Помню, как-то на репетиции главный режиссер Андрей Гончаров с улыбкой сказал: «Сегодня ко мне в...
Сцена из спектакля «Отцы и сыновья» Сергей Петров/предоставлено пресс-службой Московского Академического театра им. Вл. МаяковскогоПомню, как-то на репетиции главный режиссер Андрей Гончаров с улыбкой сказал: «Сегодня ко мне в кабинет приходил актер из другого театра. Уже достаточно популярный. И знаете, что он мне сказал? «Я вас очень прошу, примите меня в вашу банду!»
Kогда мы всей гурьбой прямо со студенческой скамьи пришли работать в Театр имени Маяковского, нас так и прозвали — банда. «Это не смена наша пришла, а какая-то банда! — возмущались народные. — Они даже друг к другу по кличкам обращаются. Только и слышно в театре: «Фанера! Гоген! Соколик! Сэм!» Что это такое?!»
А у нас действительно были прозвища, еще со студенческой поры. Гоген — это Гена Косарев, Фанера — Юра Коренев, я — Соколик, а Сэм — Саша Самойлов. Только Люба Руденко всегда была Любаней...
Это был 1981 год, самый пик славы Маяковки. Вокруг такие звезды, такие имена — мамма миа! Армен Джигарханян, Татьяна Доронина, Анатолий Ромашин, Наталья Гундарева, Светлана Немоляева, Александр Лазарев...
Но у нас и в помине не было никакого чинопочитания. Мы пришли в этот театр как свежий молодой ветер, сметая старые традиции на своем пути. Можно сказать, были в меру наглыми, а вернее, просто наглыми. Все же гении! Нас сам Гончаров, наш великий учитель, взял! Но очень быстро все иллюзии развеялись. Когда пошли массовки, хоры, выносы предметов, тексты типа «кушать подано», стало понятно: «Ага! Ролей больших не будет долго». Кстати, дедовщины в театре не было, да мы и не позволили бы. Единственное, что делали более старшие товарищи, — вместо себя распихивали нас во все массовки: «Ой ты моя радость! Соколик, ты поешь? Вот и будешь за меня в этом спектакле петь», «Коренев, оказывается, ты хорошо танцуешь? Выходи завтра за меня».
Как-то актер нашего театра Володька Тихонов подошел и открыл глаза на уготованное нам будущее: «Как жаль, что ты поешь хорошо, а ты танцуешь... Да, ребята, ходить вам в массовке лет десять!» Так и получилось.
А началось все с нашего дипломного спектакля. На последнем курсе ГИТИСа мы все были заняты в сказке «Иван-царевич», которую поставил наш однокурсник Женя Каменькович по пьесе Юлия Кима. Режиссерский дебют ученика так подкупил Андрея Александровича Гончарова, что он решил перенести спектакль на сцену Маяковки. Можно сказать, с ним мы и вошли в театр.
Первые в моей жизни гастроли были в Одессе, потом в Ростове. Там, на гастролях, и случилось знакомство с труппой. Помню, как Володя Ильин учил нас, молодежь: «Пацаны! Вы знаете, что такое актер? Это вообще-то не профессия... Это диагноз!»
В Ростове продолжались репетиции «Ивана-царевича». С нами и Каменькович поехал. Царя Аггея играл Володя Ильин, мы с Юрой Кореневым двух Иванов, акробатов: он Ивана-царевича, я Ивана-подкидыша, Шура Равенских была у нас Жар-птицей, Саша Самойлов играл Бабадура.
В начале театральной карьеры из архива Ю. СоколоваСпектакль оформлял Александр Боровский. Сценография была решена очень интересно — сцену превратили в цирковой манеж. Сказочный сюжет с недотепой-царем, Кощеем, Жар-птицей и другими персонажами был остроумно превращен в действо с дружной командой цирковых клоунов, акробатов, эквилибристов и даже униформистов. Помню, как всем составом отправились в Одесский цирк обучаться разным трюкам. Через полтора часа занятий на манеже мы с Юрой Кореневым уже делали фляки, переднее и заднее сальто. А вот Володя Ильин взмолился:
— Я устал, у меня не получается.
Но акробаты ему в ответ:
— С манежа никто не уходит, если не получается! Такой закон.
В Ростове мы уже «катали» сказку на утренниках. Перед местным театром, похожим на трактор, расстилалась огромная площадь. Напротив — очень удачно — продовольственный магазин.
