И через 32 года после землетрясения люди здесь живут во времянках. Теперь так будут жить и те, кто потерял дом в Карабахе.
Гюмри, бывший Александрополь, был когда-то третьим по величине культурным и торговым центром на Южном Кавказе — после Тифлиса и Баку. В советское время его переименовали в Ленинакан. Он стал вторым по значению городом Армянской ССР. В 1988 году население Ленинакана составляло 290 тысяч человек, работали три десятка заводов и фабрик — в частности, крупнейший в стране мясоперерабатывающий завод, второй после ивановского текстильный комбинат. Местных кадров не хватало, и в Ленинакан направляли молодых специалистов и рабочих со всего Союза. Поэтому здесь строили много жилья, причем строили на скорую руку. В 1988 году, 7 декабря в 11.41 по местному времени, все это за несколько минут перестало существовать.
Последствия землетрясения в Спитаке, 1988 год.
Землетрясение магнитудой 10 из 12 возможных уничтожило 21 город и 300 поселков в Армении. Полностью сровнялся с землей Спитак, но это был небольшой город. А в Ленинакане в пыль превращались блочные жилые многоэтажки, построенные наспех. В книге «Классный журнал, 4 «Д» класс», где выросшие дети вспоминают, что пережили в декабре 1988-го, девочка так и говорит: «Я вышла за ворота школы и пошла по улице. По левую руку были пятиэтажки. Я смотрела перед собой, и на моих глазах пятиэтажка, что стояла напротив, начала медленно опускаться в облако пыли». Ее одноклассник вспоминает, как побежал к фабрике, где работала мама: «От производственного цеха ничего не осталось. Руины и две стены. Где моя мама? Где она? Под каким камнем? Я скулил и думал по-взрослому, что теперь забота о двух сестрах лежит на мне. В тот момент я еще не знал, что старшая сестра Искуи навсегда останется в школе».
Погибли 25 тысяч человек, больше ста тысяч получили увечья, 19 тысяч остались инвалидами. Две сотни предприятий и 600 километров автодорог превратились в прах. И 514 тысяч человек стали бездомными. Большая их часть — в Ленинакане, потому что именно там стояли злополучные, состряпанные наскоро многоэтажки.
Ваган Тумасян. Фото: Ирина Тумакова / «Новая газета»
Потом, как те дома, развалился Советский Союз. Ленинакан переименовали в Гюмри. Прошло 32 года. Сегодня только один, по сути, человек бьется, чтобы бездомные получали дом. Вагану Тумасяну 55 лет, из них 30 он занимается только этим. Он создал свой «Ширак-центр» (Ширак — область Армении, где Гюмри — административная «столица») и ищет спонсоров по всему миру.
— Из всех, кто остался без дома, процентов десять сумели решить проблему самостоятельно или с помощью родных за границей, — рассказывает Ваган. — Остальные стали бездомными и могли рассчитывать только на государство. За первые три года в Гюмри построили так называемый 58-й квартал, его так назвали, потому что предполагалось, что там будет 58 гектаров жилья. Его строили рабочие со всего Союза. Построили десять тысяч квартир. Потом Союз развалился, рабочие вернулись в свои республики, ставшие самостоятельными государствами. Большая часть домов осталась недостроенной.
В 1990-х бездомным в зоне бедствия начали давать сертификаты, чтобы люди купили жилье там, где захотят. Еще один квартал в Гюмри, на 5 тысяч семей, 10 лет назад построило государство. Есть кварталы, возведенные по американским и европейским программам помощи Армении. В первую очередь жилье давали семьям с маленькими детьми. Дети подрастали — шансов у семей становилось меньше, а у стариков их не было вовсе.
Фото: Ирина Тумакова / «Новая газета»
В год Ваган Тумасян обычно находит спонсоров, чтобы купить 20–25 квартир или домов. Но 2020-й оказался очень тяжелым: на днях они покупают жилье всего лишь для четвертой семьи.
Сегодня, спустя 32 года, пять тысяч семей, по словам Вагана, по-прежнему остаются бездомными. Это те, у кого дома нет совсем. То есть места, где они живут, домами назвать невозможно. В Гюмри это называют словом «домики».
