Мне сложно судить о документальном кино — я встречалась с ним редко и не так хорошо знакома, как с игровым. Но все же каждая наша встреча была особенной. Одна из самых ярких — Артур Аристакисян, «Ладони».
Многое стерлось из памяти за 10 лет, которые прошли с тех пор. Но переливчатую образность, даже метафоричность реальной жизни нищих бездомных людей я помню. Конечно, не сюжет, но состояние и общий посыл: «По-настоящему свободными могут быть те, кто отказался от всего, что связывает нас в мире, кто стал изгоем». Мало что из кинолент помнится столь же ярко, пожалуй, с той кинолентой для меня не сравнится ничто.
Позже был фестиваль документального кино, где я целый день одну за другой смотрела работы разновозрастных документалистов на самые разные темы: от строительства Крымского моста и местного фольклора, до осмысления опыта евреев, переживших концлагерь. Каждый фильм — новый мир, но не воссозданный автором, а как бы подмеченный им. История, которую документалист доносит до зрителя, не правдоподобна, потому что она правдива. И это доказывает — мир разный, люди неповторимы, а события складываются так, как мы их воспринимаем.
Но почему же тогда документальное кино, которое не требует специальных навыков актерской игры, строительства дорогостоящих декораций, пышных костюмов и прочего, не так востребовано, как игровое? Почему люди возвеличивают и воспевают истории вымышленные, с настороженностью относясь к реально произошедшим? Среди множества возможных объяснений больше всего мне нравится опираться на особенность восприятия зрителем документальных кадров. Помните, одно время после выхода игрового фильма «Теснота» Кантемира Балагова многие бурно обсуждали кадры хроники чеченской войны, которые автор включил в ленту как то, что смотрит один из героев?
У людей они вызвали волну негодования, потому что это было весьма жестко и жестоко. И тут возникает вопрос, почему в художественных фильмах зрители могут спокойно воспринимать реки крови, убийства и пытки, а в документальном малейшая записанная на слабое оборудование жестокость вызывает столь острую реакцию, почти физическую боль? Потому что где-то в голове у нас скребется мысль: это все взаправду. Но любопытно и то, что фильмы, снятые в жанре мокьюментари — псевдодокументальные, такого впечатления не производят.
Может, дело в том, что мы способны отличать настоящее от постановочного, как в жизни, на самом деле, ощущаем где искренность, а где притворство? И тут вспоминаются фантастические истории о том, что портрет, фотография, кинопленка могут зафиксировать не только внешний образ, но и душу, атмосферу события, чье изображение остается на пленке, теперь — в цифре.
Я сомневаюсь, что это так, однако когда смотришь документальное кино, всякий раз поражаешься наполненности кадра, даже если на нем просто листок на ветке или спешащая по делам толпа. Документальное кино — запечатленное время, вырванное из общего потока, сгущенное до киноленты. Встречаясь с ним, ты присваиваешь себе реальный опыт, увиденный автором. Это бесценно.
Комментарии (0)