ЗОРЬКА
Самое раннее своё детство Ваня помнил смутно. Лишь так… кое-что – обрывки воспоминаний. Зато потом все четче и яснее. Но единственное, что он знал всегда, было то, что детство его прошло с бабушкой почти слепой и глухой.
Бабушка Клаша уже старая, ей за восемьдесят. Чаще всего она сидит в углу и вяжет бесконечные носки.
Ее пенсии на двоих не хватает… Муж погиб на войне. Только пришла не похоронка, а письмо о том, что он пропал без вести.
А вдовам тех, кто пропал без вести, пенсия не полагалась. Вот и жили они с Ванькой на копейки. Потому-то и нашла бабушка способ подзаработать.
Носки она вяжет по паре разных цветов и всегда одного размера из шерсти соседской козы Лыськи.
Раньше вязала хорошо, а теперь глаза уж не видят. Она вяжет почти вслепую. Иногда теряет петли. Мучаясь и ругаясь, вновь находит их на ощупь.
Потом, навязав с десяток пар носков, выносит их на станцию продавать.
Чаще всего люди равнодушно проходят мимо…
Только однажды ей повезло. Подошел один человек. Судя по голосу, мужчина средних лет. Спросил:
— Почем продаёшь?
Бабушка, не веря своему счастью, ответила:
— Пятьдесят за пару.
Мужчина отсчитал пятьсот рублей, забрал десять пар и ушел.
Время от времени, он появлялся вновь и скупал все ее носки.
— Куда тебе столько? — спрашивала радостно бабка. — Ешь ты их, что ли?
— Давай, давай, мать! Беру, значит, надо.
— Дай Бог тебе здоровья! – говорила бабуля. — Хорошо-то как – внуку моему на пряники.
Родителей своих Ванька не помнил.
— Бабуль, а где моя мама? — спрашивал он в детстве.
Бабка Клаша тяжело вздыхала.
— На небе. Бог забрал. Видать, так надо было.
— А папка?
Ваня никак не мог понять, почему у всех родители, как родители, а он живет с бабушкой.
— А папка твой уехал. Далеко. Не приедет никогда. Не жди уж.
Ваня выходил на двор и играл со своими сверстниками. Бегал по улице босиком. Пыль стояла столбом, а дети все равно носились, не замечая ни жары, ни пыли.
Летом играли в прятки и казаки-разбойники. Зимой катались с горки на санках – вот и все деревенские развлечения.
Домой мальчик приходил голодный, но веселый. А бабушка отмывала его, кормила щами и укладывала спать.
Однажды сосед их, дядя Матвей, прибежал к бабушке ни свет, ни заря.
– Баб Клаш, спасай!
– Чего? – не поняла она.
– Спасай, говорю! Я тебе корову хочу отдать.
– Ты, что? Какую корову?
– Зорьку! Да ты не боись, – дядя Матвей зашептал ей в самое ухо. – Помнишь, я менял мотоцикл на корову?
– Ну… – кажется, бабка начала понимать.
А было дело так:
Сосед ее дядя Матвей, работая завхозом в автохозяйстве, списал старый мотоцикл. Честно говоря, мотоцикл был уже никудышный. Ну, Матвей его и «отремонтировал» – в общем – как бы списал. А чтоб следы замести – обменял тот мотоцикл в соседней деревне на корову.
А на днях, кто-то сказал Матвею, мол, ОБХСС ходит, проверяют хозяйства.
Вот Матвей и испугался. Сначала хотел он корову зарезать. Да пожалел. Уж больно молочная была.
– Это, как? На время, что ль, отдашь? – бабка решила поторговаться. – Ежели на время, то изволь… Эй, погоди-ка! Ты, получается, сухим выйдешь, а меня, думаешь, по старости пощадят? А вдруг не пощадят – посадят?! А малого, куда? В детдом?! Ох, ты и зараза! Ишь, чего удумал! – бабка разозлилась. – А ну-ка пошел отсюда! Не-то сама сейчас твою ОБХСС вызову.