Самая красивая улица
В этот район Гюмри мы едем в боевом красном пикапе. Даже по трассе, которая соединяет два крупнейших города Армении, Ереван и Гюмри, и то с трудом ковыляешь, ее только-только начали ремонтировать, а уж на окраине Гюмри и вовсе не продраться. На переднем пассажирском сиденье Ваган дает указания, куда теперь свернуть. За рулем его сын Аршак.
— Это улица Савоян, — объясняет Ваган, повернувшись ко мне. — Когда-то здесь вузы были, медцентры. Она была очень красивая. До землетрясения.
Посреди заросшего бурьяном поля зловеще торчит циклопических размеров металлоконструкция. В 1982 году эту штуку торжественно запускали как шедевр советского модернизма и гордость Армении — знаменитый фонтан. Но об этом «помнят» только старые путеводители для туристов. Целый спальный район превратился в пыль, фонтан уцелел, но воды в нем с тех пор нет. Он стоит, похожий на брошенный и заржавевший корабль пришельцев.
Домик Акоп и Ханум.
Редкие деревья вокруг фонтана тянут вверх обрубки веток. Остальные вырублены совсем. Потому что людям, живущим здесь, нужно много дров, больше им греться нечем. Это один из районов, где бездомные собрали себе те самые «домики». Сколотили из фанеры, обив листами железа. Обустроились в старых вагончиках-бытовках. Срубили из дерева. Или, разбогатев, сделали кирпичные пристройки. Кому как повезло.
Акоп и его жена Ханум справили новоселье 28 лет назад.
— До этого мы в другом домике жили, подальше, но там все сгнило, — говорит Акоп. — И мы этот купили. Там семья жила, им квартиру дали, они хотели домик разобрать, но мы выкупили.
Купили они дом, можно сказать, богатый: у него есть настоящее застекленное окно, Ханум повесила кружевные занавески. Акоп не говорит, дорого ли взяли бывшие соседи, но такой домик, по словам Вагана, можно прикупить долларов за двести.
Ханум. Фото: Ирина Тумакова / «Новая газета»
Сегодня суббота, поэтому супруги дома. Акоп рубит хворост, во дворе навалена куча веток, а рядом — две коробки с аккуратно уложенными хворостинами. Ханум пошла за водой с двумя ведерками. Электричество они себе провели, даже телевизионную антенну поставили, а колонка, где воду брать, далеко.
На соседнем домике краской размашисто написан номер — 226. У него хорошие стены — листы железа, коричневый профнастил, кирпичная кладка. Внутри на полу стоят ведра и тазики, чтобы в дождь собирать воду с потолка. Три брата, которые здесь живут, Гамлет, Айк и Сето, другого жилья не помнят. Их мама погибла во время землетрясения, остались отец и бабушка Ануш. Сейчас Айк и Сето на работе.
Бабушка что-то быстро-быстро говорит мне по-армянски, смотрит, не мигая, тревожными глазами и теребит в руке синий в клетку платок.
Ануш.
— Она говорит, что ей 87 лет, а она хорошо кормит мужчин, и стирает, и моет, и печь топит, — переводит Ваган. — Их семье жилье не положено, отец и мать работали на заводе и снимали жилье, когда случилось землетрясение. Я сколько раз приводил к ним спонсоров — ничего не получается, потому что маленьких детей нет.
Единственная комната — буквой Г. В одной части — четыре кровати, аккуратно застеленные байковыми одеялами. В другой — печка-буржуйка, труба от нее уходит в дыру, проделанную в форточке. Рядом, на пятой кровати лежит иссушенный болезнью человек. Это отец братьев — Ашот. Ему 63 года, но выглядит он старше бабушки Ануш. Он поднимает руку, будто хочет что-то сказать, но тут же бессильно ее роняет. У кровати стоят шлепанцы, но Ашот почти не встает.
— Ноги отказали, — объясняет Гамлет. — Врач приходил — и ничего. В больницу его не берут.
Ашот в домике Ануш.
