— А с какой стати я должна покупать что-то чужому ребёнку?

— Мам, а где подарок от тёти Кати? — Илюша прижал к груди коробку с конструктором и посмотрел так серьёзно, будто я могла спрятать велосипед в кармане.

— Э-э… тётя Катя оставила его дома, сынок, — пробормотала я, отвернув взгляд. — Сказала, привезёт позже.

— Ладно, — он кивнул, но губы сомкнулись упрямо. — Тогда я у неё потом сам спрошу.

Кухня уже дышала тёплой ванилью и ароматом клубники, в комнате звенели голоса. Дети проносились по коридору шумными вереницами, оставляя за собой хохот и шелест рваной бумаги.

Взрослые сидели за столом, чинно переговаривались, поднимали бокалы с лимонадом, кто-то шептал: «Торт чудесный, рецепт непременно дай».

И только Катя, моя подруга из «прошлой жизни» — той, где мы по пятницам обсуждали фильмы и строили спонтанные планы, — сидела прямо, словно на экзамене, и осторожно отодвигала от плеча серпантин.

— Кать, лимонада тебе? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал бодро.

— Спасибо, я за рулём, — она едва улыбнулась уголками губ, холодно.

Я заметила её пустые руки ещё в прихожей, но не придала значения: мало ли, вдруг пакет стоит под столом.

Когда Илюша вскрывал коробки, Катя не подошла ближе — осталась на диване. Когда все зааплодировали очередной игрушке, она негромко сказала: «Поздравляю» и прочитала четверостишие. На вид мило, но от этого вдруг стало прохладно, как от открытого зимой окна.

— Мам, а у тёти Кати денег нет? — шепнул мне Артём, сын нашей подруги Светы, когда ребята разошлись по комнатам.

— Не твоё дело, — шикнула Света и посмотрела на меня виновато. — Не бери близко к сердцу, Ань. Наверное, у неё просто… ну, ты понимаешь.

— Думаю, понимаю, — сказала я вслух, а внутри думала: «Не понимаю».

Когда хлопушки умолкли, бумажки смели, посуду сложили в мойку, а последнее «спасибо» растворилось в подъезде, я закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и ощутила: внутри копится негодование.

— Мам, а тётя Катя действительно забыла подарок? — выглянул Илюша, держа грузовик.

— Думаю, да, — ответила я. — Она принесёт. Обязательно.

— Тогда я подожду, — твёрдо сказал он и покатил машину по коридору.

Я набрала Катю.

— Почему ты ничего не подарила Илье? — спросила прямо. Тон вышел резче, чем я рассчитывала.

— Подарила, — спокойно произнесла она. — Своё присутствие и стихи. Ты же слышала.

Мы встретились через два дня в кафе. Я выбрала место с большими окнами и ровной музыкой. Казалось, воздух там создан, чтобы не поссориться. Но у каждой в сумке лежали свои камни.

— Ну? — начала я, едва поставили чашки. — Объясни.

— Что именно? — Катя подцепила ложечкой пенку, не глядя ни на меня, ни на кофе.

— На дне рождения. Ты пришла без подарка. Совсем. Илья спросил. Мне пришлось выкручиваться.

— Ань, — она подняла взгляд, усталый, но острый, — я пришла. Я поздравила. Я придумала стихи. А вы устроили ярмарку, где каждый обязан вручить коробку, и теперь требуете квитанцию за кусок торта?

— Дело не в торте, — я сдержалась, хотя хотелось стукнуть ладонью по столу. — Дело в уважении. На дни рождения приносят подарки. Детям — особенно. Это знак внимания.

— А с какой стати я должна покупать что-то чужому ребёнку? — Катя поставила чашку, и фарфор щёлкнул о блюдце, словно выстрел. — Потому что «так положено»? Потому что твоё материнство теперь должно быть для всех главным проектом?

