Его голос звучит в полусотне фильмов, в нескольких из них он пел за персонажей, причем таких...
из архива Л. СеребренниковаЕго голос звучит в полусотне фильмов, в нескольких из них он пел за персонажей, причем таких разных, что слушатели вправе не верить ушам: Волшебник и Эмиль в «Обыкновенном чуде» или Лягушонок в «Марии, Мирабеле»... Кроме того, он известен как блистательный исполнитель романсов и едва ли не самый яркий участник телешоу «Три аккорда» в прошлом сезоне.
— , как думаете: многие из почитателей вашего вокального таланта знают, что музыкального образования у вас нет и что вообще-то вы драматический актер, окончивший училище имени Щепкина?
— Уверен, что немногие. Даже в киношной среде, где давным-давно стал своим, этот факт моей биографии неизменно вызывает удивление. Несколько лет назад на какой-то тусовке подошел к Говорухину, с которым давно знаком:
— Вот почему ни вы, ни другие режиссеры не дают мне ролей? Я же актер по профессии.
Станислав Сергеевич изумленно пыхнул трубкой:
— Знаете, мне это никогда даже в голову не приходило.
— Вот и им не приходит...
Говорухин на мгновение задумался, снова пыхнул трубкой и уточнил:
— А зачем вам это надо? Так, как вы поете, не поет никто, а снимаются все кому не лень. Хотите стать одним из многих?
В другой раз с тем же вопросом обратился к Сергею Урсуляку и услышал: «Да ладно! А чего раньше не сказал, что актер? Буду иметь в виду».
Надеюсь, Урсуляк помнит о своем обещании и когда-нибудь нам доведется поработать вместе, а пока в меня как в актера поверили только два режиссера: Дмитрий Иосифов, пригласивший в сериал «Екатерина. Самозванцы» на роль фаворита императрицы Елизаветы Петровны, основателя Московского университета и Академии художеств Ивана Шувалова; и Стас Иванов, доверивший в сериале «Конец невинности» сыграть отца главной героини, который возвращается к семье после отсидки в лагере. В последний день съемок Стас сказал пролившиеся елеем на сердце слова: «Тебе надо сниматься. Возраст — за семьдесят, а энергия, пластика, легкость как у мальчишки. Большинство актеров к таким годам приходят полными развалинами, а у молодых не хватает опыта, чтобы играть людей зрелых, поживших». Хочу верить, что и в следующем проекте режиссер найдет для меня роль.
На площадку к Иосифову я, как полагается актеру, прошедшему серьезную театральную школу, явился вооруженным до зубов знаниями об историческом персонаже, которого предстояло играть: перелопатил о Шувалове и его окружении горы литературы, пересмотрел все документальные фильмы. Но недаром древние говорили: «Многия знания — многия скорби» — в первый же съемочный день пришлось поспорить с режиссером. Дима настаивал:
— Не то, совсем не то! Шувалов — интриган! На его руках — кровь!
— Дмитрий, вы неправы! — упорствовал я. — Иван Иванович был образованнейшим человеком, интеллигентом до мозга костей, и Екатерина II из страны его не изгоняла, он сам уехал.
— У нас другая трактовка! — горячился Иосифов.
— Но историческая правда важнее!
В конце концов нам удалось найти золотую середину, и Шувалов совместными усилиями получился живым и интересным.
Кстати, для этой роли мне второй раз за всю сознательную жизнь пришлось сбрить усы. Бывает, что избавившись от растительности на лице, мужчина внешне почти не меняется, мой случай — противоположный.
Лет сорок назад предложили сыграть эпизод в фильме, названия которого, хоть убейте, не вспомню — в образе комсомольца-энтузиаста спеть песню под гитару. Поскольку усы, по мнению режиссера, добавляли пяток годков, пришлось с ними расстаться. На эстраде к тому времени я уже закрепился в «усатом» образе, посему пришлось обращаться к гримерам, чтобы выдали замену, — клеил накладные, пока не отросли свои. Но до того как это произошло случилась одна забавная история.
Мой старший брат Володя работал на телевидении редактором информационных программ: брал интервью у союзных и республиканских министров, передовиков-рекордсменов в разных отраслях. Тогда он снимал сюжет о приехавшей в Москву якутской делегации и пригласил в гости самого старого, почитаемого земляками оленевода. Дедушка-якут до этого за пределы тундры, по которой кочевал со стадом, не выезжал, а тут сразу попал в столицу с кишащими машинами проспектами, высотными домами и квартирами, в которых и свет, и газ, и унитаз. Гуляя по комнатам, старый якут изумлялся всему, что видел, а при демонстрации ванной, где из крана текла горячая вода, и принципа работы фаянсового чуда в туалете едва не потерял сознание. А тут еще я решил заглянуть к брату на огонек. Только сели за стол, спрашиваю у Володьки: «Хочешь, фокус покажу?» Легким движением руки отлепляю усы и кладу их в нагрудный карман. У Володьки падает челюсть, а гость становится белее снега в своей тундре. Слава богу, рядом была девушка-якутка, студентка одного из московских вузов, — принялась успокаивать, что-то объяснять. Убедившись, что достигла цели, перевела нам суть опасений почетного оленевода: оказалось, дед испугался, что за усами последуют брови, волосы, глаза, нос и все еще имеющееся на лице. Короче, что разберу себя на мелкие детали.
Дебют на телевидении состоялся, когда был отобран на первый тур конкурса «С песней по жизни» из архива Л. СеребренниковаВторой раз, когда пришлось расстаться с усами — как раз для съемок в «Екатерине», — обернулся аж двумя курьезами. Приезжаю после первого съемочного дня домой, звоню в дверь, жена смотрит в глазок и не открывает. Пришлось подать голос. Потом она объяснила: «Смотрю, за дверью стоит какой-то незнакомый мужик...»
Вскоре после этого — концерт оркестра Сергея Скрипки, где я был ведущим, а также исполнял несколько песен и романсов, в том числе с любимой партнершей Валерией Ланской. Обратиться к гримерам то ли забыл, то ли просто не хватило времени — но усы пришлось рисовать черным маркером. Проверить, насколько натурально они смотрятся, решил на Лере. Заглянул к ней в гримерку:
— Как я выгляжу? Ничего странного не замечаешь?
— Ничего, — помотала головой Ланская, — а что случилось?
— Нет-нет, все в порядке. Ты готова? Скоро наш выход.
Все шло без сучка и задоринки, я уже и забыл про свои «художества», как вдруг стал ловить на себе недоуменные взгляды дирижера. В антракте глянул на себя в зеркало и обомлел: усы из черных превратились в ярко-фиолетовые. Рисовать поверх новые было рискованно: а вдруг приобретут еще более экзотический оттенок? Так и вышел во втором отделении в фиолетовом раскрасе. Сергей Скрипка, наверное, о чем-то догадался, потому что теперь смотрел на меня, едва сдерживая улыбку, и одними губами повторял: «Вот это усы!» Хорошо, публика в зале ничего странного в моем облике не заметила.