Следующий домик — № 224. Аккуратно обшит вагонкой, а кое-где и обложен кирпичом. По крыше брошен электрокабель. Во дворе скамейка, какие в парках стоят, мангал и перекладина для детских качелей. Под навесом припаркован золотистый «Опель». Внутри вообще забываешь, что это домик, а не дом: евроремонт, современная кухня, новая мебель. На стене висит градусник и показывает: в комнате +12. Здесь живет и работает известный армянский художник Самвел Галстян.
— Самый талантливый в Армении, — тихо, но очень уверенно говорит мне Ваган.
В этом же доме у Самвела и мастерская. Там развешаны, составлены и сложены картины, которые пока еще не раскупили. На одной из них старый Гюмри, окна светятся — как луна у Куинджи.
Мастерская художника. Фото: Ирина Тумакова / «Новая газета»
— Вы не первый человек, который сравнил меня с Куинджи, — скромно улыбается Самвел.
Он был директором художественной школы в Гюмри, а до этого сам ее окончил.
— Это была первая художественная школа в Советском Союзе, — уверяет меня Самвел. — Она открылась в 1921 году, а в Ленинграде — только в 1935-м.
Землетрясение уничтожило школу. Сейчас Самвел дает уроки рисования в детской библиотеке и у себя в мастерской. И продает свои работы. Ваган время от времени приводит к нему иностранцев, те покупают акварели Самвела.
Художник Самвел Галстян с женой. Фото: Ирина Тумакова / «Новая газета»
Отсюда мы едем в другой городок бездомных.
— Здесь обычно российские танки ходят, — успокаивает меня Ваган на очередном ухабе, который все-таки преодолевает его пикап.
«Снаряды взорвались у них в руках»
Дорога, по которой мы едем, ведет от российской военной базы в Гюмри к полигонам. Поэтому по ней и ходят танки. В России не все знают, что Гюмри — это тот самый Ленинакан, где было страшное землетрясение, зато многие знают о нашей военной базе в Армении. Она страшно прославилась в 2015 году, когда солдат Пермяков в Гюмри расстрелял семью из семи человек.
Местные к российским военным относятся сложно. Одни, как Ваган, считают их защитниками армян.
— Когда над головами летают российские военные самолеты, кто-то жалуется на шум, а мне так спокойнее, все-таки защита, — рассуждает он. — К тому же ваши военные — это экономика Гюмри, они тут главные покупатели и потребители. Так что российская база городу помогает.
Насчет помогает — вопрос спорный: Россия не платит Армении за базу, зато Армения оплачивает коммунальные расходы российских военных. И в деревнях, где нечего предложить офицерам и солдатам на продажу, их скорее боятся. Говорят, что во время учебных стрельб в окнах домов и школ лопаются стекла.
Больше всего в деревнях жалуются на то, что полигоны у военных никак не огорожены. Туда пробираются подростки, а в земле мины.
И действительно ведь — не огорожены: заблудившись на пути в село Овуни, я приехала прямиком к полигону «Камхуд». Уткнулась в банер с танком на фоне российского триколора. За ним по идее дорогу должен был преграждать шлагбаум, установленный на пересеченной местности. Но полосатая палка просто болтается взад-вперед на ветру в чистом поле. Объехать ее, конечно, можно только на танке, но обойти — запросто.
Обходить шлагбаум я не рискнула. Потому что ехала в Овуни к человеку, который когда-то на этом полигоне прогулялся. В 2001 году Араму Мартиросяну было 14 лет. Он пошел на «Камхуд» искать металл, чтобы сдать его за деньги. Этим там и сейчас многие зарабатывают. Арам нашел мину, потащил ее домой, мина взорвалась. Он лишился руки и ноги.
— Никаких ограждений на полигоне нет, — рассказывает Варужан Мартиросян, отец Арама (сам Арам с трудом говорит по-русски). — Семь лет назад в соседней деревне Ваграмберд два пацана тоже зашли на полигон. Нашли там снаряды, начали с ними играть. Снаряды взорвались у них в руках, пацаны погибли.
Арам Мартиросян.
В Гюмри и соседних селах ведут счет происшествиям с российскими военными.
- В апреле 1999 года двое пьяных пограничников устроили стрельбу на городском рынке, убили двух человек и девятерых ранили.
