Он выигрывал войны и проводил грандиозные реформы, благодаря его воле «из тьмы лесов и топи блат»...
Санкт-Петербург A.Savin WikiCommons»Он выигрывал войны и проводил грандиозные реформы, благодаря его воле «из тьмы лесов и топи блат» на берегах Невы вознесся горделиво юный град — слепок представлений Петра об идеале, воплощение его амбиций, отражение противоречивого характера русского царя.
Российскому государю хотелось всего и сразу: соединить в одном творении, носящем имя его небесного покровителя, все, чем восхищался в заморских путешествиях, чего на родине никогда не видывали. Как скажет впоследствии поэт — воздвигнуть памятник себе, только вполне рукотворный. И ему это удалось.
Началось с малого. Одержимый идеей прорубить выход к открытому морю, Петр решил заложить «фортецию» — крепость на небольшом острове Енисаари, или Заячьем, в дельте Невы на отвоеванной у шведов территории под названием Ингерманландия. Там шестнадцатого — по новому стилю двадцать седьмого мая 1703 года и был официально основан новый город. И уже вскоре итальянский архитектор Доменико Трезини начинает отстраивать Петропавловскую крепость. Рядом с нею появились Сенат и таможня, по соседству и первый ресторан, называемый тогда австерией. Словом, все необходимое для начала...
Город назвали Санкт-Петербургом в честь апостола Петра — впрочем, поначалу государь пробовал на вкус разные иные варианты — и Петрополь, и Питерпол, и Петрополис... Выбранное в итоге название в народе тут же превратилось в Питер-град, а то и просто Питер.
В первые годы Петербург было не отличить от множества древнерусских городов: застраивали его привычно, по старинке — простенькими бревенчатыми домами, хаотично разбросанными тут и там и в итоге формировавшими кривенькие узкие улочки. От того «деревянного» этапа сохранился деревянный дом самого Петра. Впрочем, впереди были этапы «мазанковый» и «кирпичный». Проживало там в ту пору примерно восемь тысяч душ, а «жилой фонд» составляли около восьмисот дворов.
Поначалу центром нового города была Троицкая площадь — там и органы власти размещались, и Троицкая церковь, и празднества проводили. Что до островов, то Васильевский в те годы был фактически во всех смыслах пустым местом: там пасли коров и лошадей и неутомимо крутились лопасти трех мельниц, а из крупных домов стоял единственный — двухэтажный, но тоже пока еще деревянный, принадлежавший светлейшему князю Меншикову. Прямо от крыльца начинался канал, по которому князь в лодке добирался до Невы.
Адмиралтейский остров был оживленнее. Тут и Адмиралтейство, и Летний дворец царя, а между ними — дома придворных, в первую очередь графа Апраксина. Адмиралтейство окружали избы мастеровых, трудившихся на верфи и канатном дворе, — иностранцев и русских.
На этом-то фоне и сочинял государь новую столицу, город, подобного которому еще не знала Россия. Вплотную к своему «проекту» Петр приступил после Полтавской битвы и завоевания Прибалтики. Вариантов было два: снести все подчистую и строить наново, по жесткому плану, либо приспособиться к тому, что уже есть. Обе задачи поначалу царя не особенно вдохновляли, и он всерьез подумывал просто оставить все как есть, а город возвести на новом месте, там, где можно развернуться, не сдерживая полета фантазии. Ему виделось нечто небывалое: широкие прямые проспекты, бульвары, зеленые парки и, конечно, каналы, которые, как в прекрасной Венеции, станут главными путями сообщения.
Государю хотелось соединить в одном творении, носящем имя его небесного покровителя, все, чем восхищался в заморских путешествиях, чего на родине никогда не видывали. Густав фон Мардефельд. «Петр Великий с черным пажом». 1720 г. Музей Виктории и Альберта Bequeathed by John JonesНашлось и место: остров Котлин. Здесь план Петра предусматривал рациональную застройку — дома вдоль сети каналов-прямоугольников. Поскольку государя всегда отличала решительность на грани жестокости, то уже в 1712 году он подписал указ о насильственном переселении на Котлин по тысяче семей каждого сословия — дворян, купцов и ремесленников — сразу по окончании Северной вой-ны. Готов был уже и список аристократов (Петр последовательно продвигал принцип: власти предержащие должны начинать с себя, своим примером вдохновляя остальных) — сенаторов и влиятельных дворянских семей.