Молодежь, естественно, ложилась спать поздно. После бессонной ночи, посиделок со спиртным и знакомства с преферансом мы еле вставали, а утренний спектакль начинался в одиннадцать. И вот стоим с Юрой за кулисами в шелковых рубашках, в щегольских сапожках, ждем выхода. Володя Ильин сочувственно посмотрел на невыспавшихся Иванов и сказал:
— Ребят, вам надо здоровье поправить.
— Как, во время спектакля? — удивились мы.
— Вы гончаровцы или нет?! — пристыдил он нас и добавил: — Фигня! Я все сейчас сделаю!
Картина была комическая. Бежит по площади Ильин к магазину. Его Царь одет в очень смешной костюм: белый балахон, на гульфике — три большие пуговицы, клоунский красный нос на выбеленном лице, разноцветные гетры и тапочки с загнутыми носами.
Дальнейшее воспроизвожу по его рассказу. Тогда за спиртным выстраивалась большая очередь. Володя, прижав руки к груди, просит: «Мужики! Гибну!» Вся очередь — раз! — и в сторону. Перед ними словно явление инопланетянина произошло. Клоун — не клоун? «Ну ладно, дайте больному человеку!» — сказал кто-то. Ильин протискивается к продавщице, протягивает ей деньги, быстро говорит: «Роднулечка, две!» — и убегает с добычей.
Первый акт прошел, бутылки закончились. Что делать? И вдруг опять запыхавшийся Володя приносит еще две.
— Как? Где?!
— Потом, потом.
После спектакля он рассказал, как добыл вторую партию. Очередь за спиртным в магазине только увеличилась. Опять забегает клоун. Потрясенные люди в сторону. Володя умоляет: «Роднулечка, лапулечка, две в долг. До двух часов. Отдам!» Продавщица как под гипнозом дала ему еще две бутылки, а в очереди кто-то сочувственно сказал: «Во мужикам плохо-то как...»
Так благодаря Володе сказка ожила, заиграла новыми красками. И приобрела второе дыхание...
На показ нашего «Ивана-царевича» уже в Маяковке пришли все тузы театра. После окончания нас попросили удалиться. Началось обсуждение спектакля худсоветом. Долгое молчание в зале. Слово взял Анатолий Ромашин: «Все, конечно, прекрасно. Ну просто великолепно! Они нас особенно покорили этими цирковыми фляками. Но, товарищи, у меня есть одно сомнение. Как же эту сказку играть, допустим, под Новый год и... не выпить? А если выпить, как это сыграть?!»
Детский спектакль «Иван-царевич», мы только что окончили учебу — Сергей Рубеко, Татьяна Орлова, Игорь Исаев, Елена Мольченко с племянником, Юрий Коренев, Анатолий Лобоцкий из архива Е. МольченкоНо он ошибся. Мы прекрасно играли эту сказку, один раз даже под замену вечером. Хохот стоял в зале гомерический.
Можете себе представить, наш спектакль более десяти раз приглашали в Америку! Я сам лично видел телеграммы. Но Андрей Александрович по тогдашнему времени как-то на это не реагировал...
Главный режиссер Гончаров был не только нашим педагогом, но и выдающейся личностью. Борис Иванович Равенских очень смешно как-то сказал о походке Гончарова: «Вся его стать будто удивляется — я иду, а движение на улицах города не останавливается. Странно...»
Он вырастил много талантливых учеников, поставил массу гениальных спектаклей. Многие говорят о его непростом характере, но мы, его студенты, помним Андрея Александровича как доброго и порядочного человека.
Гончаров, мне кажется, криком сам себя заводил. Его слова стали крылатыми: «Это не театр, а пожар в бардаке во время наводнения! Ваш спектакль скучный, как музей в понедельник!»
Всю жизнь рядом с Гончаровым была его жена Вера Николаевна, с которой они познакомились в детском саду и прожили вместе долгую жизнь. На репетициях Гончаров не делал исключения для любимой жены и орал как и на всех. У него была особенность: войдя в раж, он, показывая на актера, не мог вспомнить его фамилию. Однажды закричал на собственную жену: «Что вы там играете? Вы, вы, я вас спрашиваю!» На сцене было человек десять. Они все не могли понять, кого имеет в виду режиссер.
— Боже мой, — Гончаров повернулся к завлиту Тамаре Браславской, — ну как же ее зовут?!
