Продадим твою квартиру, чуть добавим — и купим мне домик на юге,

Леночка, может прогуляемся в кондитерскую? Там такие профитроли — просто мечта! — щебетала Валентина Семёновна в телефон, её голос растекался сладким сиропом.
Валентина Семёновна, у меня ребята из школы к трём возвращаются, — попыталась вставить слово я. — Встретить нужно, накормить. Да и посуда гора стоит.
Да что дети? Разогреют себе сами! Уже давно надо приучать их к самостоятельности, — отчитала меня свекровь, и её интонация снова стала мягкой, почти приторной.

Я собиралась продолжить разговор, но Валентина Семёновна уже щёлкала языком о театре и новой постановке, про то, что достала билеты на третий ряд и что я просто обязана составить ей компанию. Ведь мы же «как подружки»!

На самом деле подружками мы не были никогда. Все пятнадцать лет Валентина Семёновна упорно называла меня «эта» или «жена твоего сына». Ни разу — по имени.

Каждую встречу она обязательно уточняла, не тоскую ли я по своему «родному хутору». Мол, деревенской девушке тяжело среди городских людей. Село, дескать, из девки не выветривается. И всё в этом духе.

Название моего посёлка она произносила всегда с ошибкой и почти шёпотом, как будто это была не география, а постыдная болезнь.

А потом умерла тётя Лариса.

Тётя Лариса была сестрой моего отца, которую я видела всего два раза: на его похоронах и на своей свадьбе. Маленькая, сухонькая, похожая на выцветший клён женщина — но удивительно элегантная. Долгие годы она жила за границей, поэтому мы почти не общались.

На похороны она приехала в тончайшем платье и с вуалеткой, абсолютно неподходящей нашим сельским реалиям.

За столом тётя Лариса бросала на меня странные, будто изучающие взгляды. Потом тихо уехала, оставив за собой дорогой аромат духов и ощущение недосказанности.

На свадьбе она снова появилась внезапно, а затем пропала из моей жизни на много лет — пока однажды не оставила мне по завещанию свою однокомнатную квартиру в центре столицы.

То ли наследников не было, то ли она увидела на свадьбе то, чего не видели другие. Особенно когда Валентина Семёновна громогласно интересовалась у гостей, есть ли у невесты хоть какое-то образование, или только церковно-приходская азбука.

Наверное, тётя Лариса сразу поняла, насколько непросто мне придётся среди столичных родственников. Да ещё сироте.

Когда квартира перешла мне, отношение Валентины Семёновны изменилось мгновенно. Впервые за годы она посмотрела мне прямо в глаза — и в её взгляде было горячее желание дружить. По глупости я обрадовалась, хотя где-то внутри что-то насторожилось: уж больно липкой казалась её внезапная забота.

В итоге я согласилась сходить с ней в кондитерскую.

Эклеры там действительно были отличные — нежные, с густым кремом. За соседним столом сидела пара: он читал газету, она смотрела в окно. Молчали спокойно, как люди, прожившие вместе не один десяток лет.

Нам с Игорем такое не грозит, — подумала я. — С Валентиной Семёновной скучно не бывает.

Свекровь уплетала уже третий профитроль, болтая без остановки.

Леночка, мы ведь семья? — спросила она вдруг, поправляя салфеткой помаду. — А семья всё делит поровну. Согласна? Вот я и размышляю — зачем нам столько жилья? Три квартиры на одну семью — ну смешно же!

Я замерла.

В каком смысле — нам?
Ну как же! — загорелась она. — У Игоря квартира, у меня квартира. Теперь вот и у тебя от родственницы. Мне же уже шестьдесят четыре, здоровье хромает. Врачи море рекомендуют. Зачем вам больная старуха под боком? Продадим твою квартиру, чуть добавим — и купим мне домик на юге. И вам легче — меньше хлопот. А свою квартиру я сдавать буду — как это там называется… пассивный доход!

Она улыбнулась так, будто делала мне подарок.

Валентина Семёновна, — сказала я медленно, — квартира тёти Ларисы. Она оставила её мне. Почему я должна продавать своё имущество, чтобы купить вам дом? Хотите дом — продавайте своё жильё.
Ты что, не понимаешь? — ледяным тоном произнесла она. — Так будет правильно. Ты молодая, заработаешь. А мне надеяться не на кого, кроме вас. Домик всё равно останется вашим. На лето будете туда ездить.
Нет. — Это «нет» вырвалось само. — Я не продам квартиру.

Голос свекрови стал похож на скрежет.

Вот как? Так ты отплачиваешь за всё, что мы для тебя сделали? Притащилась из своей провинции! Прилипла к моему сыну! Столько лет сидела в его квартире — и молчала. А теперь вспомнила, что у тебя есть «моё» и «твоё»!
В его квартире, — уточнила я. — Он взрослый человек. Это его собственность. А я его жена.
Не смей меня перебивать! — повысила она голос так, что люди за соседним столиком вздрогнули. — Кто ты вообще такая? Раззадорилась? Давно ли тебя из грязи вытащили? Теперь у тебя жильё есть — так и марш туда! Нечего сидеть у Игоря на шее!

В её глазах полыхала злость, знакомая мне уже давно. Только последние недели она прятала её под сахарной улыбкой.

А я-то поверила.

Валентина Семёновна, — сказала я спокойно, — в квартире Игоря прописаны я и дети. А вы — у себя на Часовой. Так что идти «по месту регистрации» придётся вам.
Провинциальная выскочка! — прошипела она и резко схватила меня за волосы.

Я не успела отшатнуться. Её пальцы оказались крепче, чем я предполагала. Она наклонила меня к себе, и я увидела её лицо вблизи — натянутое, припудренное, злое.

Боль была острой. И вдруг я поняла: тётя Лариса знала, кому достаётся её квартира.

Мама!

Голос Игоря прозвучал справа. Его руки сомкнулись на запястьях матери, аккуратно, но твёрдо.

Она меня довела, сынок! — завела Валентина Семёновна.
Я всё слышал, — тихо сказал Игорь. — Ты мне предлагала то же самое неделю назад: продать квартиру и купить тебе дом.
Но я же для семьи… — сжалась она.
Уходи. Я не хочу тебя видеть.

Она выскочила прочь, задевая стулья, маленькая, злая — словно старая ворона, у которой украли блестящую безделушку.