Супруг настоял, чтобы я прекратила контакты с его мамочкой — и, знаете, я ему признательна

— Андрюшенька, а я тебе кое-что занятное приволокла! Мои племяшки, Маринка и Лерочка, обе с дипломами! Обе — загляденье! И, между прочим, каждая уже второго малыша нянчит.

Тамара Сергеевна разложила на столе блестящие снимки. Я устроилась напротив, мельком скользнула взглядом по карточкам. Две упитанные светловолосые женщины с грудничками на руках — словно кадры из рекламного буклета для молодых мам. В ту минуту мне не было ни досадно, ни мучительно — внутри будто всё перевернулось. Но, похоже, этого никто не заметил.

А моя свекровь, Ирина Михайловна, как ни в чём не бывало доливала чай. У неё был особый талант — изображать полное равнодушие. Будто она вовсе не вмешивается, будто просто желает добра и потому не заслуживает упрёков.

Этот фарс повторялся каждое воскресенье уже третий год подряд.

Мы заезжали к Ирине Михайловне, и каждый раз к нашему приходу там оказывалась её ядовитая приятельница Тамара Сергеевна. Та считалась почти родственницей, а значит — имела право на всё. И пользовалась этим правом без зазрения совести.

— Вот, погляди, — Тамара Сергеевна ткнула ногтем в одну из фотографий, — Маринка уже на пятом месяце записалась на курсы для будущих мам. А Лерочка и вовсе умница — через месяц после свадьбы округлилась. У нас в роду, Андрюшенька, все рожают. Все без исключения.

При этих словах свекровь бросила на меня тяжёлый, оценивающий взгляд.

— Все, — подчеркнула Тамара Сергеевна.

Есть такой особый тип взгляда — вроде бы смотрят мимо, сквозь. Но каждое слово при этом бьёт точно в цель, как отравленный дротик. Тамара Сергеевна и Ирина Михайловна владели этим приёмом виртуозно.

А затем свекровь принимала вид оскорблённой невинности. Мол, а что такого? Я же ничего плохого не сказала. Я же с любовью и из лучших побуждений.

— Конечно, не у всех телосложение подходящее, — добавила Тамара Сергеевна, откусывая эклер. — Чтобы выносить крепкого младенца, организм должен быть основательный. А ты…

Она скользнула взглядом в мою сторону.

— Худющая. Словно сушёная рыбина. Откуда тут детям взяться?

Андрей дёрнулся, явно собираясь возразить, но промолчал. Как всегда. Я и не ждала иного. Он мог смутиться, мог побледнеть, но перечить матери и её подруге — нет. Ирина Михайловна тоже ушла от разговора: поднялась, подошла к мойке, включила воду и принялась мыть чашки.

Хотя никто её об этом не просил.

— Тамара Сергеевна, — произнесла я, с трудом удерживая резкость, — а вы давно навещали собственного сына?

Я знала, что задела больное место. Её единственный сын жил в другом городе и не объявлялся уже много лет. Ирина Михайловна звякнула ложечкой.

— Алин, — тихо сказала она, — может, ещё чайку?

Это «может, ещё чайку» преследовало меня все годы брака. Этим чаем свекровь гасила любой спор, любое моё слово, любую попытку обозначить границы. Чай служил ей ширмой — она оставалась в эпицентре, но будто бы ни при чём.

Вечером Андрей сказал:

— Али, прошу, не конфликтуй с Тамарой Сергеевной. Она человек старой формации, иначе не умеет.

— Старой формации? — я усмехнулась. — Андрей, она называет меня сушёной рыбой. При тебе. При твоей матери. А твоя мать спокойно разливает чай. А ты молчишь, будто тебя тут нет.

Он обнял меня, уткнулся лбом в мои волосы. Я почувствовала, как он вымотан. Мы оба устали от этих воскресных визитов, от фарфора с позолотой, от Тамары Сергеевны с её примерами для сравнения. И от безмолвного согласия Ирины Михайловны.

— Потерпи, — прошептал он. — Пожалуйста.

Я терпела. Ещё одну неделю. Ещё одно воскресенье.

Но в тот раз Тамара Сергеевна превзошла себя. Она притащила модный журнал и вслух зачитывала материал о проблемах с зачатием, щедро снабжая текст комментариями.

— Вот, Ирочка, — говорила она, облизывая палец, — пишут, что нынче женщины слишком зациклены на работе. Всё карьера да амбиции. А потом удивляются: «Почему же не выходит?»

Ирина Михайловна молча кивала, с лицом, словно речь шла о прогнозе погоды.

И тут во мне что-то оборвалось.

— Знаете, Тамара Сергеевна, — сказала я, отставляя чашку, — некоторые люди слишком много говорят. И рискуют провести старость в одиночестве. Всё, что вы тут обсуждаете каждое воскресенье, — не ваша жизнь. И я не понимаю, какое отношение она имеет ко мне и Андрею.

Наступила тяжёлая пауза.

— К слову, — продолжила я, — Андрею предложили контракт. За границей. На несколько лет. Мы как раз размышляли о переезде.

Андрей уставился на меня ошарашенно. Мы действительно говорили об этом, но решения ещё не приняли.

— Так что, возможно, скоро мы уедем, — добавила я с улыбкой. — И вам придётся подыскать новый объект для обсуждений.

Тамара Сергеевна растерялась. А затем случилось неожиданное.

— Ира! — взвизгнула она. — Ты слышишь, что твоя невестка себе позволяет? Ты же сама просила меня вмешаться! Сама говорила: «Попробуй повлиять». Я же старалась ради тебя, ради Андрюши!

Ирина Михайловна побледнела.

— Хватит, — процедила она.

— Нет уж! — Тамара Сергеевна хлопнула ладонью по столу. — Я три года терпела эту девицу ради тебя! Намекала, как ты просила. А теперь — «хватит»?

— Мама? — голос Андрея стал жёстким. — Это правда?

Ирина Михайловна молчала. Этого было достаточно.

— Пойдём, — сказал Андрей, поднимаясь и подавая мне руку. — Уходим.

Мы вышли, не прощаясь. За спиной разгорался скандал. Я подумала, что именно так, наверное, и заканчиваются многолетние дружбы.

На улице шёл мокрый предновогодний снег. Андрей всё ещё держал меня за руку.

— Прости, — сказал он в машине. — Я должен был раньше понять…

— Андрей, — тихо сказала я. — Мне нужно тебе кое-что сказать.

Он посмотрел с удивлением.

— Я жду ребёнка. Уже два месяца.

Его лицо изменилось, глаза засветились.

— Любимая… Я счастлив. Всё, больше никаких визитов. Тебе нельзя переживать.

— А что ты скажешь матери?

— Я решу, — ответил он. — И больше никому не позволю тебя задевать. И вообще — запрещаю тебе с ней общаться до родов.

Я вздохнула. Я была благодарна. Оставалось лишь надеяться, что он выдержит.

Мы так и не уехали. Свекровь с подругой больше не общаются. Ирина Михайловна пыталась звонить, упрекала меня в разрушенной дружбе. О беременности она не знает. И не узнает, пока я не рожу. А когда увидит внука — возможно, наконец перестанет видеть во мне врага.