— Кого? — спросила Тамара.
— Вон ту, справа!
— Вера Николаевна, — пролепетала пораженная Браславская.
— Да, да, Вера Николаевна, скажите, вы понимаете, что играете?!
Иногда Андрей Александрович в буквальном смысле вымучивал нас на репетициях. Одно слово повторялось минут двадцать. «Не-е-ет! Не-е-ет! Не-е-ет!» — неслось из зала. Мы уже не знали, что делать. Слава богу, Гончаров объявил перерыв.
За кулисами Сашка Фатюшин достает из кармана бутылку: «Давайте, не дрейфьте! Хуже не будет». Ну, мы и «дали». И чуть-чуть расслабились, поняли, что нам уже все равно — будет главный режиссер орать или нет. Выходим, работаем. Слышим — тишина. Вторая сцена. Он молчит. А в конце спокойный голос из зала: «Ну ведь можете, когда захотите!»
Саша Самойлов был самым старшим в банде. Большой, красивый, с пышными усами. Гончаров называл Сэма «вожак молодежи». Еще в студенческие годы Сашка успел посниматься в кино: в «Романсе о влюбленных», «Сыне председателя». Андрей Александрович очень любил и уважал его отца, известного актера Владимира Самойлова, так что смотрел на отлучки Саши сквозь пальцы. У Самойлова была богатая биография, еще пацаном он зарабатывал фарцовкой, обменивая у иностранцев октябрятские звездочки на жвачку и сигареты. Потом работал и шофером, и санитаром в морге, и осветителем на «Мосфильме».
Мой верный старый «Запорожец» из архива Ю. СоколоваШел у нас в театре спектакль по пьесе Генриха Боровика «Агент 00». Всем он жутко не нравился, какая-то агитка на тему американской жизни. Молодежь изображала то ли какие-то войска, то ли неизвестные силы, а у Гончарова никак не вытанцовывалась концовка. И вот мы на репетиции под песню «Пока мы вместе, пока мы рядом!» маршируем по двум проходам в зрительный зал. На нас жуткие комбинезоны, блестящие, как у космонавтов. В этих «презервативах» дышать было нечем. Идем мимо Андрея Александровича, а он сидит и мается вслух:
— Ну что же в конце еще придумать?
И вдруг Саша Самойлов, проходя мимо, подбрасывает главному режиссеру идею:
— А здесь бы хорошо белых голубей пустить!
Гончаров как заорет:
— Вон отсюда! Во-о-он!
Долго потом бушевал: «Что себе позволяет этот вожак молодежи?!» Спектакль, между прочим, быстро сняли.
Саша был отчаянным человеком. Ездил на совершенно раздолбанной «копейке». Как-то предложил меня подвезти после репетиции. Я сажусь рядом, он заводит мотор. Вдруг тачка затряслась, задрожала и с ревом тронулась с места. Саша, поворачивая на перекрестке, открывает дверь и начинает левой ногой тормозить.
— Ты что делаешь?!
— Соколик, не волнуйся, у меня просто тормоза не работают.
— А как же ты тормозишь?
— Заранее...
Всю дорогу он открывал дверь и тормозил ногой. От страха я чуть не поседел. Когда нечаянно притопнул, он спокойно предупредил: «Ты ногой-то не стучи, пол провалится». Самое смешное, что никуда не врезался, хотя месяц ездил без тормозов. И совсем не унывал — Сэм был человеком неиссякаемого оптимизма.
Как-то раз спускаюсь по лестнице и натыкаюсь на Сашкину спину. Он что-то горячо доказывает одному из коллег: «Думаю, да нет, уверен, что Юра Соколов у нас стукач!»
Я его по плечу хлоп-хлоп. Он поворачивается ко мне и без запинки восклицает: «Юрок, извини. Ну не могу я без интриг!» А на лице обворожительная улыбка. Ну как на него обижаться?
Спустя время меня ввели в спектакль «Человек из Ламанчи». Дон Кихота играл Александр Лазарев, Дульсинею Тобосскую — Татьяна Доронина. А ввелся я вместо Саши Соловьева на роль юного погонщика, который, извините, ни много ни мало насилует саму Доронину! Ну разве группа товарищей, которая участвовала в массовке, могла не сотворить мне пакость?
