций, он мастер, кроме того мы вместе выбрали стихи Есенина, Самойлова. А вообще, не помню, чтобы осознанно готовился к поступлению. Я сейчас больше готовлюсь к пробам, чем тогда к вступительным экзаменам. Был крайне легкомысленным, до армии оставалось два года, считал: есть еще время определиться, чего хочу от жизни.

— Константин Аркадьевич славится жестким характером. Своих студентов он не щадит. Как вы учились?

— Мне сегодня иной раз не хватает той дисциплины. Переживал тяжелый, но такой счастливый период. Райкин — человек строгий. Мы называли себя не «райкинцы», а «самурайкинцы». Занятия, репетиции всегда начинались с раннего утра, первые два года мы рано уходили из дома и очень поздно возвращались. Но сегодня скучаю по той театральной армии. Сейчас репетиции в театре раньше одиннадцати не начинаются. А мы собирались иногда и в восемь утра, и даже в семь. У всех учеников Райкина есть прекрасное качество — никто никуда никогда не опаздывает. Константин Аркадьевич ненавидел опоздания. Поэтому все «райкинцы» — очень ответственные люди, это касается встреч, договоренностей, профессии. Артисты, учившиеся у других педагогов, постоянно опаздывают на пятнадцать-двадцать минут. А у нас выработалась привычка: если ты заставляешь кого-то ждать, значит, человек зря тратит время, что недопустимо.

— Когда учились, в каких ролях видел вас мастер? Все ли получалось?

— Далеко не все. Помню страшное разочарование, когда с однокурсником Артуром Мухамадияровым подготовили и сыграли первый отрывок из гоголевских «Игроков». Это был жуткий провал, просто ужасный. Как же разнес нас Райкин! В пух и прах! А кого-то хвалил. Помню, мне было так плохо! Я понял тогда, что не все и не всегда будет у меня получаться, что не все дается просто в актерской профессии. Надо работать по-настоящему, копать, пробовать, рисковать.

— Известная история: ваш курс выпускался с «Ромео и Джульеттой» — спектаклем, который Райкин репетировал не один год. И когда многие актеры ушли, не выдержав напряжения, мастер посчитал это предательством.

— Это был серьезный спектакль, который мы играли на большой сцене «Сатирикона». Мы его действительно долго репетировали, сначала готовили отрывки, разминали. Но наш уход не был связан с усталостью от постановки, просто так сложились обстоятельства. Каждый уходил из «Сатирикона» по своим причинам.

Я изначально не планировал работать в «Сатириконе», у меня есть внутреннее убеждение, что из слишком родного места надо уходить, чтобы чего-то достичь в профессии, не покрываться плесенью. «Сатирикон» был родным домом с самого детства, я бегал там за кулисами, видел все спектакли. «Макбетта» в постановке Юрия Бутусова смотрел раз пятнадцать. Там служили мама, отчим, куча моих друзей, друзей родителей, которых я знал с детства. Требовалось выйти из зоны комфорта, я чувствовал, что надо уйти, вылететь из родного гнезда, чтобы развиваться.

Отправился в «Гоголь-центр», проработал пару месяцев. Репетировал спектакль с режиссером Владиславом Наставшевым, было очень тяжело, мы с ним друг друга не поняли. Случилось то, о чем уже говорил: когда все делается в нелюбви. Короче, мне не понравилось, я себя там не видел.

За пару месяцев до этого мы показывались Олегу Павловичу Табакову, и он меня брал, сказав:

— Данил, приглашаю вас к себе в театр.

На что я ответил:

— Извините, Олег Павлович, не могу к вам пойти, я уже договорился с «Гоголь-центром».

Когда там не сложилось, позвонил Марине Станиславовне Брусникиной: «Предложение Олега Павловича еще в силе?» Оказалось, да. Так я пришел в МХТ, сразу получил роль в постановке Константина Юрьевича Богомолова «Братья Карамазовы».

Очень люблю свой театр, а Богомолова вообще считаю вторым мастером после Райкина. Я с ним работал и в «Карамазовых», и в спектакле «Мушкетeры. Сага. Часть первая», и в «Чайке». Богомолов меня многому научил, свел с замечательными артистами, у которых я тоже постоянно учился. Он очень талантливый человек, тонко чувствующий современную жизнь.