Однако война никак не заканчивалась, а Котлин имел единственную, но весьма значимую неприятную особенность — уязвимость для нападения. В итоге от амбициозного плана строительства там нового города Петр отказался, вернувшись к прежнему месту. Центром его он назначил Васильевский остров: там толком еще ничего не застраивали, так что и сносить особенно ничего не пришлось бы.
Что ж, амбициозные планы претерпели некоторую коррекцию, но в основе не изменились. С 1712 года Петербург был объявлен новой столицей, и из Москвы сюда перевели двор и официальные учреждения. Самое поразительное, что в ближайшие девять лет столица России по сути формально располагалась на территории Швеции — война все еще длилась. Перенос же ее из Москвы для царя имел значение символическое: обращение к новому, европейскому пути развития.
С того же 1712 года в Петербурге поселилась семья государя и сюда стали оперативно переселяться придворные, дворяне, торговцы и промышленники, переезжали ремесленники и работный люд. За ближайшие четыре года в столицу выслали на работы сто пятьдесят тысяч человек. Людей буквально мобилизовали по трудовой повинности — вахтовым методом. В течение двух-трех месяцев работник валил лес, клал камни, засыпал болота, после чего его отпускали, заменяя новым. Строителям платили один рубль в месяц.
К 1717 году за строительство взялись по-настоящему, и теперь привлекали уже вольнонаемный люд. Ничего подобного не только в России, но и в Европе еще не видывали — фактически на пустом месте возводилась огромная столица, неутомимо пополнявшаяся сотнями новых домов и множеством новых жителей.
За облик Санкт-Петербурга отвечал француз. Архитектору Леблону Петр поручил разработку генерального плана и самолично утверждал чертежи или требовал корректив — например велел уменьшить размеры окон в жилых домах, ибо «климат у нас не французский». Леблон отнесся к делу чрезвычайно ответственно и воплотил в плане «регулярного» города все самые передовые идеи своего времени.
С высоты птичьего полета, на чертежах, Санкт-Петербург выглядел как эллипс, внутри изрезанный каналами Васильевского острова и улицами на Адмиралтейской стороне — прямыми, четкими, «по линеечке». В центре острова дворцовая площадь. Вокруг нее — правительственные здания и дворцы элиты. Здания на улицах одной высоты. Размечены на плане были все ключевые точки: скверы и парки, церкви и рынки, места для проведения праздников и свершения казней. Леблон предлагал полностью «заровнять» Васильевский, не только снеся все постройки, но и засыпав каналы, чтоб потом на их месте сделать новые, «правильные». Царь, поколебавшись, эту идею все же отверг: слишком уж она оказалась дорогостоящей даже для реформатора, никогда не экономившего, если речь шла об очередной захватившей его новации. Отказался Петр и от очень, конечно, соблазнительного предложения превратить Васильевский остров в абсолютное подобие Венеции, вынудив жителей передвигаться по воде, по каналам. Слишком уж климат отличался от мягкого итальянского.
Невский, с обеих сторон обрамленный деревьями, был необычайно чистым, ухоженным и несколько даже подавлявшим столичным шиком DENNIS G. JARVIS HalifaxЗа пятнадцать лет Петербург превратился в красивый, благоустроенный, передовой город. Весь он был одет в камень — беспрецедентный пример в России, причем мостили Царь-град сами горожане. Дело это было поставлено на поток, в принудительном порядке: просто каждый, кто приезжал в столицу посуху, обязан был доставить три больших камня весом в два с лишним кило, а те, кто приплывал на судне, — от десяти до тридцати камней. Мостили не всю улицу и не ее проезжую середину, а лишь прообразы тротуаров сбоку шириной в полтора-два метра. К слову, и каменные дома в городе возводились, что называется, за счет всей страны: Петр запретил строить из камня везде в России, кроме Петербурга.
