Думалось, она будет всегда, но два года назад легендарный худрук «Современника» покинула театр,...
Галина Волчек из личного архива/предоставлено пресс-службой театра «Современник»Думалось, она будет всегда, но два года назад легендарный худрук «Современника» покинула театр, который никогда при жизни не оставила бы. Ушла эпоха. И все-таки, «большое видится на расстоянии». Как говорит Евгения Кузнецова, на протяжении долгих лет работавшая в театре заведующей литературной частью: «Чем дальше от того декабря, когда не стало Галины Борисовны, тем объемнее, глубже и острее я воспринимаю все, что с ней связано».
— Когда через два года после ухода Олега Ефремова из «Современника» Галине Волчек пришлось возглавить театр, она восприняла это как личную катастрофу. Потому что совершенно не хотела никем руководить, тем более своими товарищами.
— Евгения, можно процитирую здесь ее слова, сказанные мне в интервью? «Меня не назначили и не выбрали. Меня приговорили. Это самый точный глагол. Я отказывалась как могла, а они убеждали, заставляли. Кричали, что будут мне помогать, что я не пожалею...»
— На тот момент она была в театре единственным действующим режиссером, причем успешным. Ефремов говорил о ней: «Самая партийная среди нас», хотя в компартии Волчек никогда не состояла. Их «партийностью» была вера в «Современник». В 1972-м на сборе труппы ее поставили перед выбором: или она становится худруком, или им присылают чужака и тот театр, который они создавали, по сути умирает. Галина Борисовна прекрасно все понимала. Скрепя сердце, она сказала да. Со временем смирилась со своей участью, научилась с этим жить и побеждать вместе со своим театром. Так и провела почти полвека из тех шестидесяти трех с половиной лет, что отмерено было ей в «Современнике».
О том, что происходит в театре на Чистых прудах, Волчек думала, наверное, двадцать четыре часа в сутки. Сказала же ее вторая свекровь, что «для Гали театр — это дом». «Современнику» было подчинено все в ее жизни, невероятное чувство ответственности не позволяло ни на минуту расслабиться. Первого августа мы уходили в отпуск, и возможно, только к пятому Галина Борисовна где-то там, на море, куда уезжала отдохнуть, обретала более-менее равновесное состояние.
Однако числу к пятнадцатому гармония испарялась: Волчек уже жила первым октября, когда предстояло открывать новый сезон. До появления мобильных она знала домашние номера всех моих родственников и заранее спрашивала: «Ты где будешь? Пожалуйста, девятого позвони мне». А если уже в эпоху мобильных во время отпуска не звонила дня три, мне начинало казаться, что в окружающем пейзаже что-то не так.
Галина Борисовна находилась в постоянном напряжении и всех держала в том же состоянии. Кто-то злился, и я иногда раздражалась: ну, для того чтобы вдохнуть, надо сначала выдохнуть. Но желания хлопнуть дверью у меня никогда не возникало: как в сентябре 1995-го я попала под «колпак» Волчек, так и не могла и не хотела из-под него выбираться.
Незадолго до встречи с ней я, человек театра, решила, что больше туда ни ногой, и ушла в другую сферу, прекрасно зарабатывала. И вдруг знакомый говорит, что «Современник» ищет завлитчастью: «Я порекомендовал тебя». Пошла только чтобы не подвести человека, думаю: поговорю, меня, конечно, не возьмут, и я вернусь к своей налаженной жизни. Галина Борисовна обладала удивительным даром: если человек был интересен или нужен ей, незаметно для него самого втянуть в свою орбиту, вот и меня просто попросила помочь с неким театральным мероприятием. После чего я обнаружила себя в «Современнике» завлитом, живущей в том же темпе, что и Волчек. И так продолжалось двадцать пять лет.
— Волчек была сильным человеком?
— Невероятно сильным. И у нее был мощнейший материнский инстинкт, в том числе и по отношению к людям театра. Она и вправду была всем как мать. Отстаивала спектакли, даже когда их не принимали критики и, что реже, но случалось, публика. Переживала, когда часть зрителей освистала «Квартиру Коломбины», поставленную в «Современнике» Романом Виктюком: Волчек первой дала ему большую сцену, оценив необычный талант, а зал по-прежнему ждал чего-то в духе «Вечно живых».