— Один из ваших коллег по вокальному цеху неистово уверял меня, что «Леонид Серебренников» — эстрадный псевдоним: дескать, он точно это знает, только вот настоящие имя и фамилию вспомнить не может.
— Любопытно, откуда он почерпнул такие сведения? Спешу разочаровать коллегу: и имя, и фамилию получил при рождении. Леонидом мама назвала в честь своего отца, которого видела в младенчестве и совсем не помнила.
История, не раз слышанная мною от бабушки, достойна сюжета для художественного фильма о временах Гражданской войны, когда люди, еще вчера бывшие одним народом, объединенные одной верой, стали врагами.
Когда в июле 1918 года белые выбили красных из Екатеринбурга, сочувствующий большевикам Леонид Бочкарев ушел с партизанским отрядом за Урал. Его жена, которой в ту пору едва исполнилось восемнадцать, осталась в городе с двухлетней дочкой — моей мамой — на руках. Контрразведка Сибирской добровольческой армии сразу внесла ее в список неблагонадежных (кто-то донес, что муж в партизанах) и приставила конвоира. Дальше попробую привести бабушкин рассказ от первого лица — как его помню: «От Лени остался револьвер — уж почему не взял его с собой, не знаю. Я очень боялась, что вестовому однажды прикажут провести в доме обыск и он найдет оружие. Как-то положила его на дно ведра, сверху закидала грязным бельем и пошла на речку — тогда многие, даже городские бабы стирку на мостках устраивали. Пока шла до тех мостков, сто раз холодным потом умылась — вдруг кто остановит да решит содержимое ведра проверить. К счастью, обошлось, и я потихоньку утопила револьвер.
Когда дочка спрашивала, где папа, отвечала: «Папа военный. Даст Бог, скоро его увидим». Это нас и спасло. Как-то утром вестовой скомандовал: «Собирайся! Приказано препроводить тебя в штаб». Думаю: «Ну все — конец, расстреляют». Вхожу с Ниночкой на руках в кабинет, а там, отвернувшись к окну, стоит белый офицер — в кителе, с погонами. Курит. Ноги у меня от страха ватные, внутри все застыло. «Ну что, муж-то в красных?» — спрашивает офицер и поворачивается. И тут Нина протягивает к нему руки: «Папа!» Он сразу как-то смешался, побледнел, папироса выпала из дрожащих пальцев. Сел за стол, пододвинул к себе стоящую на нем фотографию — видимо семьи — и сказал: «Вот так и мои где-то сейчас мучаются. Иди».
Дед Леонид домой так и не вернулся и даже весточки не прислал. Наверное, сгинул где-то в Сибири. Бабушка замуж больше не вышла, растила дочку одна. Работала на фабрике. Жизнь научила: чтоб вот так тяжело, до изнеможения, не трудиться до конца дней, надо иметь хорошую, всегда востребованную профессию. Поэтому когда мама заявила, что хочет стать балериной, и записалась в хореографический кружок, бабушка воспротивилась категорически. Танцами Ниночка год-полтора все-таки позанималась, но потом была вынуждена оставить это легкомысленное занятие — пришло время готовиться к поступлению в горный институт.
Получив профессию инженера-маркшейдера, вышла замуж и в 1937 году родила сына Володю — моего старшего брата. Его отец Степан Серебренников погиб в августе 1941-го под Ленинградом. Уже после Победы, в 1946-м, мама познакомилась с фронтовиком-артиллеристом Федором Шохиным. Стали жить семьей, но в ЗАГС не спешили — так, кстати, туда и не собрались. Когда в 1947 году я появился на свет, мама и меня записала на фамилию Серебренников — чтобы как у нее и Володи. Однажды она призналась, что еще беременной чувствовала, что носит под сердцем будущего артиста, для которого фамилия Серебренников будет более звучной, чем Шохин. Шутила, наверное, а может, действительно хотела реализовать свои детские мечты о сцене в сыновьях.
Поженились спустя пару месяцев после появления на свет сына, которого в честь моего брата назвали Володей. С Валентиной в день свадьбы из архива Л. СеребренниковаБрат Володя был разносторонне одаренным человеком: увлекался джазом, играл на нескольких музыкальных инструментах, рисовал не хуже многих профессиональных художников, самостоятельно выучил польский и немецкий. Он был для меня и примером, и большим другом. Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, всюду таскал с собой: на репетиции джазового ансамбля, в столярную мастерскую, которую оборудовал в подвале. Научил пользоваться рубанком, стамеской, лобзиком, паяльником, благодаря чему в средних классах я вооружил всех дворовых друзей точными копиями автоматов и пистолетов, которые выпиливал-вытачивал из дерева. Понятно, это обстоятельство способствовало росту моего авторитета в компании.
Выступать перед публикой начал в детсаду: читал стихи, пел в хоре и плясал на фоне портрета Сталина, но осознанно участвовать в самодеятельности стал после того, как отправился с мамой в Воркуту, где она четыре года работала инженером в горном институте ПечорНИУИ. В этом городе за полярным кругом был прекрасный государственный драмтеатр, при котором работал народный — на его сцену я и выходил с миниатюрами Аркадия Райкина, выученными благодаря телевизору «Ленинград»: люди старшего поколения помнят этот огромный тяжеленный ящик с крошечным экраном, перед которым — для увеличения изображения — ставилась наполненная водой стеклянная линза. Передачи транслировались по одному каналу с двух дня до шести часов вечера. Остальное время телик работал как радио: звучали концерты симфонической и легкой музыки, записи выступлений юмористов, в том числе Райкина. Под этот «аккомпанемент» я делал уроки, а все, что слышал, записывалось на подкорку.
В девятом классе с одним из монологов Аркадия Исааковича участвовал в смотре художественной самодеятельности и получил диплом, которым очень гордился. Немудрено, что спустя два года при поступлении на актерские факультеты читал именно райкинские миниатюры — был уверен: только выйду с ними перед приемной комиссией, у всех экзаменаторов дух от восторга захватит.
К эпопее с поступлением я еще вернусь, а пока о том, как начал учиться вокалу. После возвращения из Воркуты стал ходить в ДК Института горного дела имени Скочинского в Люберцах, где мама, защитив кандидатскую, стала секретарем ученого совета. К слову, отец еще с начала пятидесятых трудился там на должности замдиректора по хозяйственной части.
В ДК был вокальный кружок, после года занятий в котором я уже пел с самодеятельным эстрадным оркестром.
Гитару на весьма дилетантском уровне освоил немного раньше — когда ходил с Володей на джазовые сборища.
Получив аттестат, отправился штурмовать театральные вузы и всюду был изгнан с первого тура. Райкинские монологи в моем исполнении если и произвели впечатление, то совсем не то, что я ожидал. Выяснилось: готовить нужно было басню, прозу, стихотворение. Глядя на мою грустную физиономию, брат предложил: «Хочешь поехать в Иркутск? Я тут недавно познакомился с ректором тамошнего театрального училища, симпатичная дама, обменялись телефонами».