- В 2003-м, наоборот, четверо пьяных жителей Гюмри ломились в ворота базы — военные открыли по ним огонь на поражение. Двоих убили и двоих ранили.
- В январе 2015 года солдат-срочник Валерий Пермяков забрался в частный дом и расстрелял из автомата всю семью Аветисян — семь человек.
- В марте того же года повешенным был найден российский пограничник Артур Афян.
- В июне нашли зарезанным солдата Ивана Новикова. В феврале 2016-го еще один рядовой, Сергей Судников, ломился в частный дом, но хозяева вызвали полицию.
- В октябре 2016-го военнослужащий Александр Руцкой устроил драку с местными и попал в больницу с ножевыми ранениями.
- В апреле 2017 года рядом с базой нашли тело солдата Дмитрия Ялпаева.
Семья Мартиросян не подавала на российских военных в суды, не добивалась компенсаций. Спрашиваю — почему? Варужан пожимает плечами:
как это — судиться с российскими военными? Разве они не защитники армян?
«Но люди здесь живут»
Вдоль дороги, по которой ходят танки, стоят дома. Глядя издалека, я удивляюсь, что танки ходят у них под окнами. Но мы подъезжаем ближе — и я вижу, что и не дома это вовсе, а окна в пустых коробках зияют.
Здесь можно снимать ремейк «Сталкера»: лучшей «зоны» и не найти. На километры вокруг над помойкой, из которой пробивается рыжая трава, торчат ржаво-серые корявые бетонные громадины с квадратными дырами-окнами. Они должны были стать домами.
— Когда Советский Союз развалился, большая часть домов, которые начали строить для пострадавших от землетрясения, осталась недостроенной, — объясняет Ваган. — Их просто бросили. Но люди здесь живут.
Двор, в который заехал пикап Вагана, окружен пятью такими домами. Один даже почти достроен. У него есть крыша, к нему успели подвести воду, прежде чем забросить. Дальше уже люди, отчаявшись получить нормальное жилье, сами заняли пустые квартиры, сами вставили окна или заколотили проемы фанерой, провели себе электричество, поставили антенны, чтобы работал телевизор. Телевизоры здесь есть у всех.
Заготовка дров во дворе недостроенного, но заселенного дома.
Ни в одной квартире — если можно так это назвать — я не увидела пьяных. Все работают как могут. Аничка Саакян устроилась уборщицей в школу, ходит на работу пешком за 6 километров, потому что транспорта тут, конечно, никакого нет. Получает в месяц 50 тысяч драм, это чуть меньше 100 долларов. Столько же составляет их пособие на троих детей. Ее муж Самвел никуда устроиться не может: во время землетрясения ему покалечило спину, с тех пор он инвалид. Зато мастерит все в квартире, в одной комнате устроил себе мастерскую.
— Это все я сам сделал, — он показывает мне оконные рамы и двери.
На днях им пришло уведомление из мэрии — освободить жилье. Скоро, говорит Самвел, и другие в доме получат такие же, если уже не получили. Что мэрия собралась со всем этим делать — неизвестно.
— Но мы, конечно, никуда отсюда не пойдем, — отчаянно крутит головой Самвел. — Куда нам идти?
Аничка Саакян.
Люди здесь живут десятилетиями. У многих выросли дети, родились внуки. Поэтому во дворе они поставили качели. На фоне мертво-серого пейзажа — розовая детская горка. Рядом ходят худые собаки, бегают дети, во дворе припаркованы серебристый «Мерседес» и белые «Жигули». Пустой подъезд дома напротив превратил в удобный гараж владелец сверкающего черного «Запорожца».
У первого подъезда жильцы дружно пилят дрова. Отопления в их доме нет, в квартирах стоят буржуйки с трубой, выведенной в окно. Дрова сюда привозит и Ваган, в его центре постоянно идет заготовка дров для домов и домиков. Но на всех не напасешься.
Отсюда мы едем на другой конец города. Здесь тоже стоят дома с пустыми окнами. Только они не недостроенные, а полуразрушенные. Когда-то это были общежития радиозавода. Теперь в них нет окон, нет крыши, нет отопления. Но люди, которым больше жить негде, вновь, как могли, устроили тут общежитие.