Она просто попросила меня помочь с неким театральным мероприятием. После чего я обнаружила себя в «Современнике» завлитом, живущей в том же темпе, что и Волчек. И так продолжалось двадцать пять лет из архива театра «Современник»Страдала, но спектакль не закрыла, верила своему художническому чутью, с помощью которого безошибочно отличала настоящее от блефа. И если уж принимала решение: да, это наш спектакль, — то боролась за него до конца, не оглядываясь ни на чьи мнения и указания. Так было с «Голой пионеркой», поставленной Кириллом Серебренниковым, со спектаклем Нины Чусовой «Мамапапасынсобака». Последний не все приняли и в Москве, а уж на гастролях в Питере вообще случилось вопиющее: часть возмущенных зрителей прямо во время действия клали на сцену билеты и демонстративно выходили. Актерам, как они потом признавались, было страшно, но за кулисами находилась Волчек, и это успокаивало, хотя можно представить, что творилось у нее в душе.
К ней приходили молодые, и не только, актеры, делились личными историями, им необходимо было не просто выплеснуться: искали отклика, ждали помощи — сочувствием, советом, не деньгами. Хотя и деньгами Галина Борисовна помогала. Заходит к ней в кабинет один работник, мнется, глаза прячет. Она ему сразу, оценив мизансцену: «Деньги нужны? Сколько?» Или вот продумала спонсорскую помощь театру, и люди, работавшие в «Современнике», не нуждались.
Когда у нас еще не было постоянных спонсоров, сотрудник, в чьи обязанности как раз входило искать тех, кто поддерживал бы театр финансово, нашел компанию, поставлявшую на российский рынок продукты из Франции. Эта компания раз в месяц присылала каждому в театре по мешку вкусностей, в том числе сыров. Как же Волчек радовалась! Но одна актриса, видимо из чувства ложно понятой гордости, сказала, что такие подарки нас унижают. Галина Борисовна не стала вступать с ней в спор, а потом попросила организатора: «Знаешь, больше не надо».
— Как Волчек разговаривала в театре? Спокойно, громко?
— По-разному. Когда в репетиционном зале искала с артистами существо образа, это было крайне интимное дело, это был сговор. А когда доходило до выпуска, не раз оказывалось, что актеры готовы к премьере, а оформление спектакля — нет. Пять дней остается, а костюмы надо перешивать, декорации не работают... В ситуации бардака многие режиссеры скатываются к персональным оскорблениям, но Волчек, даже если негодовала так, что пух и перья летели, всегда возмущалась по делу и никогда не переходила на личности.
— Кем были для нее актеры, с которыми работала?
— Она собирала вокруг себя людей, которые были не только профессионалами, но и могли стать проводниками именно ее режиссерского замысла. Умела выбирать, что называется, по «группе крови». Точно чувствовала время и то, как с его течением меняется человек. Это легко проследить по тому, как трансформировался женский психотип в ее спектаклях, через какую актрису Волчек транслировала, скажем так, дух времени: сначала это была Татьяна Лаврова, потом Марина Неелова, Елена Яковлева, Чулпан Хаматова.
За годы работы в «Современнике» не помню, чтобы в труппу взяли блатного. Если очень важный для Галины Борисовны — то есть для театра — человек просил посмотреть его родственника, она смотрела, но обычно это заканчивалось словами: «Спасибо, хорошо» — и все. Актерские испытания были жесточайшими, так повелось с самого начала, с 1956-го, когда возник «Современник». Когда уже в новые времена поступал к нам Никита Ефремов, внук Олега Николаевича, то показывал вместе с партнерами три огромных отрывка перед всей труппой. Галина Борисовна знала, что Никита талантлив, обаятелен, но только когда он во время тех испытаний убедил всех в своих способностях, его пригласили в труппу.
А как Волчек открыла для себя и для театра Чулпан Хаматову! Задумала постановку «Трех товарищей» по Ремарку и искала актрису на роль Пат, искала мучительно. Как-то ночью, смотря телевизор, увидела в программе «Взгляд» девушку и сразу поняла: она. Ночью обзвонила всех и попросила узнать, кто это, где ее найти. Волчек было все равно, кем работала незнакомка, хоть парикмахером или продавцом, а оказалось, девушка — актриса.
Когда через два года после ухода Олега Ефремова из «Современника» Галине Волчек пришлось возглавить театр, она восприняла это как личную катастрофу. Потому что совершенно не хотела никем руководить, тем более своими товарищами В. Киселев/РИА Новости— То есть она увидела в ней прежде всего человеческое?