Главная улица от Адмиралтейства до Александро-Невской лавры звалась Невским проспектом — длинная, широкая, просторная, сплошь мощенная камнем, обрамленная с двух сторон деревьями в несколько рядов, необычайно чистая, ухоженная, красивая и несколько даже подавлявшая столичным шиком.
Что до каналов — они уже не удивляли тех, кто по своей или монаршей воле перебрался в Петербург. Каналы превратили в остров Летний сад, пересекали часть города, сосредоточенную вокруг Адмиралтейства, служили главным путем передвижения, препятствовали пожарам, окружая рискованные участки, осушали требовавшие того места. И рядом с ними, и рядом с главными речными артериями — Невой и Мойкой (специально спрямленными, расширенными в узких местах и засыпанными землей в излишне широких) — появились деревянные набережные. Берега соединили мостами. О начале ледохода сообщали пушечными выстрелами и поднятым флагом.
За порядком следил генерал-полицмейстер Антон Девиер, назначенный градоначальником царским указом в мае 1718 года. Формально он подчинялся Сенату и генерал-губернатору Меншикову, на самом же деле — исключительно государю.
То была одна из блестящих карьер, весьма характерных для эпохи правления Петра, умевшего разглядеть перспективные «кадры» и подарить им уникальный шанс раскрыть свой потенциал. Петр встретил Девиера в Голландии в 1697-м — находчивого юнгу, ловко лазавшего по вантам. Обаянием и готовностью зарабатывать на хлеб любой честной работой морячок российскому царю приглянулся. Настолько, что Петр забрал его с собой в Россию. Девиер служил благодетелю верой и правдой, довольно быстро продвигаясь по службе — от ротмистра до гренадерского подполковника, а потом и до генерал-адъютанта, каковой чин Петр учредил специально для него и еще одного верного сподвижника, Павла Ягужинского.
Случилась у Антона Мануиловича и весьма бурная личная история, в которой государь принял самое непосредственное участие. По прибытии в Россию Петр пристроил паренька к Меншикову. Покрутившись в доме князя, Девиер положил глаз на старшую сестру светлейшего Анну. Та была собой совсем нехороша, замуж ее никто не звал, несмотря на выгодное потенциальное родство с главным фаворитом царя. Конечно, девица страстно влюбилась в Девиера. Тот ковал железо пока горячо — и возлюбленная (а говорили, что при всей неказистости девицы Антон в нее действительно влюбился) забеременела.
За пятнадцать лет Петербург превратился в благоустроенный, передовой город. Весь он был одет в камень — беспрецедентный пример в России, причем мостили Царь-град сами горожане Florstein (WikiPhotoSpace)Девиер отправился просить ее руки у брата. Александр Данилович считал его пройдохой, а возможно и ревновал к Петру, в общем, в родственниках видеть вовсе не желал и отреагировал как образцовый самодур — велел высечь прелюбодея плетьми и сам не погнушался приложить руку к экзекуции. Однако не на того напал. Антон пожаловался царю, и Петр приказал Меншикову отдать сестру замуж за своего протеже.
Судьба Антону Девиеру выпала вообще извилистая. Впереди его ждали как успех, так и тяжелейшие испытания, устроенные ненавидевшим его шурином. Но до этого пройдет еще много лет, а пока генерал-полицмейстер согласно инструкциям, составленным государем, устанавливал порядки в Петербурге. И горе ему, если Петр оставался в чем-либо недовольным благоустройством города. Все знали о вопиющем случае проявления царева гнева, не пощадившего репутации любимца. Как-то переезжая через канал в районе Новой Голландии в компании Девиера, Петр убедился в неисправности моста — какие-то ловкачи отодрали и унесли несколько досок. Ходили слухи, что это подстроил ненавидевший Антона Мануиловича Меншиков, знавший маршрут царевой поездки.