Матвей понял, что лучше сразу отдать корову насовсем и забыть про эту проблему.
– Нет, бабка, не поняла ты! Я ж навсегда… даром тебе отдать хочу, вот дура старая! Малец хоть молочка попьет досыта.
Так у бабули с Ваней появилась Зорька.
Жить стало веселей. Со своим молоком и сметаной!
Баба Клаша нарадоваться не могла на Зорьку: и красавица, и умница, и молока больше всех даёт.
Одно плохо: приходилось Ване частенько помогать управляться да летом вставать в полпятого утра.
Пастух собирает коров рано. Как заслышишь колокольчик, так и выгоняй скотину со двора.
И Ванька встает: ни свет, ни заря. Спотыкается, глаза-то еще закрыты.
Находит он бурёнку чуть ли не наощупь…
А Зорька уже не спит. Знает свой час. Ждёт уже. Мычит негромко, тычется теплым носом в Ванькино плечо.
– Отстань, – ворчит мальчуган. – Из-за тебя меня будят рано.
А сам прижимается к ней и ласкается. Знает мальчуган – кормилица она – родное существо!
Он провожает Зорьку за ворота и бежит быстрее назад: в дом, в теплую постель – досыпать.
Это и есть его самые лучшие и добрые воспоминания о детстве.
Сейчас ему уже пятнадцать…
Бабушка не видит совсем. Стала часто болеть, лежит на печи, не встает. Весь дом на Ване.
Печь истопить – Ванька беги. Кашу сварить – опять же Ванька. Дров наколоть – он же.
По вечерам идет парень Зорьку доить. Уже три года, как научился – доит сам – бабушку жалко.
Она старалась, до конца сама тянула, как могла своё нехитрое хозяйство.
А по ночам подолгу стояла на коленках в углу под образами, прося у Бога:
«Дай ты мне, Господи, Отец наш небесный, еще хоть немного пожить, пока не подрос малой…»
Жили они бедно: ни телевизора, ни стиральной машинки. Иногда работало старенькое радио, впрочем, и оно часто замолкало.
Зато внук – отрада!.. Ваня учился в школе хорошо, старательно. А после уроков засиживался в школьной библиотеке. И к восьмому классу перечитал всё, что в ней было – самое интересное.
Он мечтал о том, что окончит десятилетку и поступит в медицинский институт. Выучится на врача и вылечит свою родную бабулю.
А ей становилась все хуже и хуже. И однажды она просто закрыла глаза и уснула…
Насовсем!..
Ваня, словно почувствовал, что – пришел со школы пораньше.
– Ба-а-а, – закричал он с порога. – А завтра у нас экзамен первый, по русскому.
Бабушка молчала, темнела неподвижным одеялом в глубине дома. И откуда вдруг повеяло каким-то неземным холодом.
Ваня снял ботинки, подбежал к бабуле, хотел по привычке крикнуть ей на ухо, мол, здесь я уже.
Да отшатнулся от страшной догадки – бабушка не шевелилась.
Он стал трясти ее за плечо:
– Баба, ты чего, а? Ты заболела, да? Ты, зачем, баб? – спрашивал он ее. – Ты, что?.. А я, как же? Ты, что ли, умерла?..
Холодное тягостное густое молчание сдавило парнишке горло.
– Н-е-е-т! – закричал он во всю мочь. – Н-е-е-т!
Он заплакал горько, навзрыд… и вдруг кинулся целовать её.
Он целовал ее лицо, ее сухонькие натруженные руки, которые никогда не целовал при жизни. Хоть и хотел, но стеснялся.
В соседях завыл, заплакал знакомый пес. И запричитала деревня, застучали, забегали чьи-то ноги.
А Ваня все лежал на полу около своей бабушки, весь в слезах, не в силах подняться…
Зорька, даром, что корова, и та тяжело переживала смерть бабушки.
Через неделю после ухода хозяйки, она и сама просто перестала кушать и вставать на ноги.
Местный ветеринар, осмотрев корову, вынес вердикт:
– Надо резать, пока не поздно.