— В случае с Чулпан — индивидуальность. В принципе, ей был интересен и ценен человек, любой. Как-то ехала на машине в театр и увидела мальчика-таджика, просившего милостыню у пешеходного перехода. Заехала в продуктовый магазин, накупила еды — семью можно было кормить целую неделю! А мальчик кинул ей пакет с продуктами в лицо: его поставили просить деньги. Для Волчек это была беда не потому что мальчик нехорошо повел себя с ней, а потому что она, вероятно, почувствовала его судьбу. Все не могла успокоиться, возвращалась к этой теме, говорила о маленьком попрошайке, выстраивала, видимо, для себя логику его горькой, несчастной жизни. После того случая, проезжая мимо места, где встретила мальчика, больше его не видела. Он ушел оттуда: видимо, сам или его работодатели что-то почувствовали.
У нас в театре долгие годы работает монтировщик Сергей, которому в некий момент потребовалось помочь с жильем, а решить эту проблему можно было, только сходив к главе управы. Галина Борисовна приехала туда с помощницей, но выяснилось, что в здании управы нет лифта, а подниматься нужно на четвертый этаж. Волчек было за семьдесят пять, больные легкие, она тяжело дышала, но взошла по лестнице — чтобы сделать квартиру Сереже.
Водитель Галины Борисовны Коля, замечательный мужик, после первой недели работы сказал ей: «Елки-палки, я думал — артистка, режиссер!.. А вы как шахтер, в забое по двенадцать часов». Да, когда она выпускала спектакль, можно сказать, не покидала зал. У нее была традиция: ходить на репетиции в одной и той же одежде. Помню, когда я только пришла в театр, ко мне заехала подруга и чуть в обморок не упала: ожидала увидеть роскошную даму, а нам встретилась спешившая в буфет в перерыве между репетициями Галина Борисовна — с растрепавшимися волосами, в сером свитере с заплатками на локтях, не художественными, а самыми обычными, которые ставят, когда вещь протирается. Ничего от экранной дивы в облике Волчек, когда она, как шахтер в забое, готовила спектакль, не наблюдалось.
— А кто этого «шахтера» поддерживал в обыденной жизни?
— Сама себя прежде всего, хотя у нее был широкий круг знакомств, близкие друзья. Но думаю, полагалась в первую очередь на свои силы. Хотя везла на себе не только театр как таковой, но и сложные характеры, актерские и не только. За талант терпела необязательность, склонность к спиртному. Признавала: «Да, так развратить, как я, мало кто умеет». Кто-то садился на шею и чувствовал себя в этой мизансцене весьма удобно. Поначалу Галина Борисовна всегда доверяла человеку и бывало, что ошибалась. К сожалению, много получала ударов от соратников и со временем привыкла верить в плохое легче, чем в хорошее. Ее предавали, но в отношении себя она могла простить предательство, а если так поступали с «Современником», становилась ревнивой, жесткой, даже нетерпимой.
— Но прощала все-таки?
— Бывало, хотя и нечасто. Волчек важны были мотивы поступка. Одно дело, если человек эмоционально не справился со своей неверно понятой ситуацией и ушел из театра. Так случилось с одной выдающейся актрисой. Галина Борисовна пыталась ее остановить — не смогла. Этот уход стал для нее болью. Однако не такой страшной, как от других нанесенных ударов — от тех, кто осознанно, с холодным носом выбирал поиск преференций на стороне. Этого она не прощала. Страдала сильно, но не прощала. Жизнь показала, что она была права в своих оценках. Я с ней не соглашалась, старалась все замазать, склеить, слепить и только сейчас окончательно поняла, насколько она была права, увы. А ту актрису, когда прошло время и у театра возникла потребность в ней, Галина Борисовна позвала играть на разовых ролях, потому что это была не идеологическая ситуация, а психологическая...
— Дом ее был открыт для гостей? Как вы там себя ощущали?
— Проработав уже месяца два с Галиной Борисовной, я оказалась у нее дома. Это был случайный визит, по дороге заскочили. Она, как я потом убедилась, любила сразу накормить человека, и не просто чаем с печеньицем, а настоящим обедом. У нее, конечно, были помощницы по хозяйству, но она сама продумывала, что подать гостю. В тот раз говорит мне: «Давай поедим». Что я могла представить у Волчек на столе? Все кроме того, что хозяйка мне предложила. « Я так люблю одну вещь, — говорит. — Не знаю, как ты к этому отнесешься, но я — просто обожаю». И достает две коробки сухой лапши быстрого приготовления. Мы ее заварили и замечательно съели.