Сцена была очень красиво поставлена по движению. Погонщики, вращаясь в танце, окружали Дульсинею и распинали ее на помосте. Потом четверо брали меня за руки и ноги, раскачивали и бросали сверху на героиню. Перед спектаклем строго-настрого предупредили: «Не дай бог прикоснешься к ней, она сразу же убьет! Падай на руки!»
Я страшно боялся этой сцены. Перед спектаклем мы порепетировали бросок без Дорониной. Я благополучно приземлялся на все четыре точки: руки и ноги.
Главный режиссер театра Андрей Александрович Гончаров с любимыми актерами Натальей Гундаревой и Александром Фатюшиным из архива Е. МольченкоИ вот Татьяна Васильевна в своем обтягивающем кожаном костюме с большим декольте, в котором были видны ее прелести, лежит прикованная на помосте. Под динамичную музыку меня подхватывают четыре погонщика и сильно раскачивают. А прежде чем бросить, приговаривают: «Ну все, Соколик, теперь тебе пипец!» И швыряют меня со всей силы на Доронину.
Я взлетел вверх соколом, а потом лягушкой распластавшись упал. Страшно сказать, но приземлился двумя руками аккурат на грудь актрисы. Почти с трех метров спикировал — доронинское декольте пришло в волнение. У меня случился шок. Лежу на ней и шепчу в ужасе:
— Татьяна Васильевна, простите ради бога! Меня так сильно раскачали...
Она смотрит на меня в упор широко раскрытыми глазами и говорит:
— Ничего, юноша, ничего... Просто в следующий раз прыгайте поточнее.
Не знаю, понравилось ли ей, или что-то другое случилось, но сказала она это, по-моему, с легкой улыбкой. А я думал, поседею после этого случая.
При встрече с Дорониной я почтительно раскланивался:
— Здравствуйте, Татьяна Васильевна!
— Здравствуйте, — произносила она со своим фирменным придыханием.
Вообще, я старался попадаться ей на глаза как можно реже. Но один раз все же нарвался.
Все знали: когда Доронина идет на сцену в образе Королевы (спектакль «Да здравствует королева, виват!» — прим. ред.), лучше ей на дороге не подворачиваться. Не дай бог замешкаешься, можешь огрести звонкую оплеуху. И такой силы, что улетишь! А тут я зазевался, заболтался с другом, поднимаясь по лестнице. Повернул к нему голову и не вижу, что Татьяна Васильевна в красном королевском платье спускается прямо на меня. Поворачиваю голову в последний момент и носом тыкаюсь ей прямо в грудь.
«Милый, надо смотреть, куда идете, — спокойно так говорит, чеканя слова. Аж мороз по коже. — И не надо балдеть!» — рявкает в конце.
Меня просто ветром сдуло от страха. Повезло, что не получил монаршей пощечины...
А вот Вите Власову от нее досталось. В одной сцене Дульсинея половником раздает еду и все по кругу подходят к ней с мисками. Витя что-то замешкался, так она этим увесистым половником со всей силы огрела его по лбу. Зрители решили, что так и надо, а Власов потом все порывался к ней подойти: «Да что ж такое? Она совсем уже ополоумела?!» Мы его держали за руки. Вот такого она крутого нрава.
Гончаров всегда был с Дорониной подчеркнуто вежлив:
— Татьяна Васильевна, здесь сцена насилия. Растрепите волосы, я вас очень прошу! И костюм надо бы надорвать...
— Нет, костюм рвать не надо, — твердо отвечает актриса.
— Ну тогда хотя бы растрепите волосы!
— Хорошо.
Она попросила парикмахера сделать ей живописную прядь, которая красиво спадала со лба. Прическа оставалась идеальной несмотря ни на что. Гончаров махнул рукой: «Все, я бессилен!» Бороться с Дорониной было бесполезно.
Спектакль «Завтра была война». Люберецкий — Александр Лазарев, я в роли Жоры предоставлено пресс-службой Московского Академического театра им. Вл. МаяковскогоСамое смешное, что когда я только вводился в этот спектакль, смотрел его, стоя за кулисами. Мимо меня прошел Лазарев — Дон Кихот и произнес с болью последнюю фразу: «Дульсинея на меня не смотрит... — а поравнявшись со мной, весело продолжил: — Ну и хрен с ней!»
