Александр Филиппенко в беседе с журналистом Евгением Додолевым вспомнил о том, как пришел в профессию, и рассказал, почему тревожится за молодых актеров.
Человеком-оркестром называют Александра Филиппенко не только за его актерскую «разножанровость», категорическое нежелание запирать свой дар в рамках одного амплуа, но и за невероятную энергетику, которая бьет через край как на сцене, так и на съемочной площадке.
— Александр Георгиевич, начну, может быть, с неожиданного вопроса: когда вы в последний раз были в Алма-Ате, городе, в котором выросли и учились?
— Года три-четыре назад. Но переговоры о гастролях, которые должны были быть в ноябре, ведем до сих пор почти каждый день. Но что в Алма-Ате в ноябре? Туда же надо в августе, чтобы на Чимбулак подняться (популярный горнолыжный курорт в Казахстане, близ Алма-Аты, расположенный на хребте Заилийский Алатау, чуть выше высокогорного катка «Медео». — «ВМ»).
Или же трехцветные горы увидеть, примерно в марте, когда урюк цветет. Это потрясающе!
— Вы же родились в Москве, почему вдруг в школу в Алма-Ате пошли?
— Мама моя преподавала математику в Институте цветных металлов и золота имени Калинина, это ГУЦМИЗ теперь. А в 1948 году в Алма- Ате организовали Казахский горно-металлургический институт, как бы филиал московского вуза. И мы с родителями переехали туда. Интересно, что в московский роддом, где я на свет появился, во Вторую градскую больницу 2 сентября 1944-го в 6 утра мама ехала на троллейбусе… А салют Победы родители в 1945-м смотрели с крыши Дома Коммуны, это знаменитое общежитие студенческое на Орджоникидзе, рядом с площадью Гагарина. Там я тоже бывал.
— Вы же по образованию технарь?
— Да. А вы представьте — 1961 год: атом, космос, Гагарин... Ну какой ГИТИС или ВГИК? Лучший в мире вуз — МФТИ! К тому же мама преподает математику. Я помню, она привезла томик задач — чтобы я готовился. Но вы должны понимать, что все, кто вышел из «шестидесятников», известные творческие люди — Табаков, Никоненко, да абсолютно все, начинали в драмкружке Дома пионеров. Я там, например, играл сказки Тамары Габбе (советская писательница, переводчица, драматург и литературовед. — «ВМ»). В них мне доставались роли героев — у меня же тогда шевелюра была!
— Когда вы в первый раз услышали про Театр на Таганке? Вообще знали тогда, что существует такой?
— Ну, еще когда в МФТИ учился. 1963 год. Мы — чемпионы КВН, это домасляковский период.
— Не может быть! КВН — и без Маслякова? не бывает!
— Ну о чем мы с вами разговариваем?! Аксельрод, Яковлев, Муратов — вот первые организаторы… (журналист Сергей Муратов ; худрук и режиссер театра при ДК МГУ «Наш дом» Альберт Аксельрод и начальник цеха на Московском электроламповом заводе инженер Михаил Яковлев разработали концепцию новой телепередачи и назвали ее «КВН» — в честь марки телевизора. Аббревиатуру расшифровали как «Клуб веселых и находчивых». Первое время постоянного ведущего КВН не было, и лишь в начале 1963 года им стал Альберт Аксельрод. Тогда же в пару к нему была приглашена диктор Центрального телевидения Светлана Жильцова. Трио авторов работало над сценариями выпусков КВН до 1964 года. — «ВМ»).
Аксельрод — врач-анестезиолог Боткинской, он же автор и ведущий КВН, подошел ко мне на прямой ТВ-передаче: «Мы на год закрываем КВН, у нас споры в редакции», — и 1963 год так финала и не получил. «А вы приходите в наш театр», — сказал он мне. И вот с 1964 года я продаюсь за деньги. Можете купить либо билет в театр, либо помидоры. (Смеется.)
И, конечно, мы уже знали Театр на Таганке, он в 1964-м организовался (в этом году главным режиссером театра был назначен Юрий Любимов, обновивший труппу. — «ВМ»). Юрия Петровича закрывали каждый год, и «Наш дом» партком МГУ закрывал все время, и мы, актеры студенческого театра, участвуя в «капустниках», кричали: «Послушайте! Видите — театр закрывают? Значит, это кому-нибудь нужно? Значит, просто необходимо, чтобы каждый вечер закрывали?» И в 1969-м нас закрыли окончательно. А почему именно в это время?
