«У нас с ним всегда шла игра. И когда мы с ним сидели за столом последний раз в жизни, за несколько недель до его ухода — а он неважно себя чувствовал, вдруг я увидела: он со мной играет — так, как в детстве!
Такое перемигивание. Например, как-то сидели мы в детстве за столом дома и безмолвно перемигивались — обменивались значащими взглядами. Допустим, папа приходил на обед. А мама ему говорит: «Почему ты мне не позвонил, когда шел домой?» «Я забыл», — говорит папа. А сам ее «гипнотизирует» глазами, потому что ему все надо быстро-быстро. Мама чувствовала этот взгляд, поворачивалась к нему и говорила: «Если даже ты меня будешь сверлить взглядом, суп быстрее не нагреется!» Потом мама отворачивалась, а мы с папой переглядывались, перемигивались: мол, сейчас пошалим, пока мама не видит. Начинали строить друг другу рожицы, гримасничать. Он у меня выхватывал вилку, поднимал на меня смешно брови или делал большие глаза.
Мама поворачивалась — подозревала, что за ее спиной что-то происходит… Такое было почти каждый день. В общем, это такие зарисовки, которые мне словами трудно передать, но они у меня перед глазами.
Мама подавала первое, второе, компот. Папа ел, а потом перед спектаклем ему надо было еще отдохнуть. А когда папа отдыхал, мы сидели тихо, нам нельзя было двигаться, потому что папа очень чутко спал. Он выносил будильник из комнаты — тиканье ему мешало. И мы с мамой сидели тихо 40 минут или час. И в это время никаких разговоров по телефону, и не дай бог, чтобы паркет скрипнул…
Вообще папа был педант. А мама ему соответствовала, потому что у нее все было на местах, в доме просто хирургическая чистота. Она все вычищала и после этого еще раз, с марлечкой ходила проверяла — нет ли пыли. Она любила дом удивительно и очень вкусно готовила. Она была из Баку, а бакинские хозяйки — это отдельная история.
Покупала какой-то кусок мяса, который она проворачивала в мясорубке, туда добавляла пряности, то, это. Папа это все поглощал и… не обращал внимания. Мама его спрашивала через минуту после обеда: «Что ты сейчас ел?» И он затруднялся ответить. Но если у нее не хватало времени, она в кулинарии в Доме литераторов покупала котлеты. Папа приходил, ел и говорил специально: «Ниночка, очень вкусные котлеты, как ты их сделала?!» Я видела, как она давилась от смеха, но говорила: «Ой, это так было тяжело». И это тоже была игра.
Вообще отец воспитывал меня очень строго. Не переносил, чтобы я болталась без дела, валялась на кровати, даже когда болела. А мне было 5 — 6 лет. Требовал, чтобы я все равно что-то делала — рисовала, занималась чем-то, читала… Раз он сказал: «Ты еще не читала «Ревизора» Гоголя! А как ты собираешься разговаривать, например, с тетей Юлей Борисовой, дядей Мишей Ульяновым? Разве им будет интересно с тобой?!»
Когда мы отдыхали за городом, папа учил меня плавать, не бояться животных — ни коров, ни лошадей. Но он был очень эмоциональным, с взрывным темпераментом. У меня начинался столбняк, когда он кричал. Это не оттого, что он плохой, а он просто не понимал, как это впечатляет: такая мощная энергия…
Очень любил ходить. И меня приучил гулять. У него была железная воля. После войны ему врачи сказали: мол, забудьте об актерской профессии, потому что будете хромать. Но он так разработал ногу, что не хромал. Кстати, когда он поступал, то пришепетывал, шепелявил — и в сценической речи ему надо было ставить, по-моему, все 33 буквы алфавита. Но он все исправил. Очень целеустремленный. И этот огонь в нем горел до последнего!».
The post first appeared on .
Комментарии (0)