— Вы стояли на сцене в тот момент, когда в театр ворвались противники Богомолова и пытались сорвать спектакль?

— Такое случалось и на «Карамазовых», и на «Мушкетерах». Спектакль останавливали, объявляли антракт. Однажды какой-то зритель прорвался на сцену с плакатом, в другой раз человек поднялся и ходил по сцене в антракте, все переживали, что подложил бомбу. После этого в театре усилили охрану, особенно на спектаклях Богомолова, крепкие парни стояли по бокам от сцены в течение всего спектакля. На поклонах никого не подпускали, даже цветы нельзя было передать.

— У Сергея Женовача вы сыграли в спектакле «В окопах Сталинграда». Как с ним работалось?

— Сергей Васильевич работает совсем иначе. Я привык прийти на репетицию и сразу бросаться в бой, так работал мой мастер. А Женовач предпочитает неторопливый режим, мы много разговаривали, прежде чем оказывались на сцене. Я человек импульсивный, нервный, мне хочется сразу вскочить на ноги, что-то делать. А Сергею Васильевичу требуется сначала все досконально обсудить.

— Другой Константин Юрьевич — Хабенский недавно стал руководителем МХТ. Как вам кажется, у театра откроются новые перспективы?

— Никогда не стеснялся говорить то, что думаю, не исходил из какой-то конъюнктуры. Я рад назначению Хабенского, считаю, что для Московского Художественного театра лучшего и быть не может! Придут интересные режиссеры, потечет зритель.

— А какая атмосфера в труппе МХТ? Актерская профессия ведь конкурентная, как вы там уживаетесь?

— У нас отличная труппа. Никогда не было каких-то «стекол в пуантах». Мне кажется, у нас достаточно дружный коллектив. Просто последние три года после ухода Олега Павловича случился некий провал популярности у зрителя. Это наверняка связано и с мировой бедой — пандемией. Но есть предчувствие, что скоро откроется второе дыхание. Я в это верю и очень жду. В театре давно не случалось событий, о которых говорила бы вся Москва. Успех у зрителей — своего рода наркотик. Когда к нему привыкаешь, хочется его не утратить, чтобы билетов в МХТ снова было не достать!

— Как много в вашей жизни присутствовал дед? Насколько часто вы с ним виделись?

— Сейчас даже чаще, чем в моем детстве или студенчестве. Так сложилось, что дед, мама, я — люди самодостаточные. Конечно, не выпускаем друг друга из поля зрения, помогаем, поддерживаем, но все мы очень разные. В актерском плане тоже. Просто три абсолютно разных поколения, а это уже диктует некоторую дистанцию. Дед ходит ко мне на все премьеры. Что касается кино, не знаю, смотрел ли он мои фильмы.

— Родные могут вам что-то посоветовать, покритиковать, если роль не понравилась?

— У меня очень воспитанные родственники. Не могу даже представить, чтобы дед маме или мне что-то советовал, чтобы мы критиковали друг друга. Это было бы неуважением. Не можем такого допустить, потому что каждый из нас сам что-то значит.

— Порадовались за деда, когда у него появилась младшая дочь, ваша тетя, которая на двадцать с лишним лет младше племянника?

— Без всякого сомнения! Мой сын Петя сразу подружился с Ариной, которой он приходится... внучатым племянником? Видимся, конечно, не так часто, как хотелось бы. Арина — прелестный ребенок.

— Есть ли у вас любимые актерские работы мамы, деда?

— У мамы мне очень нравится «Инсайт». Люблю эту картину. Сейчас у нее вышел «День мертвых» с Александром Палем, который снял Виктор Рыжаков, я еще не видел этого фильма. Интересно будет посмотреть. А у деда куча замечательных работ, начиная с «Олигарха». Его золотой период — девяностые, когда он много снимался. У меня дырявая голова, ужасная память на названия, даты, фамилии. За все это отвечает жена.

— Как вы познакомились с Надеждой?