С Владимиром Каданниковым в автомобиле «Карл», подаренном АвтоВАЗом театру «Современник» к премьере спектакля «Три товарища», 1999 год из архива театра «Современник»Я бы назвала Галину Борисовну антиснобом — что в жизни, что в творчестве. Мнение снобов ее не волновало. Высокомерие, желание показать себя не таким, каков ты на самом деле, — это было совершенно не ее. Она потому и с детьми легко находила общий язык, что любила все естественное, настоящее. Своих внуков у нее не было, и думаю, если б были, она бы их избаловала.
Детей наших актеров привечала, дарила подарки, радовалась, что Лиза и Гарри — дочка и сын Аллы Пугачевой и Максима Галкина — называли ее бабушкой Галей. Разговаривала с ребенком как со взрослым, не сюсюкала, и дети — я видела — мгновенно проникались к ней доверием. Те, у кого родители работали в «Современнике», знали, что она возглавляет этот театр, и ни капли при этом не робели, беседовали как со старшей подругой.
Кстати, в «Современнике» актеры и режиссеры всегда высказывали друг другу то, что думали. Важно, чтобы это было вызвано не личным отношением, а желанием поправить то, что не принимаешь, чтобы находилось на территории общего дела. Можно было услышать все что угодно, даже крайне неприятную оценку. Конечно, артисты тщательнее подбирали слова, чем в разговоре друг с другом, но и Волчек говорили о том, что задевало. И она, особенно если это касалось спектакля, прислушивалась.
— Теперь я начинаю понимать, как женщина-режиссер, что является редкостью даже сейчас, а стоящая во главе театра — явлением прямо-таки необычным, может сохранять себя и сохранять именно женщину в себе. Надо просто не идти против своей природы?
— Когда Волчек поставила первый спектакль, по-моему, актриса Вера Марецкая спросила: «Галочка, ты теперь будешь ходить с портфелем как Бирман?» Серафима Бирман, легендарная актриса и режиссер, действительно ходила в пиджаке, с портфелем... Тогда Галина Борисовна дала себе слово, что к премьере каждого своего спектакля будет шить новое платье. Она хотела во что бы то ни стало сохранять в себе женщину. Начальника в себе не любила, удовольствия от того, что руководит, не испытывала, а вот отстаивать свое старалась.
Отстаивать себя Волчек умела с детства. У нее же мама с папой развелись, когда дочери было тринадцать. Сказали ей: «Галя, мы расстаемся, ты должна выбрать, с кем будешь жить». Даже сегодня, в нашем изменившемся обществе, мало кто из родителей решится так ставить вопрос перед ребенком, а во второй половине сороковых это было неслыханным. Видимо, были причины доверять дочери. Она выбрала отца (Борис Волчек — кинооператор, режиссер. — Прим. ред.), потому что чувствовала с ним особую духовную связь.
Однако для обыденного сознания чтобы ребенок, девочка, решила остаться с отцом, — это был парадокс. События в семье Волчек стали темой для обсуждения во дворе. К Гале приходил в гости ее двоюродный брат Роман, и они вдвоем гуляли. Тетки на лавочках у подъезда не знали, с кем девчонка куда-то уходит, и встревоженно сообщили Борису Израилевичу, что его дочь крутит роман с каким-то парнем. Ну, Галя этим теткам ответила! Надела папин плащ, купила в магазине арбуз, подложила под плащ и поддерживая «живот», демонстративно прошла мимо соседок. Не зря Сергей Гармаш говорит, что эта история — первая режиссерская работа Волчек.
Я же считаю, что она как режиссер проявила себя раньше, лет в восемь, еще в войну. Они с мамой уехали в эвакуацию и некоторое время жили в Свердловске у бабушки, которая однажды принесла лендлизовскую посылку. Там обнаружились панталоны — теплые, с начесом, почти до колен, невероятного розового цвета. В нужном месте у них имелась вставочка в виде квадратика. Галя посмотрела на эти панталоны, и видимо, цвет ее заворожил. Она взяла ножницы, вырезала тот квадратик, надела штаны через голову как свитерок и пошла в нем в школу. По дороге встретила маму, которая чуть не упала в обморок от увиденного. Но красиво же выглядело и убедительно — целый спектакль.
