- Дыши, полковник! Дыши, черт тебя подери! Раз-два, вдох-выдох, раз-два… Вот так, полковник, вот так. Дыши. Рано тебе еще туда. Рано!
Молодой, одетый в спецовку мужчина тыльной стороной ладони вытер застилающий глаза пот и нервно посмотрел в сторону распахнутых Катериной Петровной ворот, куда, разбавляя вечерние сумерки синими отсветами, заезжала скорая помощь. Одна белоснежная и шесть темных теней метнулись было навстречу раскрашенной красными крестами машине, но, повинуясь еле заметному жесту руки кутающейся в плетеную шаль худенькой женщины, замерли.
- Тихо, родные, тихо. Не мешайте, - Екатерина Петровна, не видящая из-за слез дальше собственной руки, ласково прошлась по отдающему рыжиной загривку подвернувшейся под руку собаки и, чувствуя, как подкашиваются ноги, облокотилась на растущую у ворот молодую яблоньку.
«Господи, ну зачем ты так? Зачем? Разве ж мало он сделал, разве ж …? Заклинаю тебя, Господи! Слышишь? Не смей! Не забирай!»
Шепот женщины путался, смешивался со скатывающимися по щекам горошинами слез и, подхватываемый еще теплым осенним ветром, перемеженный с надрывным многоголосым скулением, тонул в вязкой тишине сада.
«Ничего, Сережа, ничего. Ничего, родной. Все хорошо будет. Не может быть по-другому. Слышишь? Не может!»
Катерина прижала к губам теплую ладонь уложенного на носилки супруга и, посмотрев, как врачи принялись за дело, спотыкаясь, пошла к дому собирать вещи.
- Тетя Катя, вы присядьте, я сама все сделаю, - метнувшаяся ей наперерез белокурая молодая девушка обняла дрожащие плечи женщины и, увлекая последнюю в сторону покрытой блестящим лаком садовой скамейки-качели, которую они несколько дней назад построили все вместе, бросила взволнованный взгляд на мужа, закрывающего ворота.
- Ваня, мальчишек разбуди. И Семену позвони! Оля с девочками уже едут. И Гришку, Гришку успокой! Убьётся же, бестолковый!
Иван, кое-как справившись с беснующимся, кидающимся на закрывшиеся за скорой ворота, песцом, перепрыгивая через ступеньки забежал на второй этаж. Разбудив прикорнувших после веселых игр с собаками сыновей, уютно умостившихся на покрытом плюшевым пледом диване, стоящем у стены светлой, увешанной детскими рисунками комнаты, набрал номер Семена. Дождавшись, когда гудки сменятся голосом, выпалил:
- Двадцать шестая больница! Выезжайте!
*****
- Дыши, Сергей, дыши! Дыши, черт бы тебя побрал! Раз-два, вдох-выдох! Раз-два... Вот так, Сергей, вот так. Рано ты туда собрался! Рано. Дыши… Раз-два, раз-два.
Коренастый, одетый в белый халат мужчина, тыльной стороной ладони утер градом катившийся по лицу пот и, бросив последний взгляд на монитор, где отрывистая линия сменилась ровными уверенными импульсами, облегченно вздохнул. Отдав находившейся в палате медсестре необходимые распоряжения, доктор проверил все показатели и, убедившись, что кризис миновал, тихо прикрыл за собой дверь.
Его новый пациент, полковник Лютиков Сергей Романович, поступивший сегодня в отделение в бессознательном состоянии, вызывал много вопросов, ответы на которые доктор надеялся получить у всей разномастной компании, что вот уже несколько часов к ряду дежурила под больничными окнами и совершенно не собиралась расходиться.
Словно один большой живой организм, люди, собаки и даже (подумать только!) один белоснежный песец, ни на шаг не отходящий от хрупкой, миловидной женщины, как по команде поднимали блестящие, наполненные волнением глаза к окнам палаты, где лежал седовласый сухопарый мужчина, и, тихо переговариваясь между собой, вновь продолжали прохаживаться по больничному двору. Казалось, в их единой сплоченности, в их наполненных немым ожиданиям взглядах, есть что-то такое... Ощутимое, весомое, правильное.
