Прожила после этого дня баба Галя ещё восемь месяцев, никому не мешая, до конца «на своих ногах»

Мать встретила Татьяну на крыльце:
— Тань, бабка-то умирает. Уже не узнаёт никого и не разговаривает.

Таня быстро прошла в бабкину комнату. Там сидело несколько старух: прощаться пришли, обмыть, одеть.

Баба Галя за долгий век (ей далеко за девяносто было) горького хватнула до слёз. Добежав в 30-х годах с Украины до глухого таёжного посёлка в Сибири, в нём и осталась. Отсюда проводила мужа и старшего сына на фронт, здесь получила на них похоронки. Младшего сына она тоже пережила — он в 60 умер от сердечного приступа. С тех пор у бабы Гали по щеке постоянно ползла слеза. Она к ней привыкла, что ли, не вытирала. Доживала со снохой, тоже Галей. Жили дружно, домашнюю работу делали вместе. У каждой свои обязанности.

Распорядок у Гали-старой был такой: встать ни свет ни заря и до вечера суетиться по хозяйству. А оно не малое: корова да бык прошлогодний, да телёнок нынешний, да боровок пудов на десять, да куры, да собака — всем дай поесть, за всеми почисти. Всё успевала старая.

Сын был большой начальник, он никогда не знал, где вилы или лопата стоят: насчёт навоза сильно брезговал и давно забыл, как в дамских резиновых ботах на высоком каблуке школу заканчивал. А вот дорожки от снега разгребать любил. Что ж… Теперь и эта работа на старой: сноха-то — завмаг, к восьми утра убежит на работу, к восьми вечера вернётся. Словом, хозяйство лежало на бабе Гале.

Сноха свекровку уважала, справедливо говорила, что «если б не мама, давно бы в стайке никого не было». Только по одной причине ссорились они: пила свекровь часто, пила, таясь, но как развезёт, выходила «до людей, погутарить» и, конечно, попадалась…

И вот теперь она умирала. Чистенькая, сухонькая, лежала она в своей спаленке.

Старухи зашевелились, пропуская внучку к кровати. Таня присела на край, позвала:
— Баб, а баб… — Но ни реснички ей в ответ не дрогнуло. Таня нащупала пульс не сразу, он был нитевидный, и то был, то исчезал. Таня пугалась, перебирала пальцами, снова нащупывая и снова теряя пульс. Потом из принесённой сумочки достала ампулу с камфорой, шприц, поднялась, чтоб в кухне над ведром отбить горлышко.

Старухи зашевелились сильнее, заворчали:
— Чего мучить? Отходит. Вон и нос уже заострился.

Мать тоже их поддержала:
— Не надо, Тань. Ведь ей 96, не забывай. Жалко колоть зря. Не поднимешь.

Но Таню в институте учили до последнего бороться за жизнь. И она решительно задрала рукав халата, ваткой, смоченной в спирте, протёрла руку: в маленькой спаленке потянуло спиртовым духом, и Татьяна увидела, как бабка слабо дёрнула носом, как бы принюхиваясь. Татьяна повела ватку в сторону – нос двинулся за ней, Татьяна и шприц опустила.

— Мам, у тебя водка есть?

— Есть.

— Налей-ка полстакана.

— С ума сошла?

— Налей, говорю, — тон был такой, что мать послушалась, налила полстакана. Старухи заворчали громче:
— Какая водка?! Мы вон святой воды принесли, так и губы разжать не сумели. Закостенела уж.

Татьяна одной рукой подняла бабушкину голову, другой поднесла стакан к губам. Нос задёргался активнее. Она сильнее наклонила стакан, и умирающая зачмокала губами, втягивая в себя водку. Старухи обомлели.

Через несколько минут Таня ещё раз проверила пульс, он был гораздо ровнее и чётче.

Бабка Галя открыла глаза:
— Тань, чи тоби бачу, чи ни?

— Меня, баб, меня. Ты полежи. Я тебе потом и укол поставлю.

Старухи, однако, не уходили.

Сели обедать. Пригласили и их. Всем налили по рюмочке. Божьи старушки, не чванясь, как по команде, опрокинули рюмки. «Во дают! — мысленно изумилась Татьяна. — А туда же: святой воды…» Старушки так же слаженно заработали ложками. И то сказать, с раннего утра сидели, проголодались.

За едой не заметили, как баба Галя вышла из своей комнатки, села на своё обычное место, окинула задорным взглядом обомлевших подруг и сказала:
— А щось, девки? Давай заспиваем?..

…Прожила после этого дня баба Галя ещё восемь месяцев, никому не мешая, до конца «на своих ногах». Ушла тихо. Просто однажды утром не проснулась.

Автор Людмила Семёновна Сафонова

Источник