— На пробах в «Аритмию» у Бориса Хлебникова. Сыграли сцену с поцелуем после секса. В картину нас не утвердили, роль, на которую я пробовался, в итоге сыграл Саша Яценко. Зато познакомился с будущей женой. До этого видел ее в фильме Оксаны Бычковой «Еще один год».

Позже нашел Надю в какой-то социальной сети. Написал, пригласил куда-нибудь сходить: «Может, посидим в кафе?» Она дня два меня мариновала. А потом ответила: «Давай». Первое свидание получилось нелепым. Сидели в кафе на Патриарших прудах, от волнения я выпил лишнего. Помню, приземлился на лавку, а она оказалась окрашенной, весь испачкался, распереживался. Утром проснулся и сразу ей написал: дай мне второй шанс, пойдем в кино. И мы сходили на «Небоскреб», потом поужинали и закрутилось — начали встречаться.

В Наде была какая-то человеческая серьезность. А я очень ценю в людях серьезность, ответственность и доброту. Вот смотришь на девушку и понимаешь: с такой нестрашно родить ребенка. Вообще, это же сложно объяснить словами.

— Как делали предложение?

— Под Новый год. Мы уже знали, что ждем ребенка. Честно скажу, для меня штамп в паспорте никогда не имел значения. Володя с мамой прожили в гражданском браке лет десять, прежде чем расписались. Но когда Надя забеременела, выяснилось: если ребенок родится вне брака, мне придется его усыновлять. К чему такие сложности?

Мы очень быстро и просто решили вопрос: расписались, посидели с утра в кафешке с родителями, бабушкой, позавтракали и я уехал в театр на репетицию. Банкет не закатывали, не могли себе позволить, у нас тогда была ипотека, так что обошлись без пафоса. Пете сейчас три с половиной года.

— Вы присутствовали при родах?

— Накануне в МХТ закрывался сезон, я не спал ночь, на полчаса прилег на диван, и тут позвонили, сообщили, что началось. В родильную палату не пустили, но сидел за стеклом и все видел. Ребенка мне сразу вынесли, я его поцеловал, немного посюсюкал и ушел. Было пять утра, лето. Рассвет показался невероятно красивым, я заплакал и позвонил бабушке: «У тебя появился правнук».

— Чем нагружаете ребенка?

— У них в детском саду учат французскому языку, логике. Два раза сводили Петю в футбольную секцию на «Динамо», и все закрылось из-за пандемии. Не везет. Ходили на плавание, но и наш фитнес-клуб закрыли. Я, кстати, тоже занимался в детстве плаванием, даже разряд имею. Плавание очень полезно для здоровья, сын у нас невысокого роста, поскольку мы с женой тоже не особо высокие. Поэтому хочу, чтобы Петя подвытянулся.

— Вы с Надеждой — действующие актеры, недавно вышел фильм «Дунай», который снимался в Сербии, где Надежда сыграла главную роль. Как решается вопрос, с кем оставить ребенка?

— Бабушка помогает, и еще у нас есть няня.

— Что должно быть в проекте, чтобы вы согласились сниматься?

— Три основополагающих кита — роль, материал, режиссер. Но я люблю и экспериментальные штуки, недавно ездил в Эстонию, сыграл небольшую роль в картине MINSK. Она по задумке режиссера Бориса Гуца снята одним кадром в течение полутора часов. Репетировали неделю, и три ночи потом снимали. Поглядим, что получится. Сложная судьба у этого фильма. Он про протесты, про одну ночь из жизни молодой пары, которая попадает в передряги.

— Остались ли у вас несбывшиеся желания?

— Так много хороших режиссеров, с кем хотелось бы поработать — и с Борисом Хлебниковым, и с Жорой Крыжовниковым, и еще раз с Наташей Мещаниновой, Иваном Твердовским, Мишей Локшиным... Мне кажется, российское кино сегодня на подъеме, появляются отличные сериалы, новые имена, много киношкол. Хочется много работать, я чувствую в себе силы. И еще у меня есть мечта: как говорил Олег Павлович, хотелось бы стать по-настоящему свободным артистом и ничего не бояться, а для этого надо один раз испытать успех. Табаков говорил, его ни с чем нельзя спутать. Тогда открывается путь в космос, тебя уже невозможно остановить.