Александр Лазарев всегда был в гуще молодежи, он любил побалагурить. В филиале театра шел спектакль «Маяковский начинается». Лазарев читал стихи Маяковского, да и сам похож был на поэта. Александр Сергеевич громогласно вещал на авансцене, а мы за оргстеклом изображали события тех лет: то мы поэты, то толпа, то солдаты...
Под финал спектакля уже распили на нашу банду несколько бутылочек горячительного. Нас за стеклом хоть и видно, но запаха не чувствуется, да и все внимание на Лазарева. С нами бегал актер Сережа Рубеко, старше меня курсом. Помню последний аккорд спектакля. Мы с трехлинейками, в шинелях, с красными бантами на груди идем в глубине сцены. Ветер, вьюга. Чувствую, Рубеко как-то слишком хорошо — он слегка покачивается. Александр Лазарев читает последнее из Маяковского:
— «Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня... не было! Моя революция...»
И вдруг Сережа на весь зал:
— Да твоя, твоя, блин! — еле утащили пьяного красноармейца за кулисы...
Так на сцене Маяковки я отбегал в массовке лет семь. И тут вдруг Андрей Александрович решил перенести на основную сцену студенческую работу младшего курса «Завтра была война». В спектакле играли Лена Мольченко, Ольга Прокофьева, Юра Коренев, Толик Лобоцкий, Рома Мадянов. Меня назначили на первую в моей жизни большую роль. Мой герой Жора Ландыс влюбляется в Вику Люберецкую, которую играла Галя Беляева. Но тут на репетиции я крепко поругался с Гончаровым.
Андрей Александрович в грубой форме стал мне объяснять, что все делаю не так. Надо сказать, в ярости он был страшен, кричал так, что было слышно на весь квартал. Я развернулся и ушел с репетиции. Галка переживала, вдруг меня снимут с роли (а такая угроза реально существовала), советовала: «Ты только молчи, я тебя умоляю, ничего ему не отвечай!» Слава богу, все обошлось.
После премьеры главный режиссер велел актерам, занятым в спектакле, собраться на сцене. Он ходил вдоль нашего ряда в красивом твидовом пиджаке, от него вкусно пахло дорогим одеколоном. Наконец произнес: «Ну что я могу сказать... сегодня было уже на что-то похоже. И у Соколова наконец-то пошло... А он еще, видите ли, на меня обиделся!»
С этим спектаклем театр поехал на гастроли в Англию. Взяли всех, кого только можно, — двадцать пять человек. Вера Николаевна, жена Гончарова, была оформлена как прачка.
Это был конец восьмидесятых, первый наш выезд за границу. Национальный театр в Лондоне. Фурор потрясающий! Мы на спектакле заставили англичан плакать.
Спектакль «Кошка на раскаленной крыше». Большой Па — Армен Джигарханян, Мэй — Светлана Немоляева предоставлено пресс-службой Московского Академического театра им. Вл. МаяковскогоС нами на гастроли поехал якобы представитель от Министерства культуры. Этот товарищ был двадцать шестым в делегации. Мы его называли по аналогии с фильмом про советского разведчика «В 26-го не стрелять». Все понимали, кто он такой, что под пиджаком у него скрывались погоны. Товарищ этот был всегда рядом, ходил за всеми серой незаметной тенью.
Гастроли заканчивались, по этому случаю устроили фуршет в ресторане гостиницы. Все танцевали, смеялись, а товарищ сидел за отдельным столиком и наблюдал. Мы расслабились, пили заморские напитки, и «26-й» напоследок тоже явно себе не отказывал.
Вдруг все заметили, что у английской переводчицы и одного нашего актера наметился флирт. Англичанка подошла к стойке администратора и попросила ключи от номера. Потом взяла актера под руку. Все, открыв рот, наблюдают за этой сценкой. Актер вдруг отдергивает руку, подходит к столику этого товарища и спрашивает:
— Слушай, брат, а можно я эту девчонку ночью отлюблю?
И тот ему важно отвечает:
— Можно. Но только с пролетарским остервенением!
Выдал разрешение, одним словом...
Потом у нас проходили гастроли в Берлине. За нашей компанией увязался дядя Коля Прокофьев. Он был актером, к Оле Прокофьевой не имел никакого отношения. У дяди Коли был один недостаток: он говорил не останавливаясь. Актеры постарше знали об этом и не хотели с ним гулять, вот он к нам и примкнул.