А как Волчек открыла для себя и для театра Чулпан Хаматову! Задумала постановку «Трех товарищей» по Ремарку и искала актрису на роль Пат, искала мучительно. Как-то ночью, смотря телевизор, увидела в программе «Взгляд» девушку и сразу поняла: она Николай Мещеряков/из архива театра «Современник»— У Галины Борисовны был глаз на цвет, недаром она любила живопись Марка Шагала, с которым в молодости общался ее отец. Она и в своей одежде проявляла себя как художник: черный фон, например платье, — и яркий платок, чаще всего бирюзовый.
— В какой-то момент она ушла от черного, стала просто отрицать его. Только когда надевала белую шифоновую блузку, к ней уже шел черный пиджачок. Галина Борисовна любила бирюзовый, розовый. Они с Павлом Каплевичем даже целый спектакль сочинили, «Пигмалион», на оттенках фиолетового и сиреневого.
Вообще, про одежду она понимала все. Имея сложнейшую фигуру, никогда не выглядела кубышкой и многих артисток спасла от уродства на сцене. Всячески стремилась преодолеть мое равнодушие к гардеробу, в том числе и с помощью подарков. И так радовалась, по-детски, когда я за месяц отпуска серьезно похудела! Гордилась мной как произведением искусства. Позвонила модельеру Лене Макашовой, которая помогала сочинять ее собственные костюмы: «Сейчас к тебе приедет Женя Кузнецова, давай ей что-нибудь подберем!»
Всем своим обликом настаивала на том, что она женщина, что женщина должна быть красива, да все должно радовать глаз! Кого-то это раздражало: привыкли, что интеллигенция — это не про красоту внешнюю, будто внутренняя красота не может транслироваться вовне. Галине Борисовне еще было важно не оскорбить никого невниманием к своему внешнему виду. И главное, ей хотелось, чтобы ее облик соответствовал образу того театра, который она строила. Какому? Продуманному, прочувствованному. Поэтому с возрастом она, которую в молодости вряд ли кто-то мог назвать миленькой или хорошенькой, стала красавицей. Проступила та самая внутренняя красота.
— Ей хотелось нравиться мужчинам?
— Безусловно, но она не показывала этого. Знаете, в ней не было того, что называется бабским. Женское было, и много: умела красиво одеваться, вкусно готовить, принимать гостей. Любила саму жизнь — поехать куда-нибудь, потрепаться вне театральных дел... Алкоголя вот только ее организм не переносил, на театральных застольях могла взять бокал шампанского, пригубить и поставить на стол. Все остальное привечала. Острой была на язык, любила шутки. Однажды разыграла самого Гармаша, мастера в этом деле.
Началось с того, что Сергей с Владимиром Машковым позвонили Галине Борисовне, бывшей где-то на отдыхе, и сказали, что они сотрудники какой-то там конторы, которая проводит кадастровую оценку земельных участков. Сейчас, говорят, мы находимся у вас на даче, где обнаружили серьезнейшие проблемы, — и давай что-то сочинять. Волчек поверила, ужаснулась, а когда они раскололись, ругалась и смеялась.
Однажды на отдыхе судьба свела ее с супружеской парой из Москвы. Их дочка была очень похожа на голливудскую актрису, имени не помню. Волчек с закадычным другом Игорем Квашой, который тоже отдыхал там с женой, решили загримировать эту девушку и сфотографировались с ней. На фотографии написали приветствие на английском от имени той «звезды», адресованное персонально Гармашу. Якобы она видела его в роли Лопахина в спектакле «Современника» «Вишневый сад» на Бродвее и сильно впечатлилась. Как метко заметил Аль Пачино, на тех легендарных гастролях побывал весь интеллектуальный Нью-Йорк, так что история выглядела крайне правдоподобно.
Вернувшись с отдыха, Волчек и Кваша подарили Гармашу снимок, сказали, что дива из Голливуда впечатлена его работой и передает горячий привет. Он поверил. Прошло немного времени, и Галина Борисовна пригласила ту семью в «Современник» на спектакль, а потом позвала их за кулисы — и представила Гармашу его «голливудскую» поклонницу. Сделала его! И они валялись от смеха!
Она принимала все радости жизни, хотя театр забирал все больше и больше сил и времени. Да, человеческое, женское в ней было, а бабское, повторюсь, — нет. Не представляю, чтобы Галина Борисовна с надрывом начала обсуждать с кем-то свои личные проблемы или закатила истерику.