— Потому что 1968 год — это события в Чехословакии: «Танки идут по Праге, танки идут по правде…»
— Подождите, это мой репертуар! Вот сегодня никто в зале об этом не знает, я спрашивал. Приходят за кулисы молодые ребята с родителями. Я говорю: «Что вы так тихо реагировали, когда я читал Евтушенко: «Танки идут по Праге, танки идут по правде…»? Это же август 1968-го…» Пауза. Ответ: «Александр Георгич, у нас в августе 1968-го родители только из детсада вышли!» Поэтому, думаю, что это одна из моих больших ошибок: мне кажется, что зрители в зале все знают, понимают и чувствуют.
— А Высоцкий в это время уже был звездой?
— Да, да, да. У нас с ним одни концерты были, хотя я не числился в «первой десятке».
— Что такое «первая десятка»? Кто это?
— Золотухин, Славина, Высоцкий, Смехов, Демидова, Бортник, Щербаков, Шаповалов, Хмельницкий… Ну, Хмельницкий — это вообще знак Театра на Таганке… Я помню, концерт у нас был: гастроли Театра на Таганке в Ташкенте. И директор наш Николай Лукьянович Дупак, 100 лет ему уже, их организацией занимался. И начальство — обкомовское и республиканское — дало нам самолет. И полетели мы в Навои, на какую-то урановую фабрику. В 3 часа туда вылетели, в 4 дали там концерт, а в 7 были уже в Ташкенте, на сцене театра. Вот такие были приключения у нас. Было очень здорово.
— Когда вас как актера начали узнавать в самолетах, на улицах?
— После фильма «Рожденная революцией» (телесериал о создании советской милиции, снятый в 1974–1977 годах режиссером Григорием Коханом. — «ВМ»). У меня же в 1975-м был страшно тяжелый переход в Театр Вахтангова. Ведь мне пришлось уйти из Таганки, из самого лучшего театра мира…
— Потому что вы были там не в «первой десятке», да?
— И не только потому. Я второй диплом зарабатывал. Дипломным спектаклем в «Щуке» у меня был «Игроки» Гоголя, играл Ихарева — главная роль. А потом, на большой сцене, — «Дела давно минувших дней» Гоголя. Но это был уже совсем другой театр, и для меня — переход на другую планету. «Таганка» — это авангардный современный театр, и такой консервативно-академический, но очень стильный Вахтанговский… Я еще при Симонове работал (Евгений Симонов руководил Театром Вахтангова с января 1969 по сентябрь 1987 года. — «ВМ»). Но я в то время уже снимался в кино. Ведь при Юрии Петровиче это было делать невозможно: ух, он не любил!
— Ревновал?
— Очень. И все время говорил: «Надо заниматься, с утра до вечера делать зарядку! Вот цирковые — с утра уже бам, бам, бам, балетные у станка стоят, а вы — пьянь, рвань!» А у него к тому времени новая машина была, и он говорил: «Ну, закроют нас, я буду таксистом! А кем будете вы?»
— У Высоцкого его «Мерседеса» не было еще?
— Умоляю! Не было ничего. Это все гораздо позже появилось. И у Дыховичного только «трешка» была! А вот вам анекдот того времени: «Какая модель «Жигулей» лучше — 11-я или 3-я?» Знаете, какой ответ? «Лучшая — новая». Потом, в 1971-м, был «Бумбараш», где я сыграл Стригунова, через год — «Синие зайцы», у меня там роль клоуна. В этом фильме музыка Максима Дунаевского впервые прозвучала. И в съемках участвовал знаменитый лев семьи Берберовых, который дружил с детьми. Я ему заглядывал в пасть и кормил изо рта.
Тогда впервые разрешили снимать скрытой камерой. И мы разъезжали по всей России, и были оркестры в Эстонии, и бабушки пели в Курском селе... А я — клоун со львом. Моя кинобиография могла бы сложиться по-другому, если бы фильм не запретили: юмор не понравился.
— Сегодня цензура есть?
— Ну, есть, конечно. Вот Снежкин снял шесть серий «Брежнева», а ему вернули четыре (сериал режиссера Сергея Снежкина вышел в 2005 году. — «ВМ»). Тебе заплатили — и все, и сиди.