Правда или нет, но Петр собственноручно отходил допустившего «хищение и разрушение» генерал-полицмейстера дубинкой при всем честном народе, после чего преспокойно снова усадил его в свой экипаж и отправился дальше. Впрочем, Девиер не роптал. Он и сам в качестве главной меры наведения порядка использовал исключительно кнут — без всякой «пряничной» альтернативы.
Чего только ему не пришлось учитывать, чем только не довелось заниматься! От застройки и укрепления берегов до соблюдения чистоты на улицах, от правил поведения и торговли на рынках до качества продуктов, от ценообразования и препятствия коррупции до создания пожарной службы, от строительства множества будущих архитектурных памятников до борьбы с азартными играми, от осушения болот до судопроизводства и назначения уголовных наказаний.
И конечно, в его ведении оказалось обеспечение правопорядка всеми доступными способами. В том числе — выставление ночных караулов. В сумерках, когда опускались шлагбаумы у застав и на улицах, в Петербурге наступал, как сказали бы позже, комендантский час. Появляться на улице дозволялось только военным, врачам, священникам, повитухам и особым порученцам. Причем исключительно имевшим при себе фонари. И — не более трех человек в группе. Больше нельзя, даже если у такой группы имелись фонари. Наказание для нарушителей было строгим — их били тем самым кнутом.
Фонари, к слову, особая статья. Впервые в России с 1721 года город освещался ими общим количеством в пятьсот девяносто пять штук. Появились и фонарщики — все честь по чести, как в любимой Петром Европе. Они зажигали светильники на конопляном масле и гасили их пять часов спустя.
Летний сад украшали многочисленные фонтаны, самые экзотические цветы и деревья, доставленные отовсюду, привезенные из Италии, Англии и Голландии статуи Skif-KerchС тех же пор в Петербурге появились уличные скамейки для отдыха, но не у всякого была возможность ими воспользоваться. «Северную Венецию» Девиер берег как зеницу ока: ввел, например, запрет на проживание в столице без регистрации, требование сообщать полиции о приезжающих и уезжающих, а потом и специальные паспорта на въезд и выезд и, соответственно, те самые заставы на всех подступах.
Петру все это нравилось чрезвычайно, и успехами полиции под началом своего любимца он был доволен. Питая, конечно, некоторые иллюзии. Так и писал: «полиция рождает добрые порядки и нравоучения... принуждает каждого к трудам и честному промыслу... препятствует дороговизне и приносит довольство во всем, потребном к жизни человеческой, предостерегает все приключившиеся болезни... воспитывает юных в целомудренной чистоте и честных науках; вкратце же над всеми сими полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности».
В последние годы царствования Петра Алексеевича его Царь-град цвел и сиял, даря основателю бесконечные поводы для гордости и радости. Что же там было к тому времени? Основа «жилого фонда» — все-таки одноэтажные мазанки, окрашенные «под кирпич». А вот жемчужина архитектурного наследия — пространство между Невой и Фонтанкой, в котором зрителя восхищали грандиозные сооружения. В первую очередь, конечно, Адмиралтейство — четырехугольник, окруженный с трех сторон зданиями — хранилищами оснастки и вооружения судов. На трех этажах были собраны различные корабельные принадлежности: паруса занимали весь третий этаж, только канаты разместились в пятнадцати комнатах, а в других хранились полотна, лопаты и молоты, гвозди, оружие, обмундирование, ядра, флаги, краски.
На обнесенной валом, пушечными бастионами и защищенной рвом Адмиралтейской верфи мастерили мачты, кили, якорные цепи. Корабли ждали спуска на берегу Невы — к 1720-м годам на верфи сооружали до ста пушечных кораблей, первый из которых от проекта до постройки полностью разрабатывал лично Петр. Верфь была не просто крупнейшим производством, объединявшим все сколько-нибудь связанные с созданием судов предприятия, но и настоящей крепостью.