Тут же набрал номер новой знакомой, и та сказала, что через неделю их педагог по речи будет в Москве: «Она и прослушает вашего мальчика». Преподавателю я понравился и вскоре отправился в Иркутск. Перед отъездом семья меня принарядила, купив костюм, шляпу и длинное пальто. Прибыл на сибирскую землю этакой столичной штучкой.
Проучился год, подготовив за это время классическую программу для поступления, и снова принялся штурмовать московские вузы. Одним из первых был ВГИК, где в коридоре перехватил Тамару Макарову. Краснея от смущения, поведал, что вот, дескать, хочу поступить в ваш замечательный институт кинематографии. «Мальчик, да вы же профнепригодны, — огорошила Тамара Федоровна. — Во-первых, у вас очень низко нависают брови, при свете софитов они будут полностью закрывать глаза. Во-вторых, большая щель между передними зубами — для актера это серьезный дефект».
Вернулся домой расстроенным, но сдаваться не торопился. Взял шелковую нитку и туго стянул передние зубы, завязав с обратной стороны на узел и бантик. Так и ходил на прослушивания в другие вузы. Однако ни это ноу-хау, ни подготовленная по всем правилам программа не помогли — нигде не прошел даже на первый тур. Оставался единственный вариант — Щепкинское училище. Но к этому времени я уже всерьез отчаялся и собрался возвращаться в Иркутск. Так бы и уехал, если бы не первая, еще с детсадовских времен, любовь. Девушка была категорична: «Если не поедешь со мной завтра в «Щепку» — там последний день подачи документов и прослушивания, я с тобой не буду разговаривать».
Договорились встретиться в училище, но «невеста» не приехала — проспала. Я подал документы, успешно прошел прослушивание, потом первый тур, второй, третий. Остался конкурс, где комиссию возглавлял мастер будущего курса Анненков — фигура во многих смыслах легендарная. Его учениками были Виталий Соломин, Олег Даль, Виктор Павлов, Никита Подгорный, Павел Луспекаев. Сам Николай Александрович играл в Малом театре три четверти века и свое столетие встретил на сцене. Многие, впрочем, были уверены, что возраст мэтр «подворовывает» и на самом деле ему лет на пять-шесть больше. На вековом юбилее, торжественно праздновавшемся в Малом, он играл Луп-Клешнина в отрывке из «Царя Бориса». Когда мы, бывшие ученики, поддерживая под локотки, помогали спуститься со сцены в зал, Анненков без тени самоиронии сказал: «Что-то в последнее время ноги хуже слушаются — наверное, нужно больше ходить».
После теракта труппу «Норд-Оста» распустили, и я подумал о Кате: «Бедная девочка, она же осталась без работы!» Не знал, что Гусева востребована в кино Сергей ГавриловВот перед таким человеком-легендой я и предстал на конкурсе. Прочел все, что попросили, вижу некое замешательство на лице председателя. После паузы Анненков манит рукой: «Иди-ка сюда ко мне. Расскажи, куда еще поступал, почему не приняли».
Я все честно поведал, не забыв про «приговор» Макаровой и ноу-хау с ниткой — по-моему, даже продемонстрировал стянутые зубы.
На другой день приезжаю в училище, читаю список поступивших и вижу свою фамилию. Прохрипев «Попал...», сползаю на пол рядом с доской объявлений — в тот момент понял, что значит «ноги не держат». Поднимаюсь, снова нахожу себя в списке и кручу головой по сторонам: спросить бы у кого, не мерещится ли мне моя фамилия...
Потом Анненков скажет, что студентом я стал благодаря истории с зубами, которая его очень тронула.
Учился старательно и с интересом, но повода быть особо отмеченным мастеру не давал. До той поры, пока Николай Александрович на одном из занятий не объявил, что сегодня предстоят этюды на тему «Зоопарк». Мастер и его жена, педагог по актерскому мастерству Татьяна Митрофановна Якушенко, как обычно, сидели во главе длинного стола, мы — по обеим сторонам. Первыми задания получили те, кто был в авангарде, дальше — по мере удаления. Я замыкал правый ряд и будучи страшно стеснительным, завидовал раскованности однокурсников, лихо изображавших маралов, страусов, жирафов, и с замиранием сердца ждал своей очереди. И вот мастер командует: «Серебренников, обезьяну!»
И тут со мной что-то произошло — наверное от отчаяния. С горловым «гы-гы», почесываясь на ходу, на полусогнутых доскакал до торца стола, запрыгнул на него прямо перед мастером и педагогом и уже на столешнице исполнил какой-то безумный обезьяний танец. Анненков с женой и однокурсники просто попадали от смеха. Потом Николай Александрович даже приглашал педагога из «Щуки» Тер-Захарову, чтобы показывать меня в образе макаки.
На втором курсе ставили отрывки из спектаклей. Поскольку особых актерских навыков приобрести еще никому не удалось, включали в сюжет то, что умели делать до поступления. Одна девочка виртуозно играла на фортепиано, парень исполнял сложные акробатические трюки. Я в образе Владьки Карпова из пьесы по повести Василия Аксенова «Коллеги» (по ней был еще снят прекрасный фильм с участием Василия Ливанова, Олега Анофриева и Василия Ланового), аккомпанируя себе на гитаре, пел романс из репертуара Шульженко «Руки». Действие происходило в комнате общежития, моя партнерша-однокурсница якобы гладила белье, а я развлекал ее вокалом. Допев романс до конца, начинаю диалог: «Так вот...», который Анненков прерывает стуком по столу: «Стоп, с начала». Переглядываемся с партнершей: значит, не понравилось. Снова исполняю романс, и опять на последнем аккорде — стук по столу: «Стоп, еще раз». Не разжимая губ, шиплю на однокурсницу:
— Может, ты гладишь плохо, ненатурально?
— А может, это ты не так поешь?! — огрызается она.
Начинаем все сызнова. Теперь Анненков дает нам наконец закончить диалог, после чего в репетиционном зале повисает мертвая тишина. В ожидании приговора сижу уставившись в пол. Проходит полминуты, усилием воли поднимаю глаза и вижу раскинувшегося в кресле мастера — вид у него благостный, даже лирический: «Слушай, спой еще раз».
Когда занятие закончилось, Николай Александрович подозвал меня и сказал пророческие слова: «Не знаю, как у тебя сложится судьба в театре и кино, но в пении ты можешь достичь неплохих результатов. Подумай над этим».
В тот момент я уже размышлял о том, чтобы всерьез заняться вокалом и начать по-настоящему осваивать гитару — имеющихся навыков хватало разве что для исполнения бардовских песен и простеньких романсов. Стимул был убойным — зависть. На нашем курсе учился Георгий Пусеп — тот самый, что после смерти Евгения Евстигнеева женился на его вдове Ирине Цывиной. Черноволосый красавец, этакий Омар Шариф. А уж когда брал в руки гитару и начинал петь — все девчонки были у его ног.