— Да при чём тут моё материнство! — сорвалось у меня. — Можно же захватить плитку шоколада. Пачку наклеек. Он ребёнок, Кать. У него праздник. Это радость. И да, это обычай — приносить подарок имениннику. Что здесь сложного?

— Сложность в том, чтобы подчиняться чужим правилам, — усмехнулась она. — Я не хочу участвовать в конкурсе «чья коробка больше». Я не хочу толкаться в детских отделах. Я не хочу обманывать себя, будто мне интересно смотреть, как малыши рвут упаковки и кричат. Я пришла к тебе. Поддержать тебя. Прочла стихи. Для меня это подарок. Честный.

— Честный? — я горько фыркнула. — Честный — это предупредить: «Мне тяжело на детских праздниках, я не приду». Честный — это не сидеть с каменным лицом и не показывать ребёнку, что он тебе неприятен. Ты выглядела как на собрании жильцов.

— Прости, — в её голосе проскользнула усталость. — У меня ночные смены, новый проект. И да, я не люблю шумных детей. Я не обязана.

— Никто не требует любить. Нужно уважать, — тихо сказала я. — Илья заметил. Он маленький, но заметил. Это было больно.

— А мне больно, когда зовут туда, где я лишняя, — парировала Катя. — Я пришла ради тебя. Но, похоже, нужна была не я, а мой «взнос».

— Я бы прислала список, если бы знала, что ты воспринимаешь подарок как налог, — вздохнула я. — Кать, без театра. Можно было принести карандаши. Он прыгал бы от счастья. Пятьдесят рублей, понимаешь? Дело не в деньгах. Дело в том, что в наш язык дружбы ты вставила слово «обязана».

— А ты произнесла «вежливость», и прозвучало как «подчиняйся», — резко сказала она и встала. — Я не обязана играть по вашим семейным правилам. У меня свои.

— Тогда не приходи, — произнесла я удивительно ровно. — Если тебе тяжело в моём доме — не приходи. Я не хочу заставлять тебя терпеть. Но холод возле моего ребёнка я терпеть не буду.

— Договорились, — кивнула она. — Оплачу кофе и уйду.

— Кать, — окликнула я её, когда она уже направлялась к стойке. — Я позвала тебя, потому что думала: «Все будут. И Катя тоже». Я не ждала «взнос». Я ждала плечо.

— Плечо — это не коробка, — обернулась она. — Но, видимо, для тебя — да.

И ушла.

…

Дома стало непривычно тихо. Даже часы тикали виновато. Я ходила из комнаты в комнату, собирала со стола салфетку, поправляла наклейку на шкафчике, переставляла вазу — лишь бы не слушать собственные мысли.

— Мама, — Илюша просунул голову в кухонную дверь, — а когда тётя Катя придёт с подарком?

— Не знаю, — ответила я честно.

— Она сказала, что подарила стихи, — задумался он. — Но стихи — это в телефоне? Их можно потрогать?

— Стихи — это в сердце, — машинально произнесла я школьную формулу. — Их можно почувствовать.

— А игрушки — это в руках, — твёрдо сказал он. — Ими можно играть.

— Верно, — я улыбнулась как могла. — Ими можно играть.

…

На следующий день я зашла в маленький магазин канцтоваров. Полки с альбомами, банки с гуашью, запах детства.

— Вам помочь? — подняла глаза продавщица.

— Да, — кивнула я. — Мне нужен хороший набор красок и альбом на плотной бумаге.

— Для ребёнка? — улыбнулась она.

— Для моего сына, — сказала я. — От тёти Кати.

Я выбрала краски, альбом и набор наклеек. Дома вручила Илюше.

— Смотри, — сказала я. — Это от тёти Кати.

— Ура! — он всплеснул руками. — Спасибо тёте Кате!

Он уселся на пол, распаковал краски, а я слушала, как кисточка стучит о баночку с водой. У каждого свой звук утешения. У меня сегодня — этот.