Неподалеку работал канатный двор, располагались склады, большая фабрика по производству корабельных снастей, специализированный цех, где восемьсот работников шили паруса вручную гигантскими иглами, мастерская, где изготавливали модели кораблей как обязательный первый этап, предшествовавший строительству. Восковой завод, мельницы, кирпичные заводы, мастерские по производству инструментов, сушильные цеха, меховые мастерские и даже пивоваренные заводы (пиво входило в рацион моряков как профилактическое средство против цинги) — чего только не было на этом комбинате, насчитывавшем до десяти тысяч работников и впечатлявшем заморских гостей!
Каждый вечер фонарщики зажигали светильники на конопляном масле и гасили их пять часов спустя Andrew ZorinИные архитектурные шедевры, увы, не устояли против неумолимого времени: самый роскошный дом в Петербурге — трехэтажный особняк адмирала Апраксина, дома генерал-прокурора Ягужинского и вице-адмирала Крюйса, маленький Зимний дворец Петра... Сохранился только Летний дворец, тоже совсем небольшой и вовсе не роскошный — по сути, единственными его изюминками были китайские обои да многочисленные зеркала. Зато прилегавший к летней резиденции царя парк — это было нечто иное, на его благоустройство Петр не жалел идей и денег.
Государь изучал книги о Версальском парке, надеясь не повторить, а по возможности превзойти французских «конкурентов». Фонтаны, самые экзотические цветы и растения, доставленные отовсюду, голландские липы, исчислявшиеся тысячами, привезенные из Италии, Англии и Голландии статуи... Ничего не ускользало от внимания Петра — ни планировка парка, ни сорта и количество деревьев, ни условия их высадки. Ширина дорожек, форма стриженых кустов и деревьев, гармония красок цветников, пруды, беседки, галереи, скамьи, вазоны — до всего царю было дело, все он выбирал и утверждал самолично.
И добился своего — как Санкт-Петербург стал одним из красивейших европейских городов, так и Летний сад в полной мере сравнился с Версалем, а кое в чем, по мнению современников, и превосходил его. Например там возвели роскошный грот, стены и колонны которого облицевали раковинами, цветными камнями и стеклами, привезенными как из Италии и Голландии, так и из каждой российской губернии. Таков был специальный указ всем губернаторам — выслать самые красивые раковины и камни из рек весом не менее пуда.
Благодаря хлопотам Юрия Кологривова, руководившего русскими студентами-архитекторами в Италии, из Рима прямиком в Летний сад доставили античную скульптуру Афродиты («мраморного Венуса»). Кологривову удалось увести свою находку из-под носа у самого влиятельного в мире конкурента — папы римского, запретившего вывоз памятников античного искусства за границу. Когда «Венуса» попытался отобрать римский губернатор, Петр послал на помощь Кологривову дипломата Савву Рагузинского, и тот обменял Афродиту на мощи святой Бригитты. После продолжительного путешествия по суше и морю прекрасная богиня утвердилась в галерее у входа в Летний сад.
Место отдохновения и увеселения Петр постарался сделать одновременно местом познания и научения, для чего велел использовать басни Эзопа, которого высоко ценил. Вскоре Летний сад украсили скульптуры героев его остроумных историй. В специальном деревянном павильоне разместили Готторпский глобус диаметром более трех метров. Снаружи на нем разместилась земная твердь, а внутри — круглый стол, где зрители числом более десятка могли наблюдать небесную сферу. Благодаря водяному двигателю диковинка, подаренная российскому государю герцогом Голштинским, каждые двадцать четыре часа поворачивалась вокруг оси.