Чтобы расширить вокальный диапазон, дома ставил на магнитофон «Яуза» бобины с записями Ободзинского, Лемешева, Азнавура, Пола Янга, Хампердинка и пел вместе с ними — раскачивал голос, постепенно осваивая нижние и верхние регистры. В начале третьего курса после летних каникул, во время которых я, открыв балкон, регулярно услаждал пением слух соседей, педагог по вокалу Марина Петровна Никольская изумленно спросила: «Леня, а что у вас с голосом?» Я во всем признался. Даже в том, что распеваюсь под «иностранщину». Преподаватель попросила показать, как это происходит. На другой день притащил в училище тяжеленную «Яузу». Заперлись с Мариной Петровной в дальней аудитории, чтобы никто не застал за прослушиванием запрещенной музыки. По завершении моего выступления в дуэте с мировыми звездами Никольская сказала: «Хорошо. Продолжай в том же духе».
из архива Л. СеребренниковаЧто касается гитары, тут совместил полезное с прибыльным. В люберецком ДК работал джазовый оркестр под управлением великолепного трубача Юрия Завражина. У ребят была и концертная программа, и та, что играли на танцах. Как-то осмелился заглянуть к ним за кулисы — сказал, что хочу попробоваться как вокалист.
— Что ты можешь? — поинтересовался Завражин.
Я запел что-то из Ободзинского.
— Какая тональность? — воодушевленно уточнил джазмен.
— А я откуда знаю...
— Ребята, играем до мажор, — и обращаясь ко мне: — Давай на сцену!
Спонтанный дебют оказался успешным, меня взяли в коллектив, а однажды, когда заболел гитарист, Завражин попросил: «Посиди на его месте, поизображай, будто играешь, а то директор ДК плату урежет». Сел и стал подыгрывать по слуху, потом заметил стоящий на пюпитре листок с буквенно-цифровым обозначением аккордов и потихоньку начал разбираться: ага, значит, этот аккорд так обозначается, а следующий — вот эдак. Шел от обратного, но весьма скоро постиг упрощенную музыкальную грамоту.
В «Щепке» о моей работе в биг-бенде никто не знал — руководство такое точно не одобрило бы, а то, глядишь, и погнало бы в три шеи, несмотря на успешную учебу.
Диплом защищал тремя большими ролями: играл Луку в «На дне», князя Дулебова в «Талантах и поклонниках» и дона Херонимо в «Дуэнье». Но поскольку Анненков никогда не пристраивал своих студентов в московские театры, не приглашал худруков и режиссеров на смотрины, я, как и большинство однокурсников, оказался перед перспективой получить распределение в далекую провинцию. Не скажу, что само по себе меня это угнетало, но к тому времени я уже был женат на женщине, которую бесконечно и страстно любил, а она вряд ли захотела бы покинуть Москву и отправиться вслед за мной. И вот в тяжелых раздумьях поднимаюсь в училище по лестнице, а навстречу спускается преподаватель младшего курса, с которым мы едва знакомы. Остановив, спрашивает:
— Ну и куда ты теперь?
— Не знаю. В Иркутск, наверное.
— Если уедешь, вряд ли потом когда-нибудь в Москву вырвешься. Бери свободный диплом.
— А разве можно?
— Конечно.
Тут же отправился в деканат и без колебаний написал заявление на свободный диплом. Решил в одну минуту, хотя представления не имел, чем буду заниматься.
Этот факт можно считать первым в моей жизни моментом под названием «сейчас или никогда». Не случись той встречи на лестнице, не узнай я о свободном дипломе, не решись на него в ту же минуту... Уехал бы в Иркутск, и неизвестно, как все сложилось бы в дальнейшем.
В одном интервью великий клоун Олег Попов сказал, что у каждого бывают моменты, способные повернуть жизнь на сто восемьдесят градусов, но человек должен быть готов принять решение немедленно. Не завтра, не через неделю. Любое промедление аннулирует возможность — сейчас или никогда. В моей жизни было несколько подарков судьбы, которыми, надеюсь, распорядился правильно.
Получив диплом и год отработав в народном театре «Факел» при люберецком ДК (был там и педагогом, и режиссером, и актером), загремел в армию. Служил не где-нибудь, а в Арктике, в радиотехническом полку. После курса молодого бойца, проходившего в якутском поселке Тикси, всех ребят, с которыми призывался, уже распределили по точкам-заставам, а я все оставался непристроенным, неприкаянным. В один из дней вызывает замполит:
— Ну что, рядовой Серебренников... Завтра у нас очередное пополнение, строевой смотр на плацу, а барабанщика нет. Вот тебе мы это дело и поручим.
— Простите, а я тут при чем?
— Как при чем? Ты у нас артист? Давай барабань!
Каптер нашел среди завалов пионерский барабан, палочки пришлось выточить — три дня стучал ими на ледяном плацу.
Это пополнение тоже разъехалось по точкам, а я по-прежнему оставался в Тикси. На вопросы, когда же придет и мой черед, офицеры отмахивались: «Никто не знает, куда тебя девать».
Проходит еще пара недель, снова вызывает замполит:
— Рядовой Серебренников, тут вот какое дело — жены офицеров у нас скучают.
Я аж поперхнулся:
— И что... что я-то могу сделать?
— Организуй-ка с ними хор.
— Но я в этом ничего не понимаю! У меня театральный за плечами, я актер, а не дирижер-хоровик.
— Да ладно тебе! С барабаном тоже голову морочил, а справился же. Иди выполняй.
В соседях по казарме у меня был парень-москвич, прилично игравший на баяне. Попросил его помочь с аккомпанементом. В означенный день в Дом офицеров пришли два десятка женщин разных возрастов. Распределил их по голосам: у кого выше, у кого ниже, для баяниста нашел ноты нескольких патриотических песен — и понеслось! Вскоре хор начал выступать, брать грамоты на конкурсах самодеятельности.
Во время одной из репетиций ловлю на себе пристальный взгляд из-за кулис. Присматриваюсь — стоит какой-то летчик в звании майора. Манит меня пальцем:
В фильме «Мария, Мирабела» с прекрасной музыкой композитора Доги я пел за двух персонажей: Лягушонка и Светлячка предоставлено пресс-службой киностудии «Союзмультфильм»— Иди-ка сюда. Ты кто такой?
Рапортую:
— Рядовой Серебренников, прохожу срочную...
— Я не о том. Что оканчивал-то?
— Театральное.
— Ё-мое! Когда сказали, что в радиотехническом полку появился дирижер, я ошалел. Уж мне-то как никому известно, что по разнарядке я один на всю Арктику. Решил посмотреть на самозванца. Прихожу и вижу: какой-то чувак стоит перед тетками и белье полощет. Но самое интересное, хор-то у него звучит! А кто, интересно, тебе вторые и третьи голоса расписал? Сам? Ну, чувак, уважаю!
Параллельно с выходом в наряды и занятиями с хором занимался оформлением комнаты боевой славы: рисовал плакаты, лозунги. Кроме того, уже по своей инициативе создал вокально-инструментальный ансамбль. Когда и этот творческий коллектив стал брать на конкурсах грамоты, замполит, видимо, окончательно уверовал в мою способность справиться с любым делом и стал привлекать к изготовлению сувениров из бивней мамонта для прилетающих с Большой земли проверяющих. На острове Котельный материала было — завались. Незадолго до демобилизации полковник принес огромный бивень: «Разрежешь его вдоль, одну половину оставишь мне на память, другую возьмешь себе. Сюжет придумай сам: ну там олени, якуты на нартах, природа». Эту половину привезенного из Арктики бивня храню до сих пор.
