Мы уехали от тебя. Жить вместе не будем. У нас — своя семья

Илья с таким задором, с такой охотой приводил в порядок двор своего нового дома, что и про обед, и про ужин вовсе не вспоминал. И есть особенно не тянуло. Разве что наливался кружкой кофе в перерывах да снова принимался за дела. И то — если бы Марина не выходила во двор с термосом, так и вовсе жил бы один воздухом.

Марина тоже не бездействовала. В жилище, стоявшем без хозяев больше трёх лет, всегда найдётся, к чему приложить руки: перемыть, подсобрать, подклеить, подтянуть.

Что уж говорить — с домом им подфартило. Даже учитывая, что стоял он бесхозным не один год, всё равно повезло.

Объявление они заметили случайно. Искали дом у себя, в области, а в ленте всплыл этот — совсем в другом краю. И взгляд сразу прилип. Открыли карточку, вчитались, уставились на фото. Большой, ладный, ухоженный. У забора — яблони да вишни, аккуратный палисадник с георгинами и розами, прихотливые дорожки, по бокам — мягкий ковёр травы. Просторная поляна с такой же ровной зеленью, могучая берёза, а через дорогу — водоём: то ли озерко, то ли плотина. У Ильи моментально шевельнулась мысль: «Вот бы нам такой!» Участок необъятный, просторы — что даже сквозь экран телефона почувствовал он прелесть этого места и прямо захотелось рухнуть в траву. И ещё огромный плюс — напротив ни одной избы. А водоём, опоясанный ветлами, манил взгляд.

Рыбалку Илья уважал. Не сказать, что фанател да спускал состояния на снасти, но посидеть с поплавком в свободную минуту — самое оно. Для души: тишина, разговоры с самим собой, да и жарёха свежая в придачу.

Сразу было видно — хозяин дом берег и любил. И участок вылизан, и ремонт внутри со вкусом, не по шаблону — с душой. Комнаты не просто просторные — огромные, светлые; мебель подобрана ладно; тепло и уют. Разве так выглядит жильё, на которое махнули рукой? Они с Мариной пересмотрели немало — и больших, и тесных; и таких, куда ступать не хотелось, и таких, где чувствуешь себя своим. Только свой так и не выбрали.

То цена отпугнёт, то всплывут косяки, то ещё что-нибудь. Почти полгода миновало, а всё не решались расстаться с накопленным даже ради собственного дома. Будто кто-то сверху ставил невидимые стоп-сигналы: «Не время».

И вообще не собирались сорваться с места и вот так, с бухты-барахты, перебираться в чужой, незнакомый город. А вышло — как вышло.

Илья тогда ткнул сердечко на объявлении и тайком пересматривал его. Цена — кусачая. Он уже прикинул среднюю стоимость жилья в том маленьком городке и понимал: дороговато. «Интересно, чего продают?»

Не удержался, написал владельцу: «Торг возможен? И в каких пределах?»

Целый день Илья то и дело открывал приложение — не пришёл ли ответ? Вдруг пропустил?

Продавец молчал. Да и не заходил в сеть больше недели. Ещё пару дней Илья подождал, а потом выдохнул: «Ну не судьба — и ладно».

А потом заметил, что и Марина украдкой листает дом, вздыхает, смотрит на фотографии с тоской.

Он шутом бросил: «А не махнём ли куда глаза глядят, Марин? Хоть этот домик купим, да заживём. Может и малыша заведём».

Марина вздохнула и призналась: «Есть такие мысли, Илюш… Веришь? Уже вакансии там присматриваю. Всё бы бросила и укатила. Да дорого. Нет у нас таких денег — и взять негде. И хозяин молчит: я ему раньше тебя написала».

Помечтали тем вечером, как было бы здорово купить дом и жить — тихо, спокойно, где их никто не знает. Где нет бывшего мужа Марины и бывшей жены Ильи. Где нет улыбчивых знакомых, что за спиной плюют. Где нет матушки Марины, привыкшей контролировать дочь и вламываться в их съёмную студию в любое время. Та мать Илью невзлюбила сразу: не потому что плохой — просто «не понравился». «Не такого зятя я хотела!» Её и прежний муж Марины устраивал: при деньгах, солидный. Суровый, порой жестокий, с вспышками — и это, по мнению матери, «плюс». Молодая Маринка «ничего не понимает». Да и свела-то она дочь с Романом специально. Наивная вышла Марина — поддалась ухаживаниям и маминым уговорам.

То, что Марина часто ходила битая, мать волновало мало. Отмахивалась: «Терпи. Другие в нищете живут, синяки не сходят, а ты ни в чём не нуждаешься. Есть за что терпеть».

