Все люди друг для друга

— Мама, не плети косичку Даше такую, выйдем — я ей хвостик сделаю.

— Почему?

— Ты очень туго делаешь. Ты мне когда в детстве плела, у меня аж лоб болел. И голова. Я дождаться не могла вечера, чтобы расплести.

— А сказать нельзя было? Ты выставляешь меня сейчас мегерой какой-то перед чужим человеком…

Чужой человек — это я.
Я вообще не выбирала эту роль — быть свидетелем чужого семейного конфликта, просто ехала по трассе, увидела троих женщин: маму, дочку и внучку на условной остановке, под палящим солнцем.

Решила подкинуть их до железнодорожной станции — явно же с дачи, тем более, что у меня даже бустер есть для ребенка.

Уже в машине оказалось, что это мама (лет 60), старшая дочь (лет 30) и внучка (лет 6). Правда внучка от другой дочки, младшей, и для старшей она — племяшка, но не суть.

И вот старшая дочь (её зовут Лена) села вперед, а бабушка с внучкой — назад.

И бабушка в дороге решила заплести девочке косичку.

А Лена говорит, мол, не плети, ты больно плетешь.

А бабушка насупилась: «А зачем молчать и выставлять меня исчадием ада перед чужим человеком? Почему не сказала, что причёска жмёт?»

А Лена пожимает плечами:

— Не знаю, почему не сказала. Вот правда не знаю, мам.

Потом бабушка достает грушу и абрикосы. Говорит внучке: поешь.

Та не хочет. Машет головой: «Не хочу, ба!»

А бабушка:
— Ну, сушки могу дать. Дать сушки?

— Я не хочу, ба…

— Ну, печенье. Земляничное.

— Я не хочу.

— Ну, абрикос-то… Абрикос-то не еда. Абрикос-то съешь…

— Мам, — взрывается Лена с переднего сиденья. — Ну ты слышишь? Даша не хочет есть! Она пять раз сказала: «Не хочу». А тебе важнее накормить, чем услышать!

— Ты добить меня решила? Я теперь в глазах чужого человека просто худшая мать в мире. Косички не такие плету. Кормлю не так и не тогда…

Бабушка порывисто убирает в сумку не пригодившуюся снедь и обиженно смотрит в окно.

Девочка тоже насупилась: хоть и маленькая, понимает, что бабуля и тётя Лена из-за неё поссорились.

И Лена черные очки от солнца с макушки на глаза опустила.

«Господи, скорей бы уж доехать», — думаю я. Мне с ними сложно. Хотела сделать доброе дело, а как бы стала заложником чужой семейной драмы, покрытой плесенью времени, но никуда не испарившейся.

Душно.
Бабушка попросила выключить кондей, и я выключила и открыла окна: без них вообще задохнуться можно.

Бабушка пытается прикрыть окна, ей кажется, что девочке надует.

— Ба, мне нормально.

Но бабушка все равно закрывает окно. И свое, и внучкино. Остается открытым только моё и Ленино.

— Мама, успокойся. Лето же… Ну не надует ей…

— Ну спасибо, утешила. Поучи меня детей воспитывать, — ворчит бабушка, отвернувшись к окну, но достаточно громко, чтобы все мы услышали.

— Вот, мам. Вот поэтому, — говорит Лена.

— Что поэтому?

— Вот поэтому я ничего не говорила тебе в детстве про косички…

Они через 5 минут вышли из моей машины, а из сердца — не вышли.

Все люди друг для друга — зеркала.
Я увидела частичку себя и в Лене, и в маленькой Даше и в бабушке.
И это было… полезно.

Потому что мы друг другу зеркала, и проводники и… таксисты.
Подбрасываем от остановки до жд-станции, от одного прозрения до другого…