— Жена вас из армии дождалась? Расскажите историю вашего знакомства, как складывалась семейная жизнь...
— Татьяна (назовем ее так) была потрясающе красивой девушкой, и я, как тогда говорили, втрескался по уши. Она приехала из Харькова, поступала во все московские театральные вузы, включая Щепкинское. Накануне прослушивания я ее и увидел. Вместе с друзьями-однокурсниками попытались подготовить девушку, репетировали — очень старались, но она не прошла даже на первый тур. Устроилась в типографию, я каждый вечер встречал ее после смены. На четвертом курсе поженились, хотя моя мама была категорически против — говорила, что «видит насквозь эту женщину, которой нужна только московская прописка». Из-за того что у свекрови и невестки не сложились отношения, мы вскоре переехали на съемную квартиру. Все было: страсть, сумасшедший секс, вот только тепла не хватало.
Когда вернулся из армии, Татьяна работала в Потешном театре «Скоморох» Геннадия Юденича и параллельно училась в эстрадно-цирковом училище. Режиссер с радостью принял меня в труппу, и за год я сыграл Риффа в «Вестсайдской истории», капитана корабля в «Оптимистической трагедии», еще несколько ролей.
Для того чтобы уйти из театра, было несколько причин: во-первых, чувствовал, что как вокалист добьюсь большего, а во-вторых, устал слышать от коллег намеки, что Татьяна не относится к разряду верных жен: дескать, у нее и в театре были романы, и в училище. Сначала не хотел этому верить, потому что продолжал сильно любить, потом начал осознавать, что Татьяна нашими отношениями совсем не дорожит. Домой жена стала приезжать только в выходные, а в будни оставалась ночевать в общежитии эстрадно-циркового. В общем, опуская подробности, мы расстались. Несмотря ни на что, хочу пожелать ей самого хорошего. А то, что у нас не срослось, — так ведь это жизнь.
Через какое-то время после ухода из «Скомороха» был принят в оркестр «Советская песня» при Росконцерте. Одним из восьми солистов. Премьером — и вполне заслуженно — был Евгений Мартынов, остальным семи отводилась роль статистов. В какой-то момент меня такое существование «на задворках» и отсутствие перспективы стали напрягать.
Репетиционной базой оркестра был ДК «Прожектор» на 1-й Владимирской. Однажды, когда все музыканты разошлись, встал на сцене с гитарой и запел балладу «На смерть Пушкина», сочиненную Леонидом Филатовым и Владимиром Качаном:
Тает желтый воск свечи,Стынет крепкий чай в стакане,Где-то там, в седой ночи,Едут пьяные цыгане...
В зале ни души, вдруг входит какой-то мужик, садится, слушает. Когда закончил петь, он приблизился к сцене, спросил: «Хочешь на телевидение? — и не дождавшись ответа, протянул листок бумаги: — Вот тебе номер телефона, позвонишь, спросишь Галю Солдатову. Скажешь, от Александра Михайлова».
Моим нечаянным слушателем и благодетелем был главный дирижер эстрадно-симфонического оркестра Гостелерадио СССР. Услышав, от кого получил рекомендацию, Солдатова сказала: «Приходите».
Слушали они меня вдвоем с редактором и ведущей музыкальных программ Коршиловой. Когда закончил, Татьяна сказала: «Мальчик, у тебя все будет хорошо!» — и я сразу попал на первый тур телевизионного конкурса «С песней по жизни». Во время репетиций познакомился с руководителем оркестра «Современник» Анатолием Кроллом, был поражен его талантом, смелым новаторством в музыке и втайне стал мечтать: вот бы работать с этими ребятами постоянно!
Проходит буквально пара недель, Росконцерт отбирает меня для участия во Всероссийском конкурсе исполнителей советской песни в Сочи. Иногда просыпался ночью: неужели это все взаправду? Хотелось себя ущипнуть, чтобы понять: нет, не приснилось.
Лера — одна из моих любимых партнерш из архива Л. СеребренниковаУчастникам сочинского песенного соревнования опять же аккомпанировал оркестр под управлением Кролла. Помню его одобрительную улыбку, когда после исполнения песни «Я тебе весь мир подарю» на музыку Евгения Мартынова и стихи Ильи Резника огромный зал устроил мне овацию. В тот же день за кулисами меня нашел Евгений Болдин: «Пугачева начинает сольную карьеру, я буду с ней работать как директор. Давай к нам в коллектив». Я обещал подумать. Только попрощались, подходит Броневицкий: «К Пьехе не хочешь?» Думаю: «Ничего себе! Еще вчера шествовали мимо не взглянув, имени не знали, а сегодня наперебой уговаривают...»
Рассказал о лестных предложениях Кроллу, но тот отсоветовал:
— В ансамбли не ходи, будешь всю жизнь на подпевках.
— А если к вам?
— Возьму с удовольствием, но ты же понимаешь, я не могу диктовать, чтобы тебя с нынешней работы отпустили.
Набравшись смелости, обратился с просьбой о переводе к главному дирижеру Росконцерта. Тот ответил: «Внимательно следи за моими руками» — левую сжал в кулак и ударил правой в сгиб локтя. Весьма доступный для понимания жест: ни фига!
Завоевав звание дипломанта, стал участвовать в концертах, которые победители конкурса давали в Зимнем театре. Руководство оркестра «Советская песня» командировочных выдало только на неделю — были уверены, что провалюсь на первом туре и сразу вернусь в Москву. Просить выслать еще денег не хватало духу. Спасибо Кроллу, Резнику и сестрам Зайцевым — популярнейшему в середине семидесятых дуэту, получившему на конкурсе звание лауреата: зная, что у меня за душой ни гроша, брали с собой на все завтраки, обеды и ужины. Без них, наверное, умер бы с голоду.
В один из дней получаю телеграмму от руководства оркестра «Советская песня»: «Поздравляем с дипломом. Ждем на гастрольном маршруте». Дескать, попел и хватит — теперь возвращайся. Что делать? Если упущу момент — все пропало.
Жюри на конкурсе возглавлял композитор Александр Флярковский, в ту пору — замминистра культуры РСФСР, но первый по значимости голос имел генеральный директор Росконцерта Ходыкин, человек справедливый, но жесткий — его боялись как Сталина. Я понимал: если кто и может разрешить ситуацию, то только он. Знал, что Владислав Степанович живет в гостинице «Приморская». Трясущимися руками набрал администратора и попросил соединить с его номером. Заикаясь, представился и услышал: «Да, я вас помню. Хотите поговорить? Ну приходите прямо сейчас».
Дрожа как осиновый лист, рассказал Ходыкину, что в оркестре «Советская песня» петь не дают, а когда попросил отпустить к Кроллу — отказали.