Утром пришел сосед, все тот же Матвей Рогов, да с председателем.
– Ты вот чего, Вань. Иди-ка в школу. Мы тут сами…
У Вани захолодело все в груди. Зажало, затеснило, заныло. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– О чём это вы? – спрашивает он, заподозрив неладное.
– Так резать корову будем. Состарилась она. Не вылечить. А так… хоть мясо сдадим – тебе на дорогу денег выручим. Ты ж поступать решил в институт… или, куда там еще?.. Вот то-то и оно!
Ване показалось, что он ослышался.
– Кого резать?.. Зорьку?!
Зорька была членом их маленькой, но такой счастливой семьи. Она была, может быть, даже главнее его – Ваньки! Она ж кормилица!
Почти половину его короткой жизни Зорька прожила с ними.
Когда ему было плохо, он бежал к ней, к Зорьке, чтобы излить свои беды и горести.
Он рассказывал ей всё. Даже то, что не рассказал бы своей бабуле. И Зорька его понимала. Тянулась к нему, облизывала, мычала понимающе или, наоборот, неодобрительно.
Ванька выслушал мужиков, выскочил молча на улицу. Вбежал в хлев. Сердце колотилось где-то там – в висках. Даже волосы на голове, казалось, дыбом встали.
– Зорька, Зоренька, – позвал ее паренек.
Словно ожидая его, она подняла голову, посмотрела виновато, будто хотела сказать:
«Видишь, какая я старая стала да больная. Ты уж прости меня…»
Ваня подошел к ней, погладил ее, зашептал:
– Ишь, чего надумали, Зореньку нашу убить, зарезать! Не дам! Ты не переживай, хорошая моя, я тебя вылечу! Вылечу!
И вдруг, из глаз его брызнули слезы – горькие отчаянные.
– Что же делать, что делать-то? А? – спрашивал он в растерянности не то у коровы, не то у себя, размазывая горючие слезы по щекам.
Зорька смотрела на него своими добрыми фиолетовыми глазами…
И была в её взгляде какая-то человеческая боль и тоска.
За дверью хлева загудели мужики. Всё явственнее слышны были их голоса:
– Ну, что там, Вань? – крикнул Матвей. – Выходи, чего ты?..
Иван вышел из сарая с вилами в руках.
– Ты, что, ты, чего? – отшатнулись мужики.
– Ничего! – закричал на них Ваня. – Только, если кто подойдет к ней – убью! Не дам её резать! Слышите, не дам! Лучше меня убейте!
И задрожали его пальцы от напряжения, и даже голос охрип.
Он стоял и смотрел мужикам прямо в глаза.
– Так мы-то для себя, что ли?.. Для тебя старались. Думали, денег на дорогу. Мы-то, что? Мы – ничего… Сдохнет, всяко…
– Пускай сдыхает, а резать не дам! А-а-а-а! – закричал вдруг Ваня, размахивая вилами по сторонам.
Глаза его наполнялись кровью, и больно застонало сердце… А он все кричал, никого не видя, не замечая, как израненный зверь.
Отскочили мужики, отшатнулись. Стали расходиться по дворам, всё оглядываясь на пацана.
Только тогда Ванька успокоился, остановился и вернулся в хлев.
То ли от отчаянья, то ли от вселенского горя и одиночества сел он рядом с Зоренькой своей и горько заплакал, как в далеком детстве…
Ваня не спал всю ночь. А под утро вдруг почувствовал усталость, сознание провалилась куда-то, и он заснул младенческим сном.
А на другой день кормилицы его – Зореньки не стало.
Приехал Матвей Рогов и оттащил животное волокушей за деревню.
Там под берёзой, в чистом поле её и захоронили.
Ваня положил по букету ромашек обеим: бабушке и Зорьке.
Через неделю Иван получил аттестат об окончании восьмилетки, заколотил избу досками и пошел из деревни искать свою судьбу, свое счастье…
Автор: Гавраева Светлана
The post first appeared on .
Комментарии (0)