— Я даю тебе последний шанс, брат…

— Ты мне не отец, ясно?! Надоело уже! Какая тебе разница, как я живу? У тебя своей жизни нет, что ли?!

С этими словами Кирилл швырнул куртку прямо на пол в прихожей, даже не попав на вешалку. Прошёл в кухню, не разуваясь, и с шумом открыл холодильник. Банка с огурцами звякнула, за ней покатилось яйцо, которое он поймал в последний момент.

— Хоть бы руки помыл, — машинально сказал я, даже не повышая голос.

Он будто не услышал. Взял бутылку с газировкой, сделал несколько глотков прямо из горла, откинулся к стене и с вызовом посмотрел на меня.

Такое происходило почти каждый день. И с каждым разом у меня всё сильнее сжималось сердце. Я уже не злился — просто устал. Кирилл, мой младший брат, будто специально испытывал меня на прочность.

А ведь когда-то он был совсем другим. Добрым, спокойным мальчишкой, который помогал маме резать овощи, а папу называл героем. Учился хорошо, приносил пятёрки и радовался каждой мелочи. Но после того, как родители ушли один за другим, всё словно обрушилось.

Сначала не стало мамы. А через три месяца — и отца. Врачи сказали: «сердце не выдержало». Но я-то знал: папа просто не смог без неё.

Мне тогда было двадцать четыре, Кириллу — шестнадцать. Я отказался от магистратуры, устроился на две работы — днём в офисе, вечером фрилансером. Взял над ним опекунство, потому что других родственников почти не было. Только тётка в соседнем городе, которая сразу сказала: «Я не справлюсь».

И поначалу мне казалось, что я всё выдержу. Что мы справимся.

Но с каждым месяцем становилось только тяжелее. Кирилл стал другим — замкнутым, дерзким, раздражённым. Ночами пропадал неизвестно где, в школу ходил через раз. Волосы выкрасил в серо-зелёные полосы, на руке — кожаный браслет с металлическими шипами.

А я всё пытался достучаться. Говорил, уговаривал, просил. Иногда — сдержанно, иногда — с криком. Всё впустую.

— Где ты был до полуночи? — спросил я, когда он вернулся в очередной раз. — Это уже третий раз за неделю, Кирилл! Ты вообще понимаешь, чем это может закончиться? Телефон не берёшь, в школу не ходишь! Классная сказала, что тебя скоро вызовут на комиссию.

— И что? — отозвался он лениво, даже не поднимая глаз. — Вызовут — пойду. Большое дело.

— Кирилл, это не просто «дело». Комиссия по делам несовершеннолетних — это клеймо. Понимаешь? Потом в училище не возьмут, да и в жизни трудно будет. Я тружусь по двенадцать часов в день, чтобы ты жил как человек. А ты ведёшь себя так, будто тебе всё безразлично!

Он резко встал, стул заскрипел.
— Никто тебя не заставлял! Откажись от меня — и живи спокойно! Хочешь — женись, заведи детей, их воспитывай! А я сам справлюсь!

Дверь захлопнулась так, что штукатурка осыпалась.

Я долго стоял в тишине, чувствуя, как внутри что-то ломается. Сколько можно? Я ведь не враг ему…

Ночью я не спал. Просто лежал и смотрел в потолок. В голове — одна мысль: я больше не могу.

Утром, не позавтракав, я пошёл в опеку. Кабинет был тот же, что и год назад, когда я оформлял документы. Та же Вера Петровна — женщина с добрым, но усталым лицом.

— Денис, — сказала она, внимательно глядя на меня. — Вы уверены? Если вы откажетесь, Кирилл, скорее всего, попадёт в детский дом. Других родственников у вас нет.

— Я не справляюсь, — тихо ответил я. — Он меня не слушает. Я больше не могу.

Она долго молчала, потом вздохнула и стала заполнять бумаги.
— Подумайте ещё, — сказала. — Я всё равно навещу вас. Хочу поговорить с Кириллом лично.

Я вышел на улицу, а мир вокруг казался каким-то серым и глухим. Но решение было принято.

Вечером Кирилл пришёл раньше обычного. Я сидел на кухне, ждал его.

— Я был сегодня в опеке, — сказал я спокойно. — Написал отказ. Через несколько дней приедут, оформят документы.

Он побледнел.
— Ты… серьёзно?

— Вполне. Я устал, Кирилл. Я не могу тебя больше тянуть, если ты сам не хочешь жить по-человечески.

— Подожди… — он осел на стул. — Я не думал, что ты правда так сделаешь. Я просто… злился.

— Поздно, — ответил я. — Завтра Вера Петровна придёт.

Он ничего не сказал, просто ушёл к себе.

Через несколько дней Вера Петровна действительно пришла. Разговаривала с ним минут двадцать. Потом вышла ко мне:

— Тётка отказалась. Других вариантов нет. Значит, детдом.

Я только кивнул.

— Денис, — сказала она мягко. — А вы уверены, что это не просто отчаянная попытка его образумить?

— Я не знаю, — признался я. — Я так устал, что уже не понимаю, чего хочу.

На следующий день я вернулся домой раньше. На кухне стоял запах кофе. На столе — яичница, бутерброды, хлеб в корзинке.

Кирилл сидел за столом, с красными глазами. Когда я вошёл, он встал.

— Прости меня, — сказал он дрожащим голосом. — Я не хочу в детдом. Я всё осознал. Я был идиотом. Я исправлюсь. Буду учиться, помогать, вовремя приходить домой. Только не отдавай меня, пожалуйста.

Он опустился на колени, и я впервые за долгое время увидел в нём не злость, а страх.

— Кирилл, — сказал я тихо. — Я даю тебе последний шанс. Один. Если всё повторится, я пойду в опеку снова. И уже не передумаю.

— Не повторится, — пообещал он. — Клянусь!

Он прижался ко мне и заплакал. А я не выдержал и тоже обнял его.

— Думаешь, мне легко было туда идти? — прошептал я. — Я правда собирался отказаться. Но где-то глубоко внутри надеялся, что ты поймёшь.

Мы сидели долго. Он рассказал, как боялся после смерти родителей, как чувствовал себя лишним, ненужным. А я понял — мы оба боялись одного и того же. Остаться одни.

На следующий день я забрал заявление. Вера Петровна ещё пару раз приходила проведать. Улыбалась, глядя, как мы вдвоём готовим ужин.

Кирилл сдержал слово. Стал другим. Учится, помогает, не спорит по пустякам. Иногда, когда я возвращаюсь поздно, на столе уже стоит тарелка с едой и записка:
«Разогрей в микроволновке. Ужинал без тебя, но скучал».

А вечерами мы сидим рядом — смотрим старые фильмы, смеёмся, спорим о пустяках.

И я думаю, что, может, этот последний шанс был нужен не только ему. Мне — тоже.