Вот только этому чему-то никак не удавалось подобрать название. Будто все они: и тихо переговаривающиеся люди, и молчаливые, удивительно спокойные дети, и надрывно, словно просяще, поскуливающие животные, были связаны толстыми, прочными, невидимыми опытному врачебному взгляду нитями. И центром этого переплетенного клубка был обмотанный проводами и датчиками мужчина, чья гордая, наполненная скрытой мощью осанка даже в бессознательном состоянии вызывала у окружающих уважение.
Доктор скинул рабочий халат и, спустившись в холл первого этажа, направился прямо к ожидающему на улице семейству. Семнадцать пар разномастных глаз, одновременно уставились на приближающегося мужчину и только одни, черные, похожие на крупные бусины, по-прежнему не отрываясь смотрели на женщину, у чьих ног, свернувшись кольцом, и лежал их обладатель.
- Кризис миновал. Сердце работает ровно. Вот только, - доктор виновато взглянул в горящие волнением лица и, сглотнув, продолжил, - В сознание ваш полковник не приходит. Будто держит его что, не пускает. Будто…
Договорить мужчина не успел. Пространство больничного двора в одну секунду наполнилось воем. Горьким, отчаянным, зовущим. Разбавленным рваным поскуливанием задравшего голову к окнам больничной палаты белоснежного песца. Вой заполнял собой каждый уголок, отражался от больничных стекол, за которыми, завороженные, замерли врачи и пациенты, пробивался сквозь людские сердца и, оставляя за собой чувство зарождающейся надежды, поднимался высоко в небо. В этом животном крике было столько боли, и, одновременно, столько щемящей веры и отчаянной надежды, что суровый, закаленный годами непростой службы врач, ощутил себя маленьким мальчиком. Мальчиком, на чьих глазах зарождалось чудо...
*****
Полковник Лютиков открыл глаза и уставился на белоснежный потолок больничной палаты. Сквозь волны неровно наложенной побелки ему почему-то мерещились черные бусины Гришкиных глаз. Они словно спасительные маячки звали вынырнувшее из сна сознание за собой. Звали уверенно, призывно, требовательно. Звали отчаянно, маняще.
Сергей Романович поднялся с больничной койки и с трепетом, что никак не вязался с суровой полковничьей натурой, подошел к окну.
Они были там. Смотрели на него снизу больничного, усыпанного опавшими листьями, двора и счастливо улыбались. Обнимали друг друга. Не сдерживая слез, наперебой махали ему руками. Хрупкая, кутающаяся в плетеную шаль, его верная Катюша. Размазывающие по щекам блестящие блики - Иришка с Ольгой. Переминающиеся с ноги на ногу Ваня и Сема. Смеющиеся от переполняющей их радости мальчишки-погодки Алешка и Коленька. Маленькая Семина Полинка, что совсем недавно, каких-то пару месяцев назад, клюнула его сопливым носом в выбритую щеку и, со свойственной лишь детям непосредственностью, назвала дедушкой. Хохотушки близняшки Валентина и Марина, одетые в связанные Катериной нарядные голубые кофточки…
Рвущиеся с поводков, подметающие хвостами асфальт и счастливо лающие Дик, Верный, Мишка, Туман, Гром и Ладушка. И Гришка. Конечно же, Гришка. Белоснежный, будто вновь выпавший снег, Гришка, что по привычке кольцом обернулся вокруг вечно зябнущих ног его любимой супруги и, лукаво прикрыв розовый нос кончиком пушистого хвоста, неотрывно смотрел на своего хозяина.
Его семья. Его сила. Его гордость.
Его опора, которую, седовласый полковник, чьи стальные глаза вдруг подозрительно защипало, все не мог понять, чем заслужил.
Автор Ольга Суслина ( )
Комментарии (0)