Я всё прекрасно помню, даже если иногда вру себе, что забыла.
Март, промозглый ветер, щёки лопаются от холода — и мамино письмо с завещанием на официальном бланке. Тогда мне было пятьдесят два.
Елена сидит напротив: уверенная, собранная, с тем самым выражением — как будто вот-вот всё объяснит, и мне станет легче.
— Пойми, Ирка, ты устроилась, у тебя и так есть квартира. А мне… Знаешь, муж больной, сын безработный, всё на мне… Я с мамой до последнего ночевала, разве ты забыла?
Она смотрит куда-то мимо, не встречаясь со мной глазами, а я не нахожу слов.
Просто сжимаю в руке тот самый бланк, будто сейчас он разорвётся — и с ним боль уйдёт тоже.
С тех пор у нас началась холодная война. Вика, моя дочь, тогда ещё только ждала первого ребёнка, а я не могла признаться ей, как мне обидно, горько — даже стыдно, что нас с Еленой снова рассудили родительской любовью: ей всё, мне — остатки.
Я не звонила первой. Она иногда присылала смс — какие-то дежурные поздравления. На семейных праздниках мы улыбались, делая вид, что всё по-старому.
Смешно, как иногда одна бумажка способна разделить жизнь надвое: до и после.
А дальше были долгие годы.
Скромная зарплата, внучка, которую я водила в садик, и тихое счастье вечерами — чай со смородиновым вареньем, разговоры с Викой. Наверное, я старалась слишком загладить обиду заботой о дочери: иногда ловила себя на том, что боюсь повторить мамины ошибки.
Сестра тем временем жила «на широкую ногу». По фотографиям из соцсетей — то Египет, то дача, то Антон с новым автомобилем. Я училась отпускать — вернее, делать вид, что простила.
И так — до одинокого апреля, когда в пять утра зазвонил телефон.
Я долго не решалась взять трубку: вдруг что-то случилось с Еленой? Одно слово в смс — «Ирина, мне нужна помощь».
…Мир будто снова разделился на «до» и «после».
Я стояла у окна, будто ждала какого-то знака с той стороны. За стеклом топтались лучики рассвета, капли ползли по подоконнику. Смс мигала как маяк: «Пожалуйста. Ответь».
…Нажала «принять». Сердце ухнуло вниз.
— Ирочка… — еле слышно, спотыкаясь на каждом слове, — мне совсем плохо… Я не знаю, к кому ещё… Прости, ради Бога, что вот так…
Неуверенность в её голосе резанула по памяти — она всегда говорила чётко, жёстко, а теперь запнулась, как девчонка, пойманная на проказе. Бредовое чувство: будто это не Елена, а какая-то другая тень из другого мира.
— Что случилось? — выдавила я, дрожащим голосом.
— Я… Не по телефону… Приезжай, прошу. Адрес знаешь…
Вика стояла за моей спиной, трогательно тёрла моё плечо — понимала без слов.
— Мама, только не надо к себе в дом её тащить. Всё вспомнишь — потом опять страдать будешь.
Я кивнула.
— Я просто посмотрю, что с ней.
Дорога к сестре — старая, знакомая, когда-то ездила на семейные обеды… Теперь этот путь казался новым, как будто шагала сквозь какую-то древнюю тесноту, застылую между нами.
Подъезд встретил усталым запахом сырости и дешёвого табака. Дверь Елены — чуть приоткрыта. За порогом полумрак, валяется слой газет, словно никто не убирал месяц. В гостиной — та самая скатерть с лимоном, серебряная ваза… А на диване — сгорбленная, серая фигурка.
— Ленка… — прозвучало у меня выдохом.
Сестра вздрогнула, подняла глаза — и я растерялась. Эти глаза, жадные, испуганные — совсем не те, что смотрят сверху вниз.
— Прости… Что вся вот так… — Она покачнулась, схватила меня за руку. — Всё плохо, Ирина… Квартиру едва не отобрали, долг по коммуналке, мошенники… Я не могу уже… Антон в Канаде, говорит — своих забот полно, а муж бы помог, да его нет…
Слова тихо сыпались с её губ, как рассыпается песок между пальцами. Мне показалось, что я либо сейчас брошу всё, либо заплачу.
Я осторожно погладила её по плечу. Бережно, как когда-то в детстве.
Не для неё — для себя.
Странный это момент: тебе идёт уже седьмой десяток, а ты вдруг снова становишься младшей, но не слабой.
— Лен, я помогу тебе. Разберёмся. Но я не обещаю, что всё будет, как прежде…
Она опустила голову:
— Я это понимаю. Я не имею права просить большего…
…Мы просидели до вечера. Пили остывший чай, перебирали бумаги — счета, справки, официальные письма. Я чувствовала — внутри меня кипит всё, не хочется вспоминать, но память предательски выкладывает картинки: мамины упрёки, её завещание, уверенность Елены, что мне хватит «остатков».
— Помнишь, как мы делили тот полушубок в десятом классе? — вдруг спросила тихо сестра.
Я только кивнула и рассмеялась — и смех вышел странный, и ласково, и горько.
— Всё как тогда. Всё — тебе, а мне крохи…
Сестра вздохнула.
— Я… Была неправа. Просто испугалась остаться ни с чем. А ты ведь тогда не обиделась всерьёз, да?
Я ничего не ответила.
Наверное, не нашлось нужных слов. Потому что обида — не дело дня, года, даже десятилетия. Это целая жизнь. И отпустить её — страшно. Но хуже — держать.
В тот вечер я впервые почувствовала себя не слабее, а сильнее.
Тишина между нами стала мягче — но другой всё равно уже не будет.
The post first appeared on .
Комментарии (0)