Телефон мигнул. Сообщение от Кати:

«Ань, прости, если задела. Я правда не хотела обидеть Илью. Я не умею вести себя на детских праздниках. Это не оправдание, а честность. Подарков я не приношу принципиально — это моя позиция. Но могу прийти к вам вдвоём и прочитать ему сказку про дракона, который любил арбузы. Он смеяться будет. И пирог у меня выходит отличный. Без свечей, обещаю».

Я долго смотрела на экран.

— Спасибо, что написала, — ответила я. — Давай позже. Пусть всё уляжется.

— Хорошо, — пришло спустя минуту. — Если что, я рядом.

…

Вечером я не сразу уснула. В голове спорили две женщины: мать с календарём радостей и девочка из прошлой жизни, любившая внезапные поездки. Обе жили во мне и обе хотели быть услышанными.

Одна шептала: «Теперь — о границах». Другая возражала: «Теперь — о честности». И в итоге они сошлись на том, что язык дружбы иногда перестаёт совпадать.

Я посмотрела на Илюшу. Он спал, уткнувшись носом в подушку. На тумбочке сохла его картина: зелёный квадрат, красная линия, жёлтый круг — «мама, это машина едет по радуге». У каждого своя радуга. И у каждого свой путь к ней.

…

Через несколько дней мы с Светой встретились на площадке. Разговоры шли обычные: «какой сад», «как ест», «сколько спит». Но я снова вернулась к той теме.

— Я купила Илье краски «от тёти Кати». Он радовался, будто получил самолёт.

— И правильно, — кивнула Света. — Детям нужен предмет. Стихи они поймут позже.

— Я не хочу делать из этого войну «детные против бездетных», — выдохнула я. — Но буду осторожнее. Прежде чем звать, буду спрашивать: «Тебе ок? Ты точно хочешь?» И если «нет» — не обижаться.

— Разные плоскости — не значит разные планеты, — заметила Света. — Иногда разговоры строят мосты.

— Иногда — стены, — пожала я плечами. — Но и стены важны: они показывают, где заканчивается мой дом.

…

Вечером я снова написала Кате:

«Кать, я тебя слышу. И понимаю, что для тебя стихи — жест. Илья пока этого не понимает, и мне пришлось выкрутиться. Давай возьмём паузу. А когда будем готовы, встретимся втроём. Без толпы. Ты прочитаешь про арбузы. Я испеку пирог. И без обязательств».

— «Договорились», — пришло почти сразу. — «Я рядом. Просто иногда рядом — не в одном помещении».

Я закрыла телефон и пошла на кухню. Достала муку, разбила яйцо. Пока сахар шуршал в миске, я думала: если сохранять настоящую вежливость — ту, что означает «я вижу тебя и не хочу ранить», — то, может быть, стихи и шоколадка однажды смогут жить на одной полке.

— Мам, пирог будет с яблоками? — заглянул Илюша.

— Будет, — кивнула я.

— А мы позовём тётю Катю?

Я улыбнулась.

— Позовём, когда она будет готова. И когда ты будешь готов. Договорились?

— Договорились, — серьёзно сказал он. — Тогда я нарисую ей арбуз.

— Отличный план, — провела я ладонью по его макушке. — И это будет твой подарок. Тоже честный.

Мы смотрели, как поднимается тесто. В этом молчании не было обиды — только новый порядок. Не идеальный, но наш. В нём есть место и для стихов, и для карандашей, и для честного «нет», которое не разрушает, а бережёт.

…

Я не стала делать выводы про всех бездетных. Слишком грубо. Я сделала вывод про нас с Катей: у дружбы тоже есть возраст, и в любом возрасте приходится заново учиться говорить. С уважением. С границами. С возможностью шагнуть в сторону — и не хлопнуть дверью.

А пока у нас есть краски. У нас есть пирог. И рисунок, где зелёная машина мчится по жёлтой радуге. С подписью в углу: «Для тёти Кати».