Марина терпела — вспышки, грохот посуды, рукоприкладство. Попустила работу: мужу не нравилось, что она трудится. Уволилась, засела дома — лишь бы сцен не было. Терпела и его категорическое «никаких детей»: «Ты головой думаешь? Какой ребёнок? Всё шатко. Потом. И фигура поплывёт, и будет висеть на тебе».

Она поддакивала, замазывала синяки и тянула лямку — год, другой, третий. Пару раз собиралась и уходила, но мать выталкивала: «Замуж вышла — живи. Чего тебе не хватает? Я всю жизнь синяки бесплатно носила, и ничего. А ты — кукла разряженная! Захочешь с алкашнёй нищенствовать? Вот то-то. Терпи. Такого, как Роман, больше не найдёшь. А нищебродов пруд пруди».

Роман бдительно следил за контрацепцией: требовал таблетки вовремя — сбоев не было.

Когда Марину стало мутить, она не сразу поняла, что беременна. Лишь когда Роман швырнул ей упаковки тестов, вспыхнули щёки. Неужели?

Увидев две полоски, Марина и не думала, что он взбесится до такой степени. «Проворчит — и остынет», — мелькнуло.

Ошиблась. Сначала орал, брызгал слюной, потом отвесил пощёчину со всей силы и процедил: «Чтобы завтра же избавилась от этой ошибки».

Марина машинально прикрыла живот ладонью.

Из дальнейшего словесного потока она уловила главное: ребёнок ему не нужен, да он и не уверен, что это его. «С кем ты его нагуляла?»

Кто знает, как сложилась бы её судьба, не послушай она тогда Романа и мать, в один голос твердивших «не сейчас». Был бы теперь сын или дочка… Да что теперь.

Будто кусок души — важный, нужный — вышел вместе с не случившимся ребёнком. И Марина по-новому взглянула на жизнь — словно птичка в клетке: сидит за прутьями, ни спеть, ни щебетнуть, перемещается только там, где хозяин разрешил. В хорошем настроении — и по головке погладит, и с руки покормит, и «попищи». А не в духе — и шею свернёт в припадке. Бежать надо, пока шея цела.

Мать не поддержала — ожидаемо. «Дура ты, Марина. Жила бы — и жила. Нашла, о чём рыдать! Ко мне не суйся. Накипятила, вот и разгребай одна».

И Марина, пожалуй, впервые приняла решение сама: собралась и уехала на заработки. Да, надолго. Да, тяжело. Да, без опыта. Зато подальше.

С Ильёй они пересеклись на Камчатке: он привозил рыбу, а она, как и прочие, её перерабатывала. Обычный мужик, не Аполлон, спокойный, рассудительный — сразу отметил Марину. А она отрезала: «Я работать приехала. Романы не нужны. У самого, небось, дома жена да дети — здесь подкатываешь».

Илья рассмеялся, показал руку: «Видишь? Кольца нет».

Марина строго сощурилась: «Знаю я вас, “холостых”. На вахте все свободные».

При всей усталости и тяжести труда она чувствовала себя удивительно свободной и счастливой.

В тот первый год погода буянила, а зарплата зависела от выработки: шторм за штормом, завод простаивал, мечты о своей квартирке таяли. Заработали меньше ожидаемого, и Марина решила: хватит, не стоит. За такие деньги и дома можно работать.

Илья написал ей в одноклассниках после Нового года: едет ли на вахту?

Марина уже передумала сидеть дома — готова была сорваться хоть сейчас. Мать допекла нотациями и набегами, да и Роман оживился: «Отпсиховалась? Возвращайся — ещё не поздно».

Марина ответила Илье, что поехала бы, но оплата подвела, — и забыла. Пока он не позвонил туда же — она даже вспылила: «Чего прицепился?»

Илья объяснил: связался начальник соседнего завода — предлагает часть ставки плюс процент; женщинами интересуются. «Поедешь? Я видел, как ты пашешь».

Марина неожиданно для себя согласилась. Терять-то нечего. До последнего не верила, что выйдет, но когда работодатель позвонил лично — стало боязно. А вдруг сорвётся?

Когда она прилетела, Илья уже месяц как там — готовил завод к сезону. Её тоже вызвали ранее — вымыть, прибрать. Рыбы ещё не было, но работа кипела: мужики сновали, женщины хохотали.

Так они и сблизились. Сначала — как старые знакомые, затем — как друзья, а к концу вахты поняли: не хотят расходиться.

