ГУЛАГ неспроста стал одним из символов сталинской эпохи. Труд заключенных был важным экономическим ресурсом, без которого вряд ли появились бы крупнейшие инфраструктурные проекты, но использовался он настолько нерационально, а его условия были настолько невыносимыми, что узники подчас предпочитали нанести себе травму, чем в очередной раз идти на работу.
«Дайте больше заключённых»
Постановление об использовании труда заключённых вышло 11 июля 1929 года. За несколько недель до этого в СССР началось создание самостоятельной системы лагерей. По новым принципам туда попадали лица, приговорённые к заключению на срок свыше трёх лет, а остальные оставались в обычных тюрьмах. Хотя в 1934 году и они были переданы Главному управлению лагерей НКВД СССР.
При помощи лагерей власти намеревались колонизировать отдалённые и неблагоприятные земли на всей территории Советского Союза. И очень быстро они смекнули, что благодаря узникам можно «задаром» добиться впечатляющих производственных успехов – зекам не нужно платить, они не имеют права отказаться даже от самых тяжёлых обязанностей и, тем более требовать соблюдения каких-либо норм. Акцент при этом, понятно, делался не на качестве труда, а на количестве рабочих.
Если на начало 1934 года численность заключённых в учреждениях ГУЛАГа составляла чуть более 510 тысяч человек, то перед началом Великой Отечественной – около двух миллионов. В годы войны, когда осуждённых начали отправлять на фронт, показатель сократился почти вдвое, но, на фоне судебных процессов по итогам войны, опять вырос. Наибольшее число содержащихся в лагерях и колониях зафиксировано в последние годы жизни Иосифа Сталина — 2 561 351.
При этом в системе ГУЛАГа фиксировалась чрезвычайно высокая смертность. Например, в 1933 году умерло более 67 тысяч заключённых, или 15,3 процента от общего числа. В 1941-м зарегистрировали 115 484 смертей (6,1 процента), но самая ужасная ситуация сложилась во время войны: в 1942 году скончались 352,2 тысячи узников, или почти 25 процентов.
Сказывались как условия содержания – наплевательское отношение к гигиене, мизерные нормы питания, нехватка лекарств и отсутствие квалифицированной медицинской помощи, так и условия труда. Работать заключённым приходилось много и тяжело. О безопасности, естественно, никто не заботился. Более того, некоторые начальники лагерей были заинтересованы лишь в достижении поставленных целей, совсем не заботясь о том, какой ценой это будет достигнуто.
«Знаменитый Мороз — начальник Ухтинских лагерей – заявлял, что ему не нужны ни машины, ни лошади: «Дайте побольше заключённых — и он построит железную дорогу не только до Воркуты, а и через Северный полюс». Деятель этот был готов мостить болота заключёнными, бросал их запросто работать в стылую зимнюю тайгу без палаток — у костра погреются! — без котлов для варки пищи — обойдутся без горячего! Но так как никто с него не спрашивал за «потери в живой силе», то и пользовался он до поры до времени, славой энергичного, инициативного деятеля», — приводил в своей книге «Погружение во тьму» один из многолетних узников ГУЛАГа, прозаик Олег Волков, пример такого руководителя.
Категории узников
Условия труда не для всех заключённых были одинаковыми. По прибытии в лагерь им присваивались категории, от которых формально зависел уровень нагрузки.
Изначально, в соответствии с циркуляром ГУЛАГа № 177177 от 3 февраля 1931 года, осуждённые делились на три группы. Первая — «полноценная рабочая сила, пригодная к выполнению всякого рода производственных физических работ». Вторая — «неполноценная рабочая сила с пониженной годностью к выполнению физических работ, не требующих квалификации», и третья — «инвалидность». Инвалидность также имела градации: с пригодностью для выполнения лёгких видов физического труда и с непригодностью ни для каких работ. Право на третью категорию давали тяжелая эпилепсия и органические поражения нервной системы, рак крови, туберкулез в активной стадии, каловый свищ и полная слепота.
Согласно приказу НКВД СССР №00640 от 29 мая 1944 года, заключённых делили уже на четыре категории. К первой относили физически здоровых людей, годных к выполнению тяжёлых физических работ. Ко второй – способных выполнять работы средней тяжести. Сюда попадали, например, люди с функциональными расстройствами и недостатком веса. Лиц третьей категории – с явно выраженными физическими недостатками, в частности, пороком сердца и хроническими заболеваниями – надлежало использовать на лёгких физических работах. При этом разрешалось привлечение лиц второй категории для выполнения тяжёлых работ, а третьей категории – средней сложности, но с понижением существующих норм выработки. Заключённых из третьей категории вообще запрещалось использовать на тяжёлых работах.
Инвалидов причисляли к последней, четвёртой категории, а за балансом оставались совершенно непригодные к труду.
Надежда на «активацию»
«Дать лёгкую категорию труда часто значило спасти человека от смерти», — писал о работе лагерного доктора Варлам Шаламов в рассказе «Красный крест». — «Врач мог дать отдых от работы, мог направить в больницу и даже «сактировать», то есть составить акт об инвалидности, и тогда заключенный подлежал вывозу на материк. Правда, больничная койка и актировка в медицинской комиссии не зависели от врача, выдающего путевку, но важно ведь было начать этот путь».