Экспонаты Кунсткамеры привозили отовсюду — в том числе сам Петр доставлял их из-за границы. Первые диковинки он купил в 1697 году, вдохновленный знакомством с анатомом-бальзамировщиком Рюйшем и зоологом Левенгуком Flamel123Повыше Летнего сада находились Кикины палаты. В них размещался уникальный музей Кунсткамера и первая в России публичная библиотека. Экспонаты Кунсткамеры привозили отовсюду — в том числе сам Петр доставлял их из-за границы. Первые диковинки он купил в 1697 году, вдохновленный знакомством с анатомом-бальзамировщиком Рюйшем и зоологом Левенгуком. Рюйшу для его анатомической коллекции Петр присылал из России каких-то особенных червей — и спустя годы тот отблагодарил с лихвой, подарив русскому царю все свое собрание, пополнявшееся более полувека. Государь тем временем повелел собирать диковинки и редкости и внутри страны, требуя от губернаторов отлова диких зверей и птиц, а также издавая указы, повелевавшие населению приносить все необыкновенное, будь то различные раритеты, старинные грамоты и книги, кости животных и всяческие уродцы — «монстры».
Население отнеслось к царевой прихоти с энтузиазмом, и Кунсткамера полнилась всевозможными поразительными экспонатами вроде четырехглазой и двуязыкой овцы, двухголового теленка, восьминогого барашка, трехногого младенца... Самому царю с «монстрами» не так везло, найденными двухголовыми новорожденными или трехглазыми барашками он похвастаться не мог, поэтому подходил с другой стороны — вносил в коллекцию то старинные пушки и ядра, то ключи от завоеванных городов, то редкие полезные ископаемые и благородные металлы, то присылаемые учеными из экспедиций чучела птиц и животных или этнографические находки — например подобные редкости исправно отправлял в Петербург из Сибири географ Мессершмидт.
Музей поражал разнообразием — здесь было буквально все: чучела животных, птиц и рыб, зародыши и внутренние человеческие органы, заспиртованные в склянках, анатомические отклонения во всех проявлениях. Говорили, что где-то в недрах Кунсткамеры хранятся прозрачные сосуды, из которых мертвыми глазами смотрят отрубленные головы фаворита Екатерины Виллима Монса и царской фаворитки Марии Гамильтон. Еще при жизни Петра его Кунсткамера по праву стала считаться самым богатым и разнообразным собранием в Европе.
Что же до библиотеки, разместившейся на втором этаже Кикиных палат, здесь тоже было чем восторгаться. В основу ее легла перевезенная из Москвы библиотека Аптекарской канцелярии. К ней добавилась подаренная вместе с глобусом библиотека герцога Голштинского, а затем герцогов Курляндских. Сюда же отправляли книжные собрания царевича Алексея, лейб-медика Арескина, барона Шафирова. К концу жизни Петра библиотека, объединившая примерно одиннадцать тысяч книг, по праву считалась одной из самых крупных в Европе.
Все это — и первый уникальный музей, и первая уникальная библиотека — с 1719 года было открыто для свободного посещения. Придворные нередко предлагали царю сделать их платными, как это принято в любезной его сердцу Европе, но тот отказывался наотрез и в своем просветительском азарте даже повышал ставки — велел не просто пускать любого посетителя даром, но и угощать компании кофе, водкой и каким-нибудь подходящим перекусом, на что отвел небывало щедрый годовой бюджет — четыреста рублей.
Повыше Летнего сада находились Кикины палаты. В них размещался уникальный музей Кунсткамера и первая в России публичная библиотека Kora27Государь надеялся еще увидеть, как Кунсткамера и библиотека переедут в новое помещение — специальное трехэтажное здание, одно из самых крупных в городе. В центре его, на верхнем этаже соединявшей два крыла башни, должен был разместиться Готторпский глобус. Увы, это случилось лишь после его смерти и Петр не застал великого переселения глобуса силами ста человек и его подъема с баржи в круглый зал на третьем этаже.
Гостиный двор был еще в лесах. Не наступило и время расцвета набережной Невы на Васильевском острове, который должен был стать деловым и торговым центром и где уже начали строить здание Двенадцати коллегий, вмещавшее также Сенат и Синод.
Зато Петропавловская крепость уже радовала взгляд государя почти оформленным обликом: воротами, стенами, казематами и, конечно, главным зданием — собором Петра и Павла с колокольней. Ее шпиль по требованию Петра превосходил самую высокую в Москве колокольню Ивана Великого и тем самым означал: новый город — главный город.
