Дом-легенда: дом Клода Моне в Живерни

Клод Моне любил кувшинки. Это знает каждый, кто бывал в музее Оранжери в Париже. В оранжерее дворца Тюильри раньше разводили цветы и выращивали фрукты к императорскому столу, а теперь все стены обвиты его свитками-холстами с изобра­жением японских лилий на поверхности воды. Одна лилия, другая лилия, третья, четвертая. Искрометное произведение.

Клод Моне и гости Живерни: Поль и мадам Жозеф Дюран-Рюэль, Жермен Ошеде и Лили Батлер. Фотография 1900 года.

Художественное завещание Клода Моне считалось образцом единства архитектуры и живописи. Но истинное единство существовало не на холстах, а в жизни. Чтобы по-настоящему насладиться кувшинками, надо отправиться к нему в гости в нормандскую деревушку Живерни. Там их буквально пруд пруди. Художник ровно так и сделал: разбил сады, запрудил ручьи, заселил их водными лилиями и больше не знал проблем с капризными натурщицами.

Дом Клода Моне в Живерни — это бывшая яблочная ферма, где давили сок и делали сидр. По мере роста семейства худож­ник достраивал дом по бокам, в итоге он вытя­нулся на сорок метров в длину.

Дом-мастерская в Живерни — длинный двухэтажный барак не самого художественного вида, словно предназначенный для ­общежития железнодорожников. Кстати, рельсы проходили когда-то точно по границе участка. Художник с 1883 года снимал у местных жителей ферму, где раньше собирали яблоки, давили сок и делали сидр. Она называлась “Пресс”. В 1890-м Моне ее выкупил. Так и не став своим для соседей, он все больше времени проводил в своей новой нормандской усадьбе, благо до Парижа было недалеко. Сначала на поезде, а потом, когда рельсы заменили шоссе, и на автомобилях, к коллекционированию которых художник пристрастился под конец жизни, став бесстрашным лихачом, грозой местных регулировщиков.

Изначально это была мастерская Моне, но потом он устроил в ней гостиную.

Моне перевел в Живерни масштабное производство картин и скульптур (которых с увеличением славы и расходов ­требовалось больше и больше) и огромную семью (­постоянно растущую по мере прибавления детей и жен, детей жен и жен детей). Чтобы всем найти место, художник раздвинул и без того длинный фасад направо и налево. В итоге дом протянулся на сорок метров вдоль улицы, которая называется теперь, понятно, улицей Клода Моне.

Фрагмент мастерской художника, которая позже стала гостиной. На стенах его собственные работы и картины Писсарро, Сезанна и Ренуара.

Это не дом-мастерская, который с нуля спроектировал архитектор. Моне легко пре­одолел соблазн все снести и придумать зано­во. Старое здание зажило с новым хозяином в трогательном единстве, меняясь вместе с ним. Итог этого симбиоза поражает до сих пор. Снаружи ровные стены под скатной крышей и две линии окон с одинаковыми зелеными ставнями. Внутри — невероятное, простите за штамп, “буйство красок”. Декорация жизни была писана широкой кистью вопреки всем тогдашним законам хорошего вкуса, да и многим теперешним тоже. В доме художника каждая комната имела свой цвет вырвиглаз от лимона до лазури. Моне выбирал самые неожиданные оттенки. Вроде знаменитой ярко-­желтой столовой, для которой он взял не матовую охру, а два кричащих оттенка хрома. Блестяще-­желтым стало все, кроме разве что потолка: буфеты, стулья, стены, балки, двери в сад и плитка на полу — в шахматной последовательности с коричневой. За столом у Моне и зимой не заходило солнце.

Голубая гостиная на первом этаже. Здесь собрана коллекция японских гравюр.

А за стеной от желтой столовой находилась синяя кухня, отделанная местной изразцовой плиткой. Здесь все голубое, салатовое, лазурное, синее — разве что пол отделан грубыми терракотовыми шестигранниками, чтобы легче мыть и проще топтать. В отличие от яростно-теплой столовой, кухня дана в отстраненно холодных тонах, чтобы охлаждать летом пылающую во время стряпни атмосферу. Контрастом к синему — блестящие медные кастрюли на стенах, деревянные рабочие поверхности и под низким потолком ярко-желтый абажур, который как будто принес сюда Ван Гог.

Кухня тоже выдержана в синих тонах, стены отделаны местной изразцовой плиткой.