Илья рассказал, что развёлся. Сначала жена сама отправляла его на вахты — «на большую квартиру», а потом заявила: «Мне так не по душе». Нашла другого — разошлись мирно: делить нечего; жильё жене досталось от бабушки; детей «потом» тоже не завели — всё откладывали. Не сложилось.

Билеты уже были, когда Илья предложил Марине ехать к нему в город: «Поживём у родителей или снимем». Марина не решилась: рано. А если не сойдутся? С какими глазами обратно? Что скажет мать?

Так и разъехались — каждый в свой город. Расстояние небольшое, да не рядом.

Первым не выдержал Илья: «Раз к тебе ты не хочешь, приеду я? Мне без тебя худо». Марина согласилась — ей тоже.

Мать осталась недовольна. Едва взглянув на Илью, скривилась: «Приличнее никого не нашла? Ни кожи, ни рожи. На физиономии прямо написано, что…» — договорить не успела: Илья спокойно пресёк: «То, что у меня на лице, вам прочитать не дано — вы не тем взглядом смотрите».

Колких слов в адрес Ильи ещё было немало, особенно после тихой росписи в ЗАГСе. Но он ни разу не ответил грубостью. Лишь однажды спросил: «Вам свою дочь не жаль? Что вы за человек? Почему вы всё ходите и зудите? Меня не любить — ещё могу понять, а её-то за что?»

Потом они решили брать дом. Семья же. У него есть сбережения, у неё — тоже. Не квартиру, а именно дом: сад, огород, палисадник. Чтобы детям — будет время — был простор, а не «коробка». Что дети у них будут — оба не сомневались. Не сейчас — потом, уже в своём.

Искали, прикидывали, радовались, когда находили «тот самый», и тут же расстраивались — то цена, то нюансы.

А потом — этот дом. В другом регионе, в незнакомом городке. Так запал в душу, что оба вздыхали украдкой. Цена высока. Денег не хватает. Ипотека — не их путь.

Продавец ответил почти через неделю. Чуть снизил — капля в море.

Зима пролетела. Вздохнув, собрались на вахту: что делать? Ещё сезон — может, и выйдет?

Никита, владелец дома, умом понимал: загнул цену для провинции. И район от центра далековат.

Вспоминал, как подростком штурмовал сугробы до остановки — с тех пор мало что поменялось. И он уже не тот парнишка — в родной город не вернётся: не затем уезжал в столицу.

Может, и его что-то удерживало: специально поставил «столичный» ценник — знал, что за такие деньги не купят, а психологически расстаться с домом не мог. Здесь он был счастлив.

Отец — ещё немолодой мужик — после смерти матери так и не женился. На вопрос Никиты «Не тяжело одному, батя?» отшучивался: «Стар я да больной, кому нужен?» А потом серьёзнел: «Однолюб я, сынок. Мы с матерью этот дом строили. Совести не хватит другую женщину сюда вести».

Умер отец внезапно — вирус доконал. Никто не верил, что так бывает. Сначала вроде простыл, а потом слёг, до туалета едва доползал. Сил хватило лишь скорую вызвать да соседу, лучшему другу, позвонить: «Пригляди за домом». Из больницы не вернулся. Осиротел Никита. Осиротел дом.

В срок Никита оформил наследство. Думал: «Пусть постоит, будем прилетать летом — как на дачу». Когда голова остыла, понял: глупо. Дому нужны руки хозяина, а не «дачники раз в год».

Дрожащими пальцами грузил фото, пытался сочинить текст — выходила сентиментальность, не «продажа». Ольга, жена, молча забрала телефон, накатала цепляющее объявление. Никита поставил цену выше реальной.

Ольга покачала головой: «Провинция, Никит. Ценник — как в столице».

Люди писали, звонили, приходили смотреть. Сам Никита не показывал — попросил соседа, дядю Петра.

Тот сразу сказал: «Залихо загнул, Никитка. Не те доходы у народа. Есть дома и получше — дешевле. Москвичи сюда не поедут. Хочешь продать — опускай цену».

Никита не опускал — может, и продавать не хотел. В душе у мужика чёрт ногу сломит. Просмотров объявления становилось меньше, дом смотрели всё реже. За год — всего трое приехали. Никита перестал часто заглядывать в приложение — «всё равно не купят».

На последние два запроса он даже дал скидку. Это писали муж с женой. Он ответил: «Приезжайте, смотрите». Они отказались: «Далеко. Дорого. Подешевле — купили бы».

В начале июня у Никиты был отпуск. Накатила тоска. «Тянет домой, к отцу на могилу, дом увидеть», — произнёс вслух. Ольга махнула: «Бери билет. Отдохнёшь — полегчает».