Впрочем, лагерное руководство очень быстро заметило эту тенденцию и вскоре «актирование» было прекращено. На первых порах запрет был неофициальным, инвалидов оставляли в местах заключения и давали им, как вспоминал публицист Иван Солоневич, «дневную норму умирания» — по 400 граммов хлеба в день.
Особенно жёстко относились к тем, кто специально наносил себе увечья в надежде оказаться на свободе. В своей книге «ГУЛАГ. Паутина Большого террора» Энн Эпплбаум описывала историю одного заключённого, отрубившего себе четыре пальца на левой руке. Вопреки ожиданиям узника, его не отправили с лесоповала в инвалидный лагерь, а заставили сидеть на морозе и наблюдать за работой других, под страхом расстрела запретив разминаться. Боясь замёрзнуть, он в итоге сам попросил лопату и работал, придерживая её единственным пальцем.
В 1944 году ограничение на списание по инвалидности и вовсе стало официальным. Вместо этого неизлечимых душевнобольных отправляли в специальные психиатрические больницы, более известные как психотюрьмы, а нетрудоспособные старики и инвалиды попадали в организуемые инвалидные команды.
***
Впрочем, рассчитывать на временное освобождение от работ всё ещё было можно. Чтобы его получить, заключённые были готовы на разные ухищрения.
«К числу способов искусственного вызывания заболеваний, сверх обычно наблюдавшихся саморубов, искусственно вызываемого выпадания прямой кишки, искусственных флегмон, в последнее время появились в массовом числе желудочно-кишечные расстройства и даже отёки из-за поедания соли, сухого кофе, употребления недокипячённой воды. Есть опасения, что и смертельные случаи отравлений дикорастущими растениями вызывались не только желанием полакомиться или пополнить питание, но и предвидением возможности болеть. В этом же свете следует расценивать и поедание отбросов из помоек», — перечисляется в указании ГУЛАГа №663570 по борьбе с симуляцией болезней от 25 мая 1933 года.
Самоповреждения, которые заключённые наносили себе, чтобы получить передышку, на лагерном языке назывались «мастырками». Без какого-либо сожаления они могли вводить себе под кожу керосин, употреблять в большом количестве воду, соль и даже мыло, чтобы вызвать искусственное опухание.
«Самым распространённым (и верным...) средством было вдеть нитку в иголку, вывозить, выпачкать нитку в грязи, в самой настоящей, болотной, в грязном песке, в грязной луже, и затем иголку с ниткой пропустить под кожей руки или ноги. И в результате — гнойное воспаление, абсцесс, флегмона. Врач стоит перед фактом: гнойное воспаление клетчатки. Сильная краснота, припухлость, высокая температура, изнуряющая боль. Необходимо срочно отправить в больницу. Но начальство допытывается у врача, не «мастырка» ли это», — вспоминает в своей книге лагерный доктор Абрам Кауфман.
Именно из-за частых попыток зеков «откосить» от работы, врачей сильно ограничивали в их возможности помогать заключённым. По рассказам медика-заключённого Вадима Александровского, которые приводит Эпплбаум, ежедневно передышку от работы по состоянию здоровья у него просили 30-40 человек — около 10 процентов «населения» лагерного пункта. Но фактически освобождать более трёх-пяти процентов не полагалось, «дальше начинались разборы».
Кроме того, часто настоящим больным, чтобы доказать свою нетрудоспособность, приходилось терпеть унижения перед начальством: истощение им определяли по ягодицам, а при дизентерии – одном из самых частых заболеваний — предлагали испражниться на газету, чтобы была видна кровь.
Ещё одна дилемма возникала у врачей, когда к ним за освобождением приходили блатные. Самая агрессивная часть лагерной элиты не ограничивалась простыми попытками усугубить болезнь, в ход шли и оскорбления, и угрозы, и даже оружие. Чтобы хоть как-то помогать тем заключённым, которые действительно нуждались в отдыхе, противостоять настоящим зэкам и при этом не попасть под статью за «либеральничание», медикам часто приходилось идти на сделку. Энн Эпплбаум в качестве примера приводит историю лагерного фельдшера Кароля Колонна-Чосновского, который договорился с лидером блатных, что ежедневно будет освобождать двух его человек, а решение по остальным – принимать сам.
***
Наконец, поблажки предоставлялись беременным женщинам, причем, освобождение от работы можно было получить лишь непосредственно перед родами. Амнистий по рождению не было. Тяготы материнства приходилось сочетать со своими обязанностями в трудовых лагерях.
На кормление «мамок» водили под конвоем, большую часть времени младенцы проводили под присмотром нянечек — осужденных за бытовые преступления женщин, как правило, имевших собственных детей. Получить такую должность тоже являлось своего рода «льготой». Свидания кормящих матерей с детьми были короткими — от 15 минут до получаса каждые четыре часа.
Неудивительно, что детская смертность в лагерях была высокой. Те же младенцы, которым посчастливилось выжить, развивались плохо и физически, и умственно. Вероятно, к счастью, в 1936-1937 годах секретной инструкцией НКВД СССР срок пребывания ребёнка с матерью сократили до 12 месяцев, после чего его направляли в детдом, а его родительница возвращалась к работам.
Комментарии (0)