Упал на нашу банду, идет и все, что видит, комментирует. Нам хочется завернуть в какой-нибудь кабак, а тут дядя Коля — куда мы, туда и он: «Вот смотри, это Бранденбургские ворота, а тут чекпойнт «Чарли», а вон Рейхстаг...» Он ветераном был, оказывается.
Солнечный день, прекрасная погода, а дядя Коля все зудит:
— Посмотрите, ребята, какие немки уродливые! Сравните с нашими бабами. Они же все красавицы по сравнению с ними! У этой нос какой большой, а у той ноги кривые...
Вдруг кто-то из банды показывает:
— Дядя Коля, ну вот через улицу переходит красивая девчонка.
Прокофьев, даже не делая паузы, восклицает:
— Да это образец 1945 года! — наши солдатики, мол, постарались, подправили немецкую нацию. Мы от смеха не могли идти дальше...
Ездили и по родным просторам. Как-то летом проходили гастроли театра в Алма-Ате. Летели с пересадкой в каком-то маленьком южном городке, ждать следующего самолета нужно было полтора часа.
В аэропорту почему-то не продавали спиртного, и Саша Фатюшин от имени и по поручению актеров послал меня как самого молодого за ним в ближайший городок. Так прямо и сказал: «Наталье Георгиевне Гундаревой и мне нужно выпить! Давай жми, Юра!» Тут еще немало желающих набежало. Собрали деньги, выдали мне старую авоську в дырочку, и я помчался на такси выполнять поручение старших товарищей.
Актеры Театра имени Маяковского на гастролях из архива Ю. СоколоваПодлетаю к магазину, набиваю авоську десятью бутылками. Едем обратно, вдруг у таксиста летит сцепление. Стоим посредине пустыни, вокруг ни души. Водитель с машиной возится час, другой, чувствую — на самолет не успеваю. Когда мы наконец дотащились до аэропорта, в зале ожидания кроме мента никого уже не было. Вдруг слышу объявление: «Юрий Соколов, срочно пройдите на посадку!» Я перемахнул через высокое заграждение, прижав к груди сетку с торчащими во все стороны бутылками, как Валерий Брумель, ей-богу!
Бегу по взлетному полю весь взмыленный, вдруг смотрю, у трапа самолета стоит невозмутимый Мартиросян и о чем-то с умным видом треплется с пилотом. Говорит мне: «А что ты так торопился? Мы еще минут на сорок самолет задержали бы...»
Иду по салону, стыдливо пряча за спиной сетку. Наши старички, народные артисты, возмущаются:
— Ишь, живот у него, видите ли, прихватило!
Я сразу сообразил, что мне придумали алиби. Гундарева заступается за меня:
— Если живот у человека болит, это серьезно! — а сама руками показывает, мол, давай, давай.
Я быстро всем раздал бутылки, по салону только и слышно: буль-буль-буль. Прилетаем, у трапа столичных артистов встречают журналисты. Смотрю, Наталья Гундарева и Татьяна Васильева сразу же черные очки на нос нацепили, а то перед прессой неудобно...
Не могу не вспомнить дорогого Армена Борисовича Джигарханяна. Я обалдел, когда увидел, что на его гримерке висит еще шесть табличек с фамилиями. Актер такого масштаба не требовал себе отдельной грим-уборной!
Он мне, между прочим, очень помог однажды. У моей мамы была болезнь легких. А тогда была очень популярна врач Стрельникова, ее дыхательная гимнастика до сих пор известна. Стрельникова занималась с Андреем Мироновым (у него было нарушение дыхания) и другими известными актерами. Она своими упражнениями творила чудеса.
Я знал, что Джигарханян посещал ее занятия. Однажды в буфете, набравшись наглости, подошел к нему:
— Армен Борисович, у меня с мамой такая беда. Нельзя ли выйти на врача Стрельникову? Извините, что спросил...
— Нет-нет, подожди. Понял, понял. Знаешь что? Ты мне позвони завтра в восемь утра.
— Спасибо!
Целый день потом мучился: «Зачем такому человеку так рано звонить? Может, он просто так это сказал, при народе...»
И утром маялся: звонить — не звонить? Как-то неудобно. Без пяти минут восемь раздался звонок.
— Алло, Юра? Это Армен Борисович...
— Да!
— Значит, так. Скажи маме, чтобы она во вторник в десять утра подошла к Театру сатиры. Там ее встретят и проведут к Стрельниковой. Я обо всем договорился.
