— Лучше, если бы тебя не было!

— Лучше, если бы тебя вовсе не существовало!

Эти слова прозвучали в комнате почти механически. Голос Лены дрогнул, но не из жалости, а от внутреннего напряжения, накопленного годами.

— Дитя, как же ты способна такое произнести… — Валентина с трудом подняла глаза. — Если бы не я, и тебя не было бы. Я ведь существование тебе предоставила, я жизнь тебе дала…

Она говорила так, словно напоминала о некой услуге, которую когда-то оказала и теперь требовала благодарности.

— Существование, но не привязанность, — сухо ответила Лена и указала на дверь. — Выход там.

— Ты… хочешь меня оставить? — пальцы Валентины мелко дрожали. Она вцепилась в изношенные рукава своей куртки, словно они могли удержать её в этом доме. — Что же теперь со мной произойдёт?..

Её слова звучали больше как жалоба в пустоту, чем обращение к дочери.

…Пальцы. Для портнихи — главный инструмент выживания. Когда-то они быстро бегали по ткани, управляли иглой и ниткой, создавали одежду. Но после инсульта эти пальцы утратили точность. Машинка стояла в углу, покрытая пылью, а сама Валентина едва перемещалась по квартире, опираясь на трость.

В её возрасте найти хоть какое-то занятие ещё можно. Но без образования, без сил, с вечной болью в теле — это почти невозможно.

— Да. Намерена, — произнесла Лена глухо, не давая себе ни малейшего шанса смягчиться. — Ты мне бесполезна.

Она отвернулась, словно боялась, что глаза выдадут скрытые эмоции.

— Уходи. Разве не ясно, что мне всё равно?

Эти слова словно сами сорвались. Двадцать лет Лена мысленно готовила другую речь: спокойную, холодную, достойную. Хотела встретить мать, как чужого человека, без крика, без упрёка. Но в тот момент, услышав её планы, сорвалась.

Женщина, что когда-то произвела её на свет, вдруг вспомнила о дочери. Не о том, что она человек, не о том, что она родная кровь. А о том, что у неё есть жильё. Своё. Без долгов. Возможно, с нормальными условиями.

Для Валентины это было не спасение отношений, а удобный выход.

— Я ведь не собираюсь с пустыми руками на шею садиться, — говорила она несколькими минутами ранее, оправдываясь. — Будем жить вместе, а я тебе свою комнату перепишу. Когда ребёнок появится — нянчить стану. А ещё помогать по дому. Я уже не молода, пока могла — справлялась, а теперь без поддержки не обойтись.

Лена слушала и думала только об одном: никогда в жизни она не позволит этой женщине прикоснуться к своим детям. Всё, что мать оставила ей в наследство, — это травмы.

Валентина всегда повторяла:
— Мне некогда.

Это заменяло сказки, колыбельные и простые разговоры. Книжки с картинками, принесённые дочерью, она отталкивала, не отрываясь от экрана телевизора.

Возможно, именно поэтому Лена рано научилась читать — не из любви к книгам, а из пустоты, которую нужно было чем-то заполнить.

— Лучше, если бы тебя не было!

Такое Лена услышала, когда ей было всего пять лет. Она решила приготовить матери блины, но рассыпала муку. Маленькая девочка тут же поняла: будет наказана. Она пыталась собрать муку руками, вытирать ковёр тряпкой, но всё было без толку. Почти весь день она просидела в углу, тихо плача.

Иногда ей действительно казалось, что несуществование было бы лучше. Бабушек и дедушек у неё не было, мать всегда уставшая и раздражённая, занята либо машинкой, либо телевизором. Для дочери времени не находилось, зато для колких слов хватало сил.

— Везёт тебе, — говорила Валентина соседке, когда та хвасталась успехами сына. — А моя — бездарность.

Лена слышала это и верила. Где бы она научилась рисовать? Мать с ней ничем не занималась. В садике Лена сидела тихо, не вступала в игры. В школе привычка закрепилась: не подходить к детям, не разговаривать с учителями. Её не звали, она сама не шла.

Мать вызывали в школу, а потом дома кричала:

— У всех дети как дети, а у меня… Надо было прервать беременность!

Лена всё больше становилась тенью. Она боялась людей, боялась начать разговор, боялась быть отверженной. Но всё равно пыталась заслужить внимание: мыла посуду, мыла полы, надеясь на похвалу.

— Господи, кто тебя просил? Всю плиту водой залила!

Любовь не зарабатывается, но она этого не знала.

В восемь лет в её жизни появился Степан. Дверь хлопнула, в коридоре прозвучал его голос. Лена испугалась и спряталась в шкафу.

— А что это за мышонок тут прячется? Не бойся. Я пришёл с миром. И с шоколадкой. Мать сказала, что ты любишь молочный.

Она осторожно выглянула. В его руках была плитка шоколада. Степан ждал её спокойно, не торопя.

Для девочки это был первый опыт: кто-то готов ждать, пока она выйдет сама.

С того дня она впервые ощутила, что может быть кому-то нужна.

Степан оказался другим. Он не кричал, не ставил в угол, шутил, играл, учил баскетболу, дарил игрушки. С ним даже Валентина смягчалась — могла обнять дочь при нём.

— У тебя будет братик или сестричка, — сказал он однажды с улыбкой.

Лена радовалась. В её голове рисовались картины: как она будет заботиться, защищать малыша, учить его рисовать. Она мечтала о будущем, где у неё будет настоящая семья.

Но в один день всё рухнуло.

Её посадили в машину, вручили рюкзак с игрушками. Сказали, что везут в место, похожее на лагерь.

— Там у тебя будут друзья, — радостно сказала мать. — Будете играть. Мы будем навещать.

Но в груди сжалось. Девочка молчала.

— Валя, подумай… — сказал Степан мрачно.
— Что тут думать? — ответила мать. — Там ей будет лучше. Всё равно я не справляюсь. Оценки видел? Нам надо думать о будущем.

В её будущем дочери не было.

Первые недели Лена ждала. Смотрела на ворота, надеялась, что дверь откроется. Но никто не приезжал. Надежда умирала долго, но умерла окончательно.

Через полтора года появился Степан. С ним была женщина — Маргарита. Лена расплакалась. Через неделю её увезли к себе.

У них не было детей, и она быстро стала центром их мира.

— Умница. Мы гордимся тобой, — сказала Маргарита, когда Лена принесла первую пятёрку.

Девочка почувствовала переворот. Мир стал иным.

В шестнадцать она спросила у Степана:

— Что стало с мамой?

— У нас с Валей не получилось, — ответил он. — У неё выкидыш был. Может, это и к лучшему. А я… я не смог принять её решение по поводу тебя. Это было жестоко. Как-то не по-людски.

Он говорил отрывисто, словно не хотел возвращаться к прошлому.

Теперь Лене тридцать. Встреча с матерью снова окунула её в грязь. Хотелось смыть всё.

Она вызвала такси и поехала к Степану и Маргарите. Там её всегда ждали. По пути купила сладости и игрушки.

— Лена, привет! — кинулся мальчик лет пяти. — Пошли играть!

Кирилл. Братик. Его усыновили почти сразу.

— Подожди! — засмеялась Маргарита. — Дай нам дочку обнять.

Степан улыбался, как тогда, с шоколадкой.

И Лена чувствовала: её боль растворяется в тепле. У неё есть семья. Не по крови, но по выбору. И это важнее.