— У Кролла — лучший джазовый коллектив в стране, попасть туда — большая честь. А Анатолий что говорит?
— Он не против.
— И все-таки надо подумать.
Тут в номер входит Флярковский и обращается прямо ко мне:
— О, молодое дарование, я вас помню. У вас удивительная способность из не очень хорошей песни сделать конфетку. Я потом вам свои песни исполнять дам. — И уже Ходыкину: — Хороший парень.
— Вот этот хороший парень как раз пришел проситься к Кроллу.
— Да? Я как замминистра поддержу.
— Ну если замминистра не против, я тем более.
Слушаю их диалог и не верю своим ушам. От напряжения в глазах помутилось и качает из стороны в сторону.
— Давай пиши заявление, — командует Ходыкин.
— У меня ручки нет, — испуганно блею.
— Глянь, он еще и без ручки пришел! — изображает возмущение Ходыкин, а сам улыбается.
Под его диктовку написал заявление о переходе из одного коллектива в другой, Флярковский его тут же подмахнул.
Стою, переминаясь с ноги на ногу.
— У тебя что-то еще? — спрашивает Ходыкин.
Удрученно кивнув головой, рассказываю о телеграмме.
— Ты когда диплом-то получил? — уточняет Владислав Степанович.
— Десять дней назад.
— Поздненько они спохватились с поздравлениями-то... Номер у тебя в гостинице хороший?
— Да.
— И туалет есть?
— Конечно.
— Вот там эту телеграмму и повесь.
Во время трехмесячного гастрольного тура по стране стал своим в оркестре Кролла, потихоньку готовил новые песни. По возвращении в Москву композитор Алексей Мажуков, который слышал меня в Сочи, предложил записать пару романсов для радио — их потом часто повторяли в программе «Полевая почта «Юности». Приятель, с которым познакомился тоже на конкурсе — он стал лауреатом второй премии, однажды предложил: «Поехали со мной в тон-студию «Мосфильма», там Флярковский записывает свои песни для последних серий фильма «Рожденная революцией». Две пою я. Посмотришь, как мастера (имел в виду себя) работают».
Приехали. Огромная студия, оркестр, Флярковский — как автор музыки — главный. Первую патриотическую песню «Присяга» приятель записал лихо, а с лирической «Мы часто слышим, надо просто жить» вышла заминка. Первая попытка, вторая, третья. Флярковский просит: «Душевнее!», а у приятеля с его советской манерой исполнения душевнее не получается. Тут Александр Георгиевич замечает меня, сидящего в уголке: «Слушайте, я же вас помню! Ну-ка, давайте к микрофону. Попробуйте спеть».
Публика нас с Толкуновой то женила, то придумывала долгий страстный роман. На самом деле мы были большими друзьями. На телепередаче «Голубой огонек», посвященной празднику 7 ноября Валентин Созинов/ТАССМне и перед позвавшим с собой другом неудобно, и отказать Флярковскому, которому бесконечно обязан, не могу. Музыку выучил, пока приятель пытался петь, а текст стоял перед микрофоном на пюпитре. С испугу записал песню с первого раза. Ко мне тут же подошла музыкальный редактор «Мосфильма» Минна Яковлевна Бланк: «Мальчик, ты теперь наш. Диктуй номер телефона».
Спустя совсем немного времени зовут в детскую картину «Мария, Мирабела». Приехав, узнаю, что песню Лягушонка до меня пытались записать многие вокалисты с высоким регистром, в том числе Александр Градский, но композитор Евгений Дога всех отметал. Градский легко брал самые высокие ноты, но его классический вокал ничуть не походил на детский.
В тон-студию прибыл с жесточайшим гриппом — связки воспалены так, что кровоточат. Посмотрел ноты и ахнул:
— Как такое вообще можно было написать?! Это же спеть невозможно!
Дога смеется:
— Возможно, возможно. Сам не справишься — клещи возьму.
Справиться-то справился, но голос после этого потерял на две недели. С домашними и в магазинах с продавцами общался записками. Только восстановился — новое приглашение: в фильм «Голубка», музыку к которому написал Гладков. Сотрудничество оказалось успешным, и вскоре Геннадий позвал меня в картину «Обыкновенное чудо» — спеть песню Волшебника.
Поначалу, когда еще не читал сценарий, но уже знал, что петь предстоит за героя Олега Янковского, пребывал в недоумении: память запечатлела актера в образе лощеного гестаповца Генриха Шварцкопфа в фильме «Щит и меч», а волшебник — он кто? Старый согбенный дед, мешающий сухой совиной лапой снадобье в закопченном котле. И при чем здесь лирически-философская песня, которую предстоит исполнить? Только когда показали кадры, на фоне которых она будет звучать, понял, как был неправ в своих сомнениях.
Через несколько дней после того как записали песню Волшебника, снова звонок с «Мосфильма»: «Приезжайте». Ну все, думаю, что-то не так, придется переделывать. Ан нет, новая работа — вместе с Ларисой Долиной нужно записать дуэт Эмиля и Эмилии. Справились с задачей на удивление быстро, и вот что примечательно: большинство зрителей уверены, что мужскую партию в романсе «Ах, сударыня, вы, верно, согласитесь...» исполняет игравший трактирщика Юрий Соломин.
С Долиной мы к тому времени были хорошо знакомы. Впервые я услышал Ларису в ресторане «Хрустальный» сочинской гостиницы «Жемчужина», где она пела по вечерам. Мне она очень понравилась: и чрезвычайно ярким необычным голосом, и манерой исполнения. Когда приехал на Второй конкурс исполнителей советской песни (меня включили в жюри с правом совещательного голоса как прошлогоднего дипломанта), предложил послушать Долину редактору и комментатору музыкальных программ радиостанции «Юность» Галине Мищевской. Лариса организовала нам столик — попасть в «Хрустальный» было непросто, и Галина так прониклась ее пением, что стала приглашать в свои программы. Долина не раз говорила, что помнит о моем участии в ее судьбе. Это очень приятно, но сказать по правде, самому всегда нравилось помогать коллегам. Тем более что никогда не забывал, как когда-то добрые люди помогли мне.
— Хочу вернуть вас к теме личной жизни. С Татьяной вы расстались, десять лет пробыв в официальном браке. Сколько времени прошло после развода, когда встретили Валентину, с которой вместе больше сорока лет?
— Когда от прежних отношений с Татьяной не осталось камня на камне, но официально мы еще не развелись, начал присматриваться к женщинам в своем окружении. Уже точно знал, что ни за что не женюсь на даме с творческими устремлениями и замашками: актрисе, певице. Нахлебался в первом браке. Кандидатуры, далекие от сфер, в которых вращался, тоже отмел: а вдруг позарятся на меня как на известную персону, а не полюбят как человека. Выходит, нужно искать среди персонала на кино-, теле- и радиостудиях, среди редакторов, звукорежиссеров, администраторов. Эти женщины видят знаменитостей каждый день и в обморок от восторга не падают.
