Когда меня не станет — откроешь…

Мама пыталась уберечь меня от всего, что несло в себе, по её мнению, потенциальную опасность, а парнем я рос очень рисковым, что всё-таки временами проступало в моём поведении. Втайне от мамы мы с моим школьным приятелем решались на отчаянные поступки, о которых я сейчас, по прошествии многих лет, очень жалею.

Из самых «отвязных» вспоминается попытка пройти по парапету моста через Москву-реку и «покатухи» на крышах электропоездов из родного Болшево на Лосиноостровскую, где я учился в старших классах.

Однако запрещались мне и куда менее экстремальные мероприятия, вроде поездки с друзьями на шашлыки. Почему – затрудняюсь сказать до сих пор.

Мама не позволяла мне хранить какие-то вещи из детства, начиная от игрушек и одежды и заканчивая детскими фотографиями. Игрушки и ещё хорошая одежда отдавались, со слов мамы, моим младшим товарищам, а фотографии таинственным образом исчезали в неизвестном направлении спустя недолгое время после того, как были принесены в пахнущем типографской краской пакете из фотоателье.

Мало того, я не помню, чтобы мама сказала мне хоть одно ласковое слово, даже когда я был совсем маленьким. У нас не было открытых враждебных отношений, но и особый теплоты я не чувствовал. Скорее, они были холодно-отстранёнными. И это меня, конечно, угнетало больше всего – так хотелось тепла, заботы, но я натыкался на холодную, чёрствую стену.

Хотя, надо отдать маме должное, она заступалась за меня тогда, когда я в силу возраста и отсутствия опыта не мог ещё ничего предпринять в свою защиту. Но если она чувствовала, что в своих бедах я способен разобраться сам, – она предоставляла мне полную свободу действий, самоустранившись от моей проблемы.

Так продолжалось до 16 лет.

Когда мне пошёл семнадцатый год, маме поставили страшный диагноз – онкологию в четвёртой стадии. Боли были такими, что мама была готова лезть на стену, я пытался помочь ей, как мог, но никакие лекарства, которые могли нам предоставить в районном онкодиспансере, уже не помогали. Мама угасала на глазах.

Как-то, одним зимним вечером, когда ей было уже совсем плохо, мама подозвала меня к себе и передала мне почтовый конверт.

– Откроешь, когда меня не станет, – севшим голосом сказала она.

– Да ну, брось! – пытался успокоить маму я. – Всё хорошо будет.

Врачи не говорили маме, насколько всё безрадостно, пытались обнадёжить, что скоро всё образумится.

– Нет, – покачала головой мама. – Я чувствую, что скоро конец. Сохрани этот конверт. Откроешь, когда умру.

Я молча кивнул головой, пожелал маме спокойной ночи, вышел из комнаты и забыл про этот разговор.

Через три недели, в начале февраля, её не стало.

Никогда не забуду, как мы её хоронили. Я последним подошёл к гробу, поцеловал восковой лоб мамы и разрыдался, как малый ребёнок. Вдруг осознал, как сильно её любил и как теперь будет её не хватать, несмотря ни на что. Мамина сестра тётя Люба обнимала, обещала помогать, чем может, но я ничего не видел и не слышал.

Рабочие засыпали могилу, мёрзлые комья земли с грохотом сыпались на крышку гроба, а у меня в голове эхом отзывались мамины слова: «Откроешь, когда меня не станет».

Когда поминки закончились и мамины подруги ушли, оставив меня наедине с пустотой, я достал из серванта конверт и распечатал.

В нём лежала записка:

«Сынок! Поезжай на дачу, в моей комнате убери с пола ковёр. Несколько досок помечены масляной краской. Убери их и спустись вниз, в подвал. Найдёшь там большой ящик. Открой его, тебя ждёт сюрприз. Надеюсь, тебе понравится. Мама».
В раздумье я приехал на электричке на нашу старую дачу, пробрался по заснеженному участку до холодного летнего домика, вошёл в просторную мамину комнату, поднял с пола выцветший старый ковёр и увидел на нескольких половицах следы чёрной краски. Я сделал всё, как просила мама, с фонариком спустился вниз, открыл ящик и обомлел. В нём лежала гора моей детской одежды, любимых игрушек, отдельной стопкой лежали фотографии…

На самом дне ящика лежала ещё одна записка:

«Сынок! Сейчас тебе чуть больше года. Сегодня я развелась с твоим папой. Он хороший человек, ты не думай, но его слабохарактерность не даёт мне покоя. Он так и не смог стать настоящим отцом, ответственным за себя, за свою семью и свои поступки, он так и не вырос. Я не смогла больше терпеть его детские выходки, прости. Возможно, я буду слишком жёсткой с тобой, может, ты даже будешь меня ненавидеть, но, поверь, я хочу тебе только добра. Мне не хочется повторить ошибок, которые допустили его родители, вырастив из мальчика великовозрастного детину-хлюпика. Я постараюсь воспитать тебя настоящим мужчиной, защитником, приучая к тому, что жизнь – это не только развлечения и удовольствия. Получится ли у меня? А Бог его знает… Но я постараюсь. Очень постараюсь.
Твоя любящая мама».

С тех пор прошло много лет. Я многое переосмыслил в жизни. И любовь к маме с годами лишь растёт, и нет уже ощущения, что она переборщила с мерами воспитания. Но боюсь, что воспитать своих детей так я уже не смогу – наверное, духу не хватит.

Дмитрий Меньшиков