Ехал из Барнаула и уже рисовал картинку: ухоженная поляна, берёза, вид с крыльца. Мысль, что всё может оказаться иначе, даже не мелькнула.

Реальность разошлась с воспоминаниями. Вишня расползлась молодняком, смородина опутана повиликой, яблони и груши переломало снегом, гордость отца — слива — высохла. В палисаднике вместо первоцветов — прошлогодняя труха; на поляне — пеньки сорняка и кучи сухой травы.

Дядя Пётр косил пару раз за лето, чтобы не осеменялось, но это не то. Сразу видно: без хозяина дом доживает.

Сам дом тоже встревожил: крыльцо повело, жестяной лист загнуло, вода хлещет туда, откуда труба упала внутрь. Про трубу дядя Пётр говорил — Никита пропустил мимо ушей. И про треснувший стеклопакет — тоже.

Не думал Никита, что всё так запущено. Два года — и вот.

Отпуск пролетел мгновенно. Он не прохлаждался ни дня: выгреб мусор, скосил траву, очистил участок и поляну, обрезал сухие ветви, освободил кустарники от повилики, прибрался в доме, починил трубу, подлатал крыльцо, заказал стеклопакет.

Уезжал тяжело. Дядя Пётр похлопал: «Понял теперь? Дом без хозяина — сирота. Продавай, пока не поздно. Не жадничай: снизишь — продашь. Иначе развалится».

В июне Никита написал Илье: «Готов уступить — срочно. Дом разваливается без рук. Дел — море, затрат — тоже. Если не передумали — приезжайте. Вот сумма, вот свежие фото».

Илья уже и думать забыл про дом. И Марина удивилась: «С чего спохватился через полгода?»

Сначала хотели отказаться, но, переночевав с мыслью, почти хором решили: «А чего нас держит? Поедем — посмотрим».

Илья ответил, что сорваться прямо сейчас не может: «Не раньше конца июля, а то и августа. Если подождёте — приедем».

Никита, уже готовый снижать цену в объявлении, внезапно согласился ждать до августа. Ольга покрутила пальцем у виска: «А если не приедут? И время идёт». Никита отмахнулся.

Марина матери не сказала, куда едут. «Надо — и точка».

Внутренний мандраж держал их всю дорогу. Ехать не бог весть как далеко, а всё поглядывали на часы — будто от стрелок зависнет дальнейшая жизнь.

На маленькой автостанции их встретил пожилой мужчина и всю дорогу расписывал, как строился дом, сколько души в него влито, какое место вокруг живописное.

— Плотина через дорогу, Илья. Карась, щука — во-о-от такая! Жирнющая, зараза! — дядя Пётр аж руль едва не выронил, показывая «размер».

— Карась тиной не пахнет. Мужики со всего района едут. А у вас там — благодать. У Степана, царствие ему, баркас был. Сейчас, конечно, прохудился, но если руки на месте — подлатаешь. У соседа через два дома — аргон, дорого не возьмёт. Степан мостки ставил, трубы для полива протянуты, бак под воду стоит. Насос я в кладовке спрятал — целый. Может, прихватило — поправимо.

— Детям тут раздолье. Купаться — хоть не отходя. У вас детки есть, молодые?

Марина улыбнулась: нет, пока не до того. — «Какие ваши годы! — не смутился дядя Пётр. — Мы младшую за сорок родили».

Рассказал и про список работ: «Дом хороший. Но сам понимаешь: лет без рук — много. И внутри, и снаружи дело — невпроворот. Зато сделаете — житьё будет».

И правда казалось, будто он везёт их в их дом. Неважно, что видели лишь на фото — словно сверху всё решено.

Увидев дом вживую, пройдя по комнатам, Марина прижалась к мужу и прошептала: «Это мой. Наш».

— Берём, Марина? — отозвался шёпотом Илья.

Когда спросили про гостиницу, дядя Пётр удивился и протянул ключи: «Какая гостиница! Ночуйте тут. Заодно поймёте, пустит ли домовой».

Домовой пустил. Дом принял сразу: ни стуков, ни шорохов. Спали, прижавшись, и даже во сне знали — наконец они дома. Он их дождался, а они его не упустили.

Никита, переговорив с дядей Петром, улыбнулся: почему-то не сомневался, что сложится. Внутренняя уверенность: дом нашёл своих.

Удивительно, но когда мать Марины узнала, что дочь купила дом, ни упрёков, ни оскорблений. Будто другими глазами глянула: «Оперилась Маринка».

Лишь переночевав с мыслью, что дочь уедет в другой край, осознала: останется одна. Некого контролировать.