Хозяин обожал кормить гостей, к нему за стол слетались лакомки из Парижа и из соседних Руана и Гавра, которых художник встречал словами “Беседу начнем с обеда”. Кухарка по имени Маргарита была почти что членом семьи, так важна была ее роль в жизни усадьбы. После пира в желтых тонах гости отправлялись в салон, бывшую мастерскую в правом крыле дома. Когда на участке появи­лось новое здание студии, Моне обустроил здесь гостиную, сплошь завешанную картинами — ­своими и соседскими, благо в приятелях были и ­Писсарро, и Сезанн, и Ренуар. Трудно представить себе, какие персонажи “Ларусса” — Золя, Клемансо, Дюран-Рюэль — собирались здесь за послеобеденным кофе и каким коромыслом стоял дым: Моне был неисправимым курильщиком. Музейный хранитель упал бы в обморок от такого издевательства над живописью.

Конечно, ни одного оригинала сейчас на стенах нет. Картины перевезли в Париж, в Орсе и в музей Мармоттан-Моне, чтобы не ставить перед каждой солдата с ружьем. Но это точные копии, причем сделанные по специальному разрешению Минкультуры один в один (обычно они должны изготавливаться с изменением размера). В их подборе виден и вкус хозяина, и его спокойное отношение к своим и чужим шедеврам, которые сейчас ни один декоратор не осмелился бы повесить так небрежно и плотно — ковром на сотни миллионов долларов.

Клод Моне любил принимать и кормить гостей. В столовой все стены и мебель выкрашены в желтый. Художник использовал два ярких оттенка хрома.

Второй этаж — жилой. Справа от центральной лестницы находились вытянувшиеся вдоль коридора спальни детей, а слева — комнаты Моне и его второй жены Алисы. Их разделяла нейтральная полоса, ванные комнаты, а у хозяина дома имелась еще и дополнительная лестница прямо из спальни в мастерскую.

Холл и вид из него на желтую столовую.

Алиса Ренго была до этого супругой галериста Эрнеста Ошеде, друга художника, первого владельца картины “Впечатление. Восходящее солнце”, давшей имя импрессионизму. Стоило мужу разориться, как Алиса, которая уже стала любовницей Клода Моне, переехала в Живерни со своими шестью детьми. С тех пор она делила кров с Моне, его первой женой Камиллой Донсье и его сыновьями. Сам Ошеде тоже наезжал. Говорят, что Алиса трогательно ухаживала за заболевшей Камиллой и даже выждала год после ее смерти, прежде чем выйти замуж за Моне. Так что в доме и жизнь шла всех цветов радуги.

За дверью — сады, в которых цветовой аппетит хозяина разыгрался не меньше, чем в доме. Вдоль главной аллеи росли плодовые деревья. Деревья вырубили, разбив на их месте розовую аллею. Над растительной декорацией Моне долго не размышлял. Как и в интерьерах, он был гениальным любителем, сажал вперемежку плодовые и декоративные деревья, садовые и полевые цветы. Он заботился по-настоящему лишь о том, чтобы они были яркими и сменялись круглый год. Парижский торговец саженцами прислал ему каталог на многих страницах — чтобы не мучиться с выбором, он заказал сразу все. Заботу о посадках художник отдал команде из шести ­садовников, за ­несколько лет создавших на весьма скромной площади разнообразие сюжетов, достойное ботанического сада.

Тот самый пруд с кувшинками у дома Клода Моне в Живерни.

В 1893 году Моне купил второй участок, лежавший по другую сторону железной дороги, которая разделила его владения на­двое. Моне любил японское искусство, стены в доме украшены гравюрами Хокусая и Утамаро, и новый сад он спланировал на азиатский манер. Облагородил берега ручейка по имени Рю и поставил запруды, перекинул японские мостики, высадил плакучие ивы, бамбук, сакуру. А пруды заселил водяными лилиями, нимфеями. “Все мои деньги, — говорил Моне, — я закопал в саду”. И клялся, что никогда не работает в мастерской, а только на пленэре. Для фильма “Наши” (Ceux de chez nous) Саша Гитри так и запечатлел его у огромного холста, с которым он охотился на кувшинки возле пруда. Именно здесь с упое­нием фотографируются сейчас туристы, тем более что в доме снимать не разрешается.

“Зав­трак”, 1873 год.

В Живерни Клод Моне провел сорок три года, дожил до восьмидесяти шести лет, стал знаменит и богат, достроил дом, посадил сад, потом второй, похоронил жену, потом вторую, потом сам лег с ними рядом на сельском кладбище, оставив после себя один из главных культурных аттракционов Франции. Полмиллиона человек приезжает в Живерни ежегодно. Большей популярностью в окрестностях пользуется только знаменитое аббатство Сен-Мишель. Оно, конечно, чудо природы, вдохновение божеское. Но аббатство все ж таки не построишь частным образом. А вот дом Клода Моне — задиристый, крикливый до прекрасного, готовый образец для любого декоратора. Хотя и стоил бы сейчас не меньше, чем “Завтрак на траве”.