Лишь один раз я видела ее плачущей. Театр приехал на свои первые бродвейские гастроли. Сыграли «Три сестры», очень важный для Волчек спектакль, отлично принятый здесь, в России, зрителем и холодно — критикой. И вот кто-то бежит и несет «Нью-Йорк таймс» — с восторженной рецензией. Газета — законодатель мнений в США, значит, спектакль поняли в Америке. И Волчек заплакала. То была, если можно так выразиться, на секунду расстегнутая верхняя пуговица на блузке. Я потом спросила Галину Борисовну, не жалела ли, что расплакалась тогда при всех, и услышала: «Нет».
Лишь раз я видела ее плачущей. Театр приехал на свои первые бродвейские гастроли. Сыграли «Три сестры», очень важный для Волчек спектакль, отлично принятый в России зрителем и холодно — критикой. И вот кто-то несет «Нью-Йорк таймс» — с восторженной рецензией. И Волчек заплакала. «Три сестры». Маша — Чулпан Хаматова, Ольга — Ольга Дроздова, Ирина — Виктория Романенко, 2008 год Александр Иванишин/из архива театра «Современник»Бывала ли она с кем-то откровенна до конца? Не думаю. Если уж говорила о своих переживаниях, то скупо, чувствовалось, что они ею отрефлексированы.
— Но если не привычными женскими чарами, то чем она могла обаять мужчин?
— Точно не кокетством, уверена, что и в молодости кокетства не любила, а в зрелом возрасте в ней было тепло, накрывавшее человека с головой. Каждый хочет быть услышанным, понятым, прочувствованным, и Волчек все это давала тем, кому считала нужным. Умная и теплая, с колоссальным чувством юмора. Если хотела понравиться, делала это легко. Если не хотела — о, как могла быть необаятельна! И человек сразу понимал, что ему там делать нечего. Она вообще всегда была режиссером взаимоотношений.
Волчек, когда я ее узнала, уже не хотелось заводить романы. Я своими глазами видела, как мужчины достаточно зрелого возраста, интересные, умные, достойные, просто сходили по ней с ума. Теряли головы не от «Современника», не от спектаклей Волчек, а от нее самой. Один ее поклонник жил в Нью-Йорке. Мы приехали в Америку на гастроли, он пришел к нам, вокруг — много людей, но этот человек никого не видел, кроме нее. Сыграть такое невозможно, тем более что он не был артистом. Я потом даже сказала Галине Борисовне: «Видите, что с ним делается?» Она отреагировала: мол, вижу, но это не факт моей биографии. Не обсуждала такие темы, мужское внимание ее уже не занимало и не льстило особенно. Приятно — но не более.
Да и как в ее жизнь зрелых и поздних лет, где она по-прежнему с утра до вечера занималась театром, а еще улаживала судьбы других людей, постоянно о ком-то думая, заботясь, помогая, где надо было ехать кому-то просить квартиру, а потом придумывать, как сделать так, чтобы люди ее театра на Новый год не сухарь жевали под елкой, а получили достойные деньги, где талантливый артист выпивает или актриса оставляет театр, — как туда, в эту напряженную, мало кому понятную жизнь мог войти мужчина? Для него там не оставалось пространства. То, что называют личной жизнью, потребовало бы отвлечения от ее магистрального сюжета: романа с театром.
И все-таки были два брака, были еще мужчины в ее судьбе... Но, наверное, это сложно понять человеку нетворческому: Волчек столько эмоций испытывала, ставя спектакли, — любви, отчаяния, боли, радости... Видимо, ей хватало этих чувств. Всю палитру отношений мужчины и женщины она прожила во время репетиций и выразила в постановках и ролях. Мне думается, что личные чувства даже мешали бы ее работе, они оказались бы лишними.
О ней нельзя рассуждать как о других. Ее жизнь очень отличалась от жизни ровесников, Галина Борисовна и сама, я уверена, осознавала еще в молодости, что все происходящее с ней уникально и что судьба у нее — особая. Волчек не пришла в театр на роли характерной актрисы, хорошей, но одной из. Нет, она вместе с другими талантливейшими людьми создавала театр, не похожий ни на какой. Они не захватили чужую, а создали с нуля свою уникальную территорию. Они задавали тон, их голос был услышан. Что по сравнению с этим «любит — не любит»? Волчек была человеком небанальным, и вся ее жизнь с победами и поражениями, страданием и счастьем была небанальной.