На первом этаже свалено старье, которым будут потом топить буржуйки с трубой, выведенной в окно. Эти печки у всех такие одинаковые, будто в Гюмри где-то налажено их массовое производство.
Разрушенное общежитие.
Серго и Анжела сами побелили свою квартиру и очень старались ее украсить. На стенах — иконы, картины, вырезанные из календарей, фотографии родных. Детская — у них 10 лет сыну — отделена золотисто-розовой шторой с фестонами. В кухне яркая клеенка, там на газовом баллоне стоит кастрюля — варится суп.
Аревик и ее муж Гинос не говорят по-русски. Только смеются весело и показывают мне большого толстого щенка. Аревик с трудом берет его на руки, чтобы сфотографироваться. Их дочка Астхик, астеничная девчонка-подросток в красной кофте с надписью «СССР», выросла в этой комнате — в холодной разрушенной общаге с ободранными стенами и трубой от печки.
Аревик и собака. Фото: Ирина Тумакова / «Новая газета»
А этажом выше живут медсестра Каля, ее муж, их сын Серго с женой, которая ушла на работу, и их внук — тоже Серго. После землетрясения Каля с мужем уехали на Украину, там родился Серго-старший. Потом Украина стала для них иностранным государством — и семья вернулась в Гюмри. Они надеялась, что получат жилье. Пока муж Кали был здоров, он, как мог, обустраивал комнату. Потом заболел, сейчас прикован к кровати. Зато подрос и взялся за жилище сын. Теперь растет Серго-младший и когда-нибудь, наверное, примет эстафету.
Их соседка Вика тоже после землетрясения жила на Украине. Ее муж так и остался в Днепропетровске, а сама Вика вернулась в Армению, где у нее когда-то был дом.
— Мне здесь хорошо, только я после землетрясения до сих пор спать не могу, — радостно смеется Вика и поднимает большие пальцы обеих рук, а потом так же радостно показывает мне гору лекарств, которые принимает от бессонницы и болей в спине.
«Жить нормально всем надо»
Буржуйка в «домике».
Всем этим людям Ваган надеется когда-нибудь найти спонсоров, чтоб купили жилье. Находит, повторю, по два десятка в год, а всего бездомных — пять тысяч семей.
Квартирный вопрос решать трудно, и не только из-за нехватки денег.
Есть семьи, которые когда-то получили от государства сертификат или квартиру, но сразу их продали и вернулись в «домики».
Чтоб избежать таких случаев, Ваган покупал людям жилье и оформлял бумаги так, чтобы первые пять лет они не могли его продать. Оставленный «домик» торжественно сносил и пускал на дрова для остальных. Его фонду насчитали налоги за сделки с недвижимостью. Теперь он напрямую сводит спонсора с бездомной семьей. Но «домики» все равно сносит. Из-за этого одна осчастливленная семья уже три года судится с «Ширак-центром».
— У них трое детей, а условия жизни были ужасные, — рассказывает Ваган. — И нашелся спонсор в Америке. Он живет там давным-давно, в Гюмри никогда не был, я показал ему фото, как живет эта семья, и он решил купить им квартиру.
Квартиру семье купили, домик их, как заведено, празднично пустили на дрова. Через неделю на Вагана и его центр подали в суд.
— Из Москвы вдруг приехал дядя этих детей и заявил, что уничтоженный домик был его собственностью, — продолжает Ваган. — Оказывается, он 15 лет назад вместе с семьей уехал в Москву, а во времянку пустил семью брата. Откуда нам было знать, что есть еще какие-то люди, которым нужна эта рухлядь? Теперь они заявляют права. Мы потратили 1200 долларов, чтобы снести это и убрать весь мусор. Сам домик стоил долларов двести. Но родственники теперь требуют с нас еще одну квартиру. Вам смешно? А мы три года не вылезаем из судов. Ну что делать. Люди разные бывают. Я не могу смотреть, кто хороший, а кто плохой. Жить в нормальных условиях всем надо.
«Не все же из