— Как вам то, что запретили курить в кадре?
— Это совсем другое. Это отвлечение от главных проблем.
— А какие главные проблемы?
— Каждый выбирает для себя. Я вот не участвую в сборных концертах. Одному лучше, надо отвечать за все до конца. В связи с этим вспоминаю номер, который в «перестройку» разрешили играть Райкину. Миниатюра была такая:
Мы — столько угля, столько стали!..
Нет, лично вы — что можете?
Мы — столько хлеба, столько мяса, молока!..
Нет, лично вы — что можете?
Я? Я могу пиво зубами открывать…
Так вот, есть у тебя что-то, с чем ты можешь выступить на час двадцать, на час тридцать? Есть что сказать людям или нет? Вот у меня в репертуаре — Платонов, Зощенко, Булгаков, Довлатов, опора на великую нашу русскую классику. Люблю вспоминать одного умного литературоведа, который сказал, что, когда пройдет истерика, придется вернуться к несделанному домашнему заданию и снова выучить уроки великой русской литературы…
Помню, когда я снимался в сериале «Бедная Настя», классическая такая мыльная опера, которую купили у американцев, за монитором сидел э-э… консультант. Он иногда вскакивал и через переводчика кричал: «Ноу, ноу, ноу! О, экшен, экшен, экшен!»
Никакой «чеховщины» и никакой «ибсеновщины», никаких полутонов, плохой — хороший, полуплохой — полухороший. Только я в предлагаемых обстоятельствах, и больше никаких дел!
Это такой удар по молодым актерам: они ведь привыкают к этому ужасу и потом ничего другого сыграть не могут. А молодые красивые актрисы, что они потом? Что происходит с ними? Только типажи, типажи…
И еще. Вот Михаил Жванецкий в 1988-м в Америку с гастролями ездил, вернулся, говорит: «Ой, 90 программ, только включил — уже стреляют и кричат». Я эту фразу хорошо запомнил. Вот и у нас сейчас: только включил — уже стреляют и кричат. И никакой «чеховщины». Только сюжет и «крючок»: на самом интересном — стоп, конец серии. Так вот и зарабатывают.
— Есть мнение Так это не только у нас, но и в мировом масштабе.
— Да. Вот и думаешь: буду-ка я заниматься опытами литературного театра. Вот в январе было столетие Юрия Левитанского, все просят его стихи…
— Ну, когда вы начинали, мэтры тоже брюзжали и говорили, что молодежь не та…
— Как в 1957-м МХАТ ругался на «Современник» — это что-то было! А «Таганку» вообще не принимали. «Ну, они там вообще ничего не умеют играть», брехтовскую манеру не принимали... Это тоже было.
— Это же закономерно.
— Абсолютно. Идет развитие, театры меняются. Какой мой совет молодым? Не заниматься тем, что я сейчас делаю, — ля-ля-ля, интервью даю… Концертный номер надо делать, выступать: пусть это будет одно стихотворение, или отделение, или два отделения. Актер должен выступать. Как Эфрос говорил: «Актер должен понимать свое место в формуле!»
— Вы же дважды сыграли в «Мастере и Маргарите»: у режиссера Бортко — Азазелло, у Кары — Коровьева. По-моему, такого актера у нас вообще больше нет.
— Говорите, говорите, говорите! (Смеется.)
— Есть работы, за которые сейчас стыдно?
— Нет.
— Просто все шедевральные?
— Все! Маленькие и большие. С Семеном Фарадой мы играли «Свадьбу» Зощенко в такой экстравагантной манере, что будь здоров! Тогда только-только появился его двухтомник «Голубая книга». Мы впервые поставили «Город Градов», сатирическую повесть Андрея Платоныча Платонова. Это все в малую хрущевскую оттепель было, до августа 1968-го…
— Швыдкой мне говорил про 1968-й: «Мне в позвоночник вернулся страх». Было страшно, что будет возвращение к сталинским реалиям? Сталин сейчас, по опросам, одна из самых популярных политических фигур в России, кстати.
— Согласно каким опросам? Я не читаю опросы. Я могу ответить стихами Семена Кирсанова: О, жизнь, Светись, шути, Играй в граненых призмах. Забудь, Что на пути Возникнет некий призрак! Кто сталкивался с ним Лицом к лицу, Тот знает: Бесстрашие живым Бессмертье заменяет.
Комментарии (0)