— Как она в последние годы держала театр? Возраст, болезни ведь давали о себе знать...
— Где-то за год или полгода до того как я появилась в театре, то есть в середине девяностых, ей поставили редкий диагноз: возникли проблемы с легкими. Отсюда шли и все остальные недомогания. Однако Галина Борисовна не отменила ни одной репетиции, какую-нибудь встречу могла перенести, а репетиции — это было святое.
Ей приходилось тяжело, особенно в последние три года. Она не могла смириться с тем, что надо пользоваться инвалидным креслом, и старалась, например пусть с поддержкой, но выйти из машины и дойти до своего рабочего кабинета. Когда возвращалась домой, на Поварскую, 26, и входила в подъезд, трудно было преодолевать три ступеньки до лифта, и кто-то ей помогал.
Три года она сопротивлялась тому, чтобы передвигаться в кресле, но в итоге сдалась. Одним из ее первых публичных выходов в этом качестве был визит в Кремль на прием — и она явилась туда в инвалидном кресле. Дескать, если так, пусть уж все знают! Но выглядела превосходно в своей белой блузке и черном пиджачке. Это было частью ее человеческого фасона: если в кресле, то сразу в Кремль! И не инвалидом, а красавицей.
С возрастом она, которую в молодости вряд ли кто-то мог назвать миленькой или хорошенькой, стала красавицей. Проступила та самая внутренняя красота из личного архива/предоставлено пресс-службой театра «Современник»Я называла ее птицей феникс. Сколько раз на моих глазах она восставала из пепла! За полгода до ухода из жизни тяжело заболела, попала в больницу. Мне звонили:
— Как, что с ней?
Я отвечала:
— Не волнуйтесь, она — феникс.
И действительно: как только Галина Борисовна смогла разговаривать, стала звонить в театр, включала громкую связь и опять всем занималась.
Девятнадцатого декабря 2019 года, в свой день рождения, Волчек приехала в «Современник». Молодые режиссеры, взяв за основу ее любимого Чехова, сделали уникальное поздравление — не капустник, а удивительно тонкое сочинение о жизни человека как таковой. Увиденное ее привело в восторг, о чем она и сказала публично, и счастье, что запись сохранилась. В конце добавила: «У меня тоже есть для вас подарок». Встала со своего инвалидного кресла и сделала несколько шагов. Микрошагов, но мы заорали от радости: воля и занятия с тренером начали побеждать недуг!
Если бы не ее физическое состояние, не это кресло... Что касается остального, она была в отличной форме. Я сказала ей: «Так, сейчас праздник закончится — и давайте заниматься делом. Четыре пьесы лежат, выбирайте любую, и еще двадцать найдем. Хватит саботировать, давайте репетировать».
Двадцать второго декабря нам с актерами предстояла читка пьесы, днем собраться не могли, назначили на десять вечера, а в семь часов я должна была встретиться с родственницей в кафе. Выхожу и вижу: дверь в кабинет Волчек открыта... Захожу — сидит Галина Борисовна.
— Что это вы? — спрашиваю.
— Приехала «Крутой маршрут» посмотреть.
— Круто! Смотрите, а завтра начнем обсуждать, что будем ставить.
— Отстань.
— Не отстану.
Возвращаюсь из кафе в театр, спектакль закончился, а Галина Борисовна еще там. Думаю: завтра пристану к ней — я опаздывала на читку пьесы. Почему не зашла просто поцеловать ее?
Она уехала домой, а мы пошли читать пьесу... На следующий день узнали, что Галина Борисовна потеряла сознание, ее отвезли в реанимацию, но я опять была уверена, что поправится. Она же — феникс...
...Вспоминаю, когда у меня благодаря Волчек появилась своя квартира, я устроила новоселье и, конечно, пригласила ее. Что обычно дарят в таких случаях? Кастрюли, стаканы, белье постельное... Приходит Галина Борисовна, и да, с комплектом постельного белья. И протягивает кольцо — с голубым топазом в серебре: «Вот, хочу тебе подарить». Я глупой тогда была, думала о каких-то стаканах, которые были не нужны... А сейчас, когда мне плохо, надеваю это кольцо. Оно не просто память — это оберег. Кольцо с руки.
Статьи по теме:
Комментарии (0)