И вот однажды на записи для «Утренней почты» увидел за осветительским пультом очень милую женщину. По дороге домой поймал себя на том, что художник по свету не выходит из головы. Через пару дней запись в другой программе, и за пультом снова она. Дождавшись перерыва, сказал:
— Какие у вас красивые зеленые глаза! Уверен, что и имя такое же красивое.
— Я Валентина, — застенчиво представилась она. — Валя...
На другой день опять запись: летел на студию как на крыльях — а Вали нет. Расстрои-и-лся! Вдруг кричат: «Серебренников, в аппаратную! К телефону».
Беру трубку, а в ней — дрожащий от смущения голос новой знакомой:
— Это Валентина, мы с вами вчера говорили...
— Да, Валюша! — радостно откликнулся я. — Слушаю вас!
Когда показали кадры, на фоне которых будет звучать песня «Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно...», понял, как был неправ в своих сомнениях. Олег Янковский и Ирина Купченко в фильме Марка Захарова «Обыкновенное чудо», 1978 год Fotodom— Ничего, если я сейчас на студию приеду?
Меня как кипятком обдало:
— Это было бы здорово.
Спускаюсь вниз и хитро интересуюсь:
— Ребята, а где сегодня Валя-то?
— У нее выходной. Завтра только будет.
— А я чувствую, что она сейчас появится.
— Да ладно, с чего ей приезжать?
— Вот увидите.
Перехватываю на себе несколько испытующе-подозрительных взглядов и тут же попадаю в окружение ребят из операторской и звуковой группы:
— Слушай, Леня, мы тебя уважаем, но Валентина нам всем как сестра. Если у тебя на уме шуры-муры, а не серьезно, голову оторвем — понял?
Не успел и слова в ответ сказать, на пороге появляется Валя. «Воспитатели» ошалели — наверное, решили. что я экстрасенс.
Отошли с Валентиной в сторонку, она говорит:
— Знаете, вы мне сегодня всю ночь снились.
— Так это хорошо, — отвечаю. — Просто замечательно!
Закончив работу, пригласил Валю в кафе. За кофе с пирожным рассказали друг другу свои прошлые жизни. Оказалось, Валя тоже десять лет была замужем, но семья развалилась, осталось только оформить развод.
Когда вышли на улицу, предложил:
— А поедемте сейчас ко мне, я вас с мамой познакомлю.
Зардевшись, Валя немного помолчала, а потом сказала:
— Тогда нужно тортик к чаю купить.
Ее слова пролились на душу бальзамом: вот с какой девушкой довелось познакомиться — уважительной, внимательной, хозяйственной.
Не скажу, что мама приняла Валю сразу, но когда убедилась в искренности ее чувств ко мне, увидела заботу, которой она меня окружила, смягчилась.
Вместе прожили год. Возвращаюсь с гастролей, Валя встречает в аэропорту и в такси по пути домой говорит:
— Знаешь, я беременна.
Ошалело молчу — не был готов к такому известию. А в голове уже крутится: «Так прекрасно же! Валентина — женщина, о которой можно только мечтать, и ребенок от нее — в радость...»
Валя мое молчание расценила по-своему:
— Но если ты против...
— Нет, нет! Все отлично!
До рождения сына, которого назвали в честь моего старшего брата Володей, сходить в ЗАГС так и не получилось. Отправились туда, чтобы одновременно зарегистрировать и брак, и сына. А нам говорят:
— Ребенку свидетельство о рождении выпишем, а вот с заключением брака придется подождать три месяца — по закону положено дать вам этот срок для размышления.
Я вскипел:
— С ума сошли?! Какое «размышление», если мы уже ребенка родили?
— Хорошо, тогда всего месяц подумайте — проверьте прочность своих отношений.
Отцовские чувства во мне проснулись сразу — Вовку я любил бесконечно, но взять на руки, даже дотронуться — боялся: вдруг руку-ногу вывихну или сломаю? Мечтал: вот сын немного подрастет, будем вместе строгать, пилить, копаться в машине. Задумка не удалась, потому что все детство и раннюю юность Вовки я провел в гастрольных поездках. Мы очень сблизились, когда сын учился в старших классах, но передавать ему мою рукастость было уже поздно.
Однажды Кролл заметил: «Леня, у тебя мозг конструктивиста». Видимо был прав, потому что мне ничего не стоит починить часы, зонтик, разобраться с ходовой частью и двигателем автомобиля, свою первую машину — ушастый «запорожец» — после пожара восстановил чуть ли не с нуля. Первой жене однажды выточил из дерева платформу для сабо, а верх сделал из кусочков кожи, прибив к подошве мебельными гвоздиками, сам скроил и сострочил на старой машинке «Зингер» джинсы, которым потом все завидовали.
В девяностые годы был на гастролях в африканской Гане, остановился в особняке бывшей соотечественницы и ездил по окрестным городкам на встречи с нашими эмигрантками. Представьте: огромный дом, окруженный роскошным садом, целый штат чернокожей прислуги — повариха, гувернантка, садовник. И охранник в вечном брезентовом плаще и с луком за плечами, стрелы с перьями диковинных птиц уложены в украшенный вышивкой колчан. Этакий средневековый секьюрити. Однажды навестить хозяйку приехала весьма эксцентричная дама — в ярком наряде, с красной розой в волосах. На жутко чадящем «фольксвагене». Спрашиваю у нее:
— Что с машиной-то?
— Да не знаю, — отвечает. — Раз в месяц езжу на станцию техобслуживания, несколько часов они копаются под капотом, но все без толку — и тянет еле-еле, и чадит безбожно.
— Давай посмотрю.
Открываю капот и вижу родной двигатель — как у ушастого «запора». Ага, крышка трамблера не закреплена — болтается из стороны в сторону, а незачищенные провода просто воткнуты. Все сделал как надо, говорю хозяйке:
— Садись.
Она нажала на газ и как рванет с места! Аж сама испугалась. Вернулась ошарашенная:
— Не помню, когда она у меня так ездила и ездила ли вообще.
— В случае чего звони в Москву, — смеюсь в ответ, — прилечу, отремонтирую.
Помимо Африки в девяностые, когда в родной стране народу было не до концертов, поработал на Кипре, в Голландии, Германии, Финляндии, Израиле... Для русских романсов даже пошил гусарский костюм, однако в репертуаре были песни и на английском, и на французском, и на итальянском. Публика принимала хорошо, тем не менее через очень короткое время начинал тосковать по родине и семье. Возвращался, чтобы вскоре с болью в сердце снова уехать — нужно было зарабатывать деньги.
Услышал Ларису Долину в ресторане гостиницы «Жемчужина». Мне она очень понравилась: и ярким необычным голосом, и манерой исполнения Михаил КоролевСлава богу, для меня период невостребованности в родной стране быстро закончился: снова начал выступать на эстраде, записываться на радио и для кино. А в 2000 году в мою жизнь вошла замечательная программа на телеканале «Культура» «Романтика романса», где несколько лет был и ведущим, и исполнителем. Благодарен проекту еще и за то, что подарил замечательных партнерш, первой из которых была Катя Гусева.