В Театре сатиры мама месяца два занималась в группе, между прочим вместе с Мироновым. Стрельникова ей сказала: «Я поняла, что вы не актриса, но не могу отказать Армену Борисовичу...»
Сцена из спектакля «Московский хор» Сергей Петров/предоставлено пресс-службой Московского Академического театра им. Вл. МаяковскогоОднажды на гастролях по поводу одного «вопиющего» происшествия собрали труппу. «Молодые артисты позволяют себе совершенно немыслимые вещи, нарушая трудовую дисциплину!» — грохотал голос директора. После его гневной речи взял слово Анатолий Владимирович Ромашин. Его лицо излучало искреннее негодование: «Когда мы приходили в театр, то стояли за кулисами и затаив дыхание смотрели, как на сцене играют мастера, учились у них!» Пригвоздил так пригвоздил!
На следующий день он играл в утреннем спектакле «Деловые люди». Миша Филиппов и Саша Фатюшин не поленились прийти в театр рано. Встали за кулисами и сложив на груди руки крест-накрест, безотрывно смотрели на Ромашина. Помреж удивленно спросила:
— А что вы тут делаете?
— Как что? Учимся у мастеров!
С именем Ромашина связана еще одна история. Когда Гончаров решил ставить пьесу Боровика «Интервью в Буэнос-Айресе», он решил назначить вторым режиссером спектакля Анатолия Владимировича. Сев в режиссерское кресло, актер неожиданно стал очень похожим на нашего мэтра. Вначале Толя раздраженно покрикивал на коллег, потом просто перешел на ор. И хотя актеры намекали ему: мол, что позволено Юпитеру, то не позволено быку, но тот все больше входил в роль главного режиссера.
Как-то после очередного крика, что Володя Ильин не актер, а дерьмо, тот не выдержал и спрыгнул со сцены в зал. Мало того, ударом в челюсть послал Анатолия Ромашина в нокдаун. Но это происшествие не помешало им тем же вечером вместе напиться в ресторане Дома актера.
Наутро в режиссерское кресло сел Гончаров. Как обычно он орал на всех актеров, но когда Володя Ильин замешкался с выходом, вдруг вместо обычного крика Гончаров пару раз кашлянул и вежливо произнес: «Во-ло-дя Ильин, прошу вас, по-жа-луйста, на сцену!» Все актеры за кулисами ликовали.
В театре работали сразу трое артистов Ильиных: отец Адольф и его сыновья Володя и Саша. Как-то Гончаров, терзая на репетиции очередную жертву, вдруг заорал:
— Это Ильин должен играть! Подать его сюда немедленно!
— Какого Ильина-то? — уточнили помрежи.
— Этого! Ну, этого... такого! — побагровел от крика Гончаров, пытаясь показывать руками, какого именно Ильина.
— Сашу?
— Да-да, Сашу! — орет Гончаров.
Человек пять бросились искать за кулисами Сашу Ильина. Наконец вытолкнули его на сцену. И тут же раздался крик Гончарова: «Да что же это такое?! Это не Саша!»
Толя Ромашин пользовался невероятным успехом у женского пола. Однажды подходит он к Ильину:
— Володя, поедем со мной за город. Я двух девушек приглашаю, время проведем...
— Да-да, конечно!
А Володя Ильин был беспредельно обаятелен. И вот, видимо, на пикнике эти две девушки влюбились в Володю и Толя остался не у дел.
На следующий день во время репетиции заходит злой Ромашин и громко говорит: «Володя, можно тебя на секунду?» Они вышли во двор Театра Маяковского, началась разборка. Ромашин дал Володе в запале по лицу, и тут же ему прилетела ответочка. Там одного удара было достаточно. На следующую репетицию Толя пришел в темных очках и ходил в них всю неделю. На этом инцидент был исчерпан. Конечно, они потом помирились.
Актеры Театра имени Маяковского после премьеры спектакля «Отцы и сыновья» Сергей Петров/предоставлено пресс-службой Московского Академического театра им. Вл. МаяковскогоНадо было понимать, с кем связываешься. Володя вместе со своим младшим братом Сашей в молодости в Свердловске держали две группировки. Оба были вожаками, но друг друга не трогали, как благородные Робин Гуды. У Саши Ильина была кличка Босс.