Частенько навещал он Литейный двор, где производили пушки и вообще все, чего требовали нужды артиллерии. Бывал здесь Петр не только и не столько с инспекциями, сколько в качестве обычного литейщика, на равных с другими участвуя в создании мортир и гаубиц.
Не отказывал он себе и в удовольствии полюбоваться портом — предметом особой гордости и доказательством полноправного места России на международной морской карте. Балтийский флот был личным достижением Петра — тридцать два линейных корабля и более ста судов поменьше делали его самым мощным на Балтийском море. С трудом верилось, что еще тридцать лет назад в стране не имелось ни одного военного корабля.
Торговый потенциал порта бил все российские рекорды, оставляя далеко позади еще недавно крупнейшие гавани вроде Архангельска. Сто восемьдесят иностранных кораблей за год со всевозможными товарами развозили отсюда по всей стране зерно и крупы, шерсть и шелк, пряности, кофе, вино, стекло, краски... А взамен из России — пеньку, лен, кожи, воск и сало. Внутренние речные рейсы доставляли в Петербург хлеб. Барки привозили железо с демидовских заводов, которое частью тоже шло на экспорт. Вывозили за границу также парусину и полотно.
Еще недавно в Россию импортировали массу товаров, в том числе стратегического значения. Теперь же все изменилось и ввозили много меньше, чем вывозили. Больше не нужны были иноземные медь и железо, бумага, ткани, фурнитура, швейные принадлежности и прочая мануфактура. Страна производила достаточно, чтобы покрывать внутренние потребности. Немало этому способствовали и разнообразные льготы, которыми Петр стимулировал «отечественного производителя» — купцов и мануфактурщиков. В их пользу работал и новый таможенный тариф — высокие пошлины для ввозимых из-за границы товаров, если такие выпускались и в России, и низкие для экспортируемых. Еще втрое пошлины понижались, если купцы использовали собственные суда.
Рядом с Петропавловской крепостью появились Сенат и таможня, по соседству и первый ресторан, называемый тогда австерией. Словом, все необходимое для начала... SsrТакого же мощного развития государь требовал и от учреждений науки. Именно здесь, в граде Петра, основали первое в России высшее специальное учебное заведение, Морскую академию, и, конечно, Академию наук. Еще в 1714 году он пометил крестиком — а это всегда означало высочайший интерес — предложение об организации академий как учебных заведений для дворянских и купеческих детей в каждой губернии, а в 1718-м записал: «Зделать академию. А ныне приискать из русских, хто учен и к тому склонность имеет. Также начать переводить книги: юриспруденцию и протчии к тому. Сие учинить сего году начала». «Сие учинить» немедленно не получилось, но идея Академии наук государя не оставляла.
Решения на сей счет были приняты двадцать второго января 1724 года, когда на заседании Сената постановили: на первое время под Академию наук приспособить дом опального вельможи Шафирова на набережной. Тогда же царь утвердил проект основания Академии наук — причем отличавшийся от западноевропейских образцов. Петербургская академия должна была объединить сразу три независимых учреждения: гимназию как подготовительное, университет как платформу для обучения юриспруденции, философии и медицине и академию как научно-исследовательскую базу.
На содержание своего детища император выделял двадцать пять тысяч рублей в год, не считая жалования для академиков. Начали приглашать зарубежных ученых. Петр лишь немного не дожил до открытия академии и ее первой конференции. Зато успел порадоваться тому, как устроилась светская жизнь в его городе, — он желал блестящего двора, не уступающего европейским, изящества, веселых празднеств. Словом, и на этом поприще ему хотелось революционных перемен, новых порядков в противовес грубым пирушкам и нехитрым развлечениям.
В 1718 году он ввел ассамблеи. Слово взял из французского языка — как обозначение собрания людей для веселья или умных бесед. Правила, конечно, тоже составил сам. Приглашать велел самых видных и влиятельных людей разных профессий с супругами и детьми, так что на ассамблеях надлежало встречаться и вельможам, и ученым, и купцам, и военным, и корабелам. С четырех до десяти часов вечера им предстояло всячески развлекаться, причем хозяева не должны были встречать и провожать гостей, а лишь обеспечивать помещение, угощение, трубки, напитки и места для настольных игр, в первую очередь шахмат, до которых сам государь был большим охотником.