Кто-то из знакомых посоветовал посмотреть мюзикл «Норд-Ост», где замечательно поют молодые ребята и девчонки. В Театральный центр на Дубровке отправились с музыкальным редактором «Романтики романса» Аллой Гончаровой и были потрясены высоким вокальным уровнем занятых в постановке драматических актеров. После спектакля прошли за кулисы, познакомились, поделились впечатлением, пригласили поучаствовать в программе. А через несколько дней произошел теракт. Катя в тот день не была занята, но на нескольких предыдущих спектаклях, в том числе и на том, который смотрели мы с Аллой, эти уроды уже сидели в зале — изучали обстановку, разрабатывали план захвата заложников.
После теракта труппу «Норд-Оста» распустили, и я подумал о Кате: «Бедная девочка, она же осталась без работы!» Не знал, что актриса Гусева востребована в кино и телесериалах, не видел ни «Змеиный источник», ни «Остановку по требованию», ни «Бригаду». Позвонив, спросил:
— Как вы смотрите на то, чтобы дуэтом спеть несколько романсов?
Она ответила:
— С удовольствием, но можно чуть позже? Сейчас снимаюсь, времени совсем нет.
Спустя два или три месяца мы начали репетировать. Поначалу дело шло туго, но потом появился повод «ускориться». Мне позвонил из Израиля продюсер, уже организовывавший семь гастрольных туров: дескать, давай снова к нам, публика соскучилась. Я сказал, что хочу включить в программу несколько дуэтов с актрисой Катей Гусевой, и за месяц с небольшим мы подготовили четырнадцать романсов!
Все концерты проходили с аншлагами, бывало, приехав в другой город, видели в первом ряду знакомые лица — слушатели отправлялись вслед за нами по гастрольному маршруту. Потом ездили с Катей по Прибалтике, еще несколько раз бывали в Израиле.
В одной из таких поездок я потерял Катю в аэропорту Тель-Авива. Зарегистрировавшись на рейс, разошлись по магазинчикам дьюти-фри, спустя какое-то время стали запускать в самолет — Кати нет. Ждал ее до последнего, слышал, как по трансляции несколько раз объявляли: «Мадам Гусева, срочно пройдите на посадку!» Пока летел до Москвы, чего только не передумал, а Катя просто села в зале ожидания в кресло и заснула, да так крепко, что ничего не слышала, — сказались усталость и хронический недосып. Вечером того же дня у Кати был спектакль — так она с невероятными пересадками добралась-таки к его началу до Москвы.
Впоследствии моими партнершами стали Лера Ланская, Аня Большова, Таня Абрамова, джазовая певица Кристина Аглинц. Со всеми девчонками — прекрасные отношения, из дуэтов с ними составлена огромная концертная программа под названием «Леонид Серебренников и его леди».
Мне вообще всегда везло на «прекрасных половинок» дуэтов. С теплом вспоминаю Валечку Толкунову, с которой публика нас то женила, то придумывала долгий страстный роман. На самом деле мы были большими друзьями, и только.
Несмотря на нежный сценический образ, характер у Валентины был непростым. Попробуй кто-нибудь в ее присутствии дурно отозваться о ком-то из близких или просто проявить фамильярность — взгляд становился ледяным, а «флейтовый» голос приобретал стальные ноты. Однако понимаю, почему люди из народа считают ее очень простой и душевной. Приведу пример. Мы были с гастролями в Израиле, каждый день — новый город. Поскольку начинал концерт я, хотелось прибыть на площадку как минимум за час: нужно было немного отдохнуть, настроить гитару, настроиться самому. Валя же к заказанному накануне транспорту всегда опаздывала — на полчаса-час. Однажды опоздала на полтора, и я понимал, что придется нестись из машины сразу на сцену. Разозлился не на шутку:
— Ты меня ставишь в патовое положение! Сама успеешь отдохнуть перед выходом на сцену, а я? Где ты была?
— Понимаешь, встретила на площади мужичка, который играл на гармошке русские песни. Он меня узнал, разговорились.
— Но ты же могла сказать, что опаздываешь, что у тебя концерт?
— Так он же мне всю жизнь свою рассказал, самым сокровенным делился — как можно было его прервать?!
Своим же сокровенным она не делилась ни с кем — не могла допустить, чтобы ее жалели. Даже я не слышал от Валюши ни слова ни о сжиравшей ее болезни, ни о проблемах с сыном. Только однажды она обронила такую фразу: «Леня, никогда не оставляй сына без внимания, чаще будь рядом, если не хочешь его упустить...»
Любое промедление аннулирует возможность — сейчас или никогда. В моей жизни было несколько подарков судьбы, ими, надеюсь, распорядился правильно Вера Бондаренко/из архива Л. Серебренникова— К счастью, у вас с сыном прекрасные отношения, Володя подарил вам двух замечательных внуков.
— Вообще-то внуков у нас трое... Любопытная закономерность или, если хотите, традиция. Как я и Валя, сын прожил в первом браке десять лет, развелся, затем снова женился — на сей раз счастливо. И у него, и у избранницы в прежних браках родилось по мальчишке, они практически ровесники. Спустя какое-то время Володя забрал сына у бывшей жены в новую семью, а потом они родили и общего. Вовка одинаково относится ко всем трем пацанам, проводит с ними каждую свободную минуту. И мы с Валентиной делим свои внимание и любовь поровну на троих.
Володя работает в банке, в департаменте информационных технологий. Когда прошу его рассказать о роде занятий подробнее, в ответ смеется: «Пап, ты все равно не поймешь!»
Будь я посамолюбивее, мог бы и обидеться: нашел же в Интернете и самостоятельно освоил графические программы, фотошоп и теперь сам делаю афиши, методом тыка разобрался в синтезаторе, подключив его к компьютеру, монтирую многотрековые фонограммы.
Пробовать все, никогда не говорить «Я не смогу», быть готовым к любому повороту, уметь мгновенно принимать решения — мне эти качества всегда помогали в жизни.
— Напоследок хочу вернуть вас к середине разговора — к рассказу, как завидовали Жоре Пусепу, благодаря гитаре складывавшему у своих ног сотни поклонниц. И в пении, и во владении инструментом вы давно оставили его далеко-далеко позади. А как насчет фанаток — сколько их у вас: десятки, сотни тысяч?
— Фанаток в чистом виде, которые обрывали бы телефон, поджидали после концертов, у меня никогда не было и нет. Объяснение этому получил, когда лет двадцать назад выступал в музыкальном клубе с джазовой программой. В перерыве за мой столик подсела красивая, изысканно одетая женщина. Настоящая леди. Неожиданно взяла мою руку и поцеловала. Я опешил:
— Вы с ума сошли! К чему это?
— Это благодарность от миллионов женщин, которые вас обожают.
— Позвольте усомниться, — придя немного в себя, усмехнулся я. — Писем мешками не получаю, у подъезда никто не караулит.
— А это потому, — ответила дама, — что вас любят интеллигентные женщины, которые не пишут писем и преследованиями не докучают. Обожают и восхищаются на расстоянии.
Комментарии (0)