Марина с Ильёй, собрав вещи и распродав немного мебели и техники, уехали. Мать осталась.

Август клонится к финалу. То накрапывает, то прояснит. Илья трудится не разгибаясь. Работу он уже присмотрел — с вахтами решили повременить.

До выхода оставалось меньше двух недель, и он собирался выжать максимум: привести в порядок участок к зиме. А с весны впряжётся по полной. Дальше — легче.

Дом ожил, заиграл красками. Внутри пахло клеем, борщом и пирогами; снаружи — свежескошенной травой и падалицей. Марина счастливая, улыбается, несёт кофе: «Передохни, Илья. Может, пообедаешь?» Он обжигается, вдыхает аромат пирогов и мотает головой: «Позже, Марин. Сейчас наемся — лень накроет, а мне ещё берег обкосить».

Когда мать объявила, что едет «глянуть хоромы» и в какую глушь они забрались, Марина растерялась. Как не хотелось снова слушать насмешки.

Илья улыбнулся: «Пусть едет. Мы в своём доме. Неужели не сумеем дать отпор?»

Мать приехала «в форме»: всё не то и не так. Надев белые пушистые тапочки, прошлась, отрубила про мебель «ей на свалку» и про сам дом «ничего особенного». «Стоило ли бежать в глухомань?»

Илья, обняв Марину, спокойно произнёс: «Это наш дом. Наша семья. Наш выбор. Ваших советов никто не просил».

Мать нахмурилась, но промолчала.

Вечером, на крыльце, мать закурила, выпустила клуб дыма, взглянула на дочь и вдруг обняла: «Прости, Маринка. Я ведь как лучше. Муж у тебя — толковый, дом — хороший. Уютно. Комнат много. Думаю: продам квартиру да к вам переберусь? Что мне одной? И вам на ремонт деньги будут, и мне не скучно. А там, глядишь, родишь — помогу. Что скажешь, зять, выделите мне комнату?»

Пока Илья подбирал слова, как бы мягко отказать, Марина неожиданно отстранилась и твёрдо заявила: «Нет, мама. Не для того мы в другой регион от тебя сбежали, чтобы впускать тебя в свой дом. Мы с тобой не уживёмся. Ты нас съешь — и косточки перегрызёшь. В гости — пожалуйста. Жить вместе — нет. У нас — своя семья, у тебя — своя».

Гордость захлестнула Илью. Вот это Марина! Не ожидал, что так отчеканит.

Может, мать и обиделась, но вида не подала. А утром снова проворчала: «Скукотища у вас, глушь. Ночью всё скрипело. Дом — дурной. Поеду-ка я домой».

Уехала. Марина вдруг зажгла свечу и прошла по комнатам. Илья молча ждал.

Марина улыбнулась: «Бабушка учила чистить дом от худа. У мамы тяжёлая энергетика и мысли вязкие. Нет, не уживёмся мы с ней, правда?»

Илья прижал её, уткнулся носом в шею и кивнул: «Да. Не уживёмся. У нас — своя семья. И дом — добрый».

Они ещё не знают, что через три года семья станет больше. Дом преобразится: палисадник с розами, астрами, георгинами; колючки и сорняк Илья выкорчует; полянка снова станет мягкой, словно зовёт упасть. Саженцы сливы наберут силу, зацветут. Сынок, босоногий мальчишка, будет носиться по траве и заливаться смехом. Старый баркас распорет гладь плотины, Илья наляжет на вёсла, улыбнётся жене и сыну — и порадуется, что всё вышло именно так.

Всё будет. И будет хорошо — плохое уже было. Родители Ильи, посовещавшись, решат перебраться ближе: «Не дело видеть внука раз в год». И — что удивительно — ни Марина, ни Илья не возразят: помогут выбрать им квартиру — в доме на земле пожилым непросто.

А мать Марины, на вопросы знакомых «Не переберёшься ли к дочке поближе?» — сожмёт губы тонкой ниткой: «Вот ещё! Не уживёмся мы с зятем. Да и вообще — что Марина в нём нашла? Ни кожи, ни рожи, и на физиономии написано: ни ума, ни фантазии». Только иногда, глядя на Маринины фото в соцсетях, заморгает часто-часто, чтобы загнать непрошеные слёзы, и вспомнит слова дочери: «Мы уехали от тебя. Жить вместе не будем. У нас — своя семья». И признает про себя: права Марина — не уживутся.

Сама мать виновата, что так вышло. Ну и пусть. Ей, матери, и одной «хорошо». Хотя, по совести, и с собой-то она еле ладит.