На светских вечеринках можно было танцевать, играть, беседовать... Словом, наслаждаться непринужденной светской атмосферой. Поначалу, впрочем, до нее было далеко: напуганные присутствием и подстегиванием царя, гости боялись сделать лишнее движение, вели себя напряженно. Им еще предстояло учиться обходительности и легкости — пока танцевали скованно и большей частью молчали. Дамы и господа не только не флиртовали, но и вообще держались как можно дальше друг от друга, словно разделенные невидимой стеной.
Памятник Петру Первому в Петропавловской крепости работы Михаила Шемякина Антон Шестаков/фрагмент фотоПетр не расстраивался, решил: главное — расписать все как можно более детально. И для собственных приемов в Петергофе и Летнем саду составил инструкции, учитывающие все необходимые тонкости — вплоть до требования не ложиться спать в обуви.
Постепенно придворные вкусили прелести нового развлечения. В первую очередь балы оценили дамы, которым наконец-то было позволено выйти не просто в свет, а именно на свет из привычного предписанного заключения в собственных теремах. Следом и вельможи, среди которых имелось немало интриганов от природы или по необходимости, оценили возможность строить далеко идущие комбинации, организовывать коалиции и заводить связи в непринужденной и как бы ни к чему не обязывающей обстановке светского веселья. Пусть им недоставало еще знания правил этикета и владения изящными любезностями, но все это выстраивалось и усваивалось на ходу.
Детям знати было проще — их манерам учили с младых ногтей, к чему государь опять же приложил руку, всячески способствуя распространению кодекса под названием «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению». Руководство объединяло необходимые правила поведения в семье и за ее пределами. Там были и наставления общего характера: «У родителей речей перебивать не надлежит» и конкретные советы —если зовет отец, надо отвечать «чего изволите, государь батюшка?», а вот отвечать «что, што, чего хочешь?» не следовало.
Вежливость, предупредительность, умеренность, скромность — вот что должно быть свойственно порядочному молодому человеку. Не хвастаться и не унижаться, не скаредничать и не швыряться деньгами, уважать старших, не сплетничать, говорить за глаза только хорошее, не осуждать умерших, не лениться, не быть слишком простодушным, заранее сообщая о намерениях конкурентам, учить иностранные языки, в том числе для того, чтобы прислуга не понимала, о чем говорят господа, и не могла доложить врагам.
Осанка, походка, застольный этикет — здесь было учтено все. Новое поколение детей петровского дворянства, в отличие от отцов, точно знало, что не следует вытирать рот рукой, облизывать пальцы, ковырять ножом в зубах, чавкать, чесаться, говорить с набитым ртом, болтать ногами на стуле и хватать еду руками с общего блюда. В том числе потому — «ибо так делают крестьяне».
Девицам приходилось сложнее — им в «Юности честном зерцале...» тоже предписывался ряд правил, пусть и в самом конце, зато много более строгих. Юношам было достаточно быть смирными, приветливыми и учтивыми, а вот девушкам надлежало являть смирение, стыдливость, целомудрие, молчаливость, страх перед Богом, милосердие и еще пару десятков ценных качеств — и непременно уметь краснеть, тем самым доказывая свою скромность и чистоту.
Этим молодым людям предстояло составить новую элиту — а потом их детям и следующим поколениям. Петр верил, что его идеалы они будут воплощать дальше, и оказался прав. А вот бывшая его супруга, опальная Евдокия Лопухина, проклявшая задуманный царем город криком «Месту сему быть пусту!» — ошиблась. Граду Петрову доведется стать героем и местом эпохальных событий, родиной великих людей, символом силы духа, полета мысли и особого характера. Словно само имя основателя оберегало и вдохновляло его город.
Статьи по теме:
Комментарии (0)