Их дедушка вел дневник. Единственная запись из него дошла до меня. Когда мы были на гастролях в Свердловске, мне местные о ней рассказали. Дедушка братьев зафиксировал в дневнике: «Семнадцатого октября такого-то года. Ребята подломили киоск».
Помню, как в Свердловске, где мы гастролировали, ночью просыпаюсь от крика: «Наших бьют! Бежим спасать!» Быстро натянул брюки — и бегом по коридору. Но спасать нам Ильина не пришлось, пока я бежал, все уже свершилось. Когда мы вышли на улицу, нападавшие — а их было семеро — лежали уже горизонтально. Вокруг валялись их ножи...
Оказывается, Володя зашел в местный ресторан, а там какие-то бандиты вывели его на разборку. Они не ожидали, что получат такой отпор. Так что актерская профессия — совсем не женская, как утверждают некоторые.
Однажды в нашем театре произошло побоище прямо возле кабинета Гончарова. Он нередко собирал перед дверями часть труппы, чтобы что-то объявить. Слово за слово, разгорелась драка молодого поколения с более старшим — восемь на десять человек. А там сразу же лестница крутая идет. Летали вниз так, что Голливуд отдыхает. Драка была кинематографической, словно снимали фильм «Человек с бульвара Капуцинов». В самый разгар вдруг открылась дверь кабинета и вышел Гончаров, посмотрел на это безобразие и сразу же зашел обратно.
На следующий день мы все ждали приказа завтруппой о нашем увольнении: у кого зубы выбиты, у кого синяки, кому руку сломали...
Здесь надо сделать одно важное отступление. Радий Александрович, наш завтруппой, был легендарной личностью. Он знал об актерах и актрисах буквально все! Тогда не было мобильных телефонов, но он ведал, кто и где находится, и все докладывал Гончарову, а по-нашему — стучал. И завтруппой, чуть что случалось, сразу объявлял выговор.
Однажды на собрании я сильно удивился, когда за нас заступилась Доронина. Вдруг встает и перстом гневно указывает на Радия: «Когда я вижу, как этот человек вывешивает кому-либо выговор с садистически-радостным лицом...» Дальше она не договорила, потому что все стали смеяться.
Радий Александрович знал все и о романах в стенах нашего театра. Помню, однажды на лестнице столкнулся с ним и Гончаровым. Они шли, о чем-то оживленно беседуя, даже не заметив меня. Я сзади спускаюсь и слышу, как Радий докладывает боссу:
— Представляете, Андрей Александрович?! Стучусь к нему в гримерку, а там закрыто и только слышны охи и вздохи. Наконец он мне открывает. Она бюстгальтер застегивает, а он рубашку набрасывает!
Сменяются режиссеры, приходит молодежь, ставятся спектакли. Как не вспомнить слова Мастера: «Значит, театр пока еще живе-е-ет...» Константин Баберя/архив «Караван историй»— И что?
— Как что? Нетрудно представить, что они там делали.
— Ну, значит, театр пока еще живе-е-ет... Это хорошо!
Одним словом, завтруппой точно видел, кто участвовал в драке. Но это происшествие, к нашему удивлению, осталось похоронено в стенах Маяковки. Никакого наказания не последовало. Потом мы узнали, как было дело.
Радий Александрович на следующий день принес Гончарову список «действующих лиц». Положил его на стол и докладывает, кто зачинщик, из-за чего и почему... Гончаров вдруг его перебивает:
— Это все понятно. А кто победил-то?
— Ну, кто-кто? — говорит завтруппой. — Банда молодых конечно! Они всех раскидали...
Гончаров довольно улыбнулся:
— Ну, значит, я правильный набор сделал!
У меня, как и у всех, есть люди, которых я люблю, которых не хватает. Как писал Пушкин: «Иных уж нет, а те далече». Так много потерь в нашем театре, невосполнимых потерь...
Вспомнил одно свое стихотворение. Там есть такие строки: «Белому и черному спасибо. И цыганке, что отчаянно так врет. На развилке нужно либо — либо. Счастлив тот, кто выбрал и идет...»
Прошли годы. Страшно подумать, сколько я проработал в этих стенах. В театре из нашей банды осталось трое: Любаня, я и Юра Коренев. Сменяются режиссеры, приходит молодежь, ставятся новые спектакли. Как тут не вспомнить слова нашего великого Мастера Андрея Александровича Гончарова: «Ну, значит, театр пока еще живе-е-ет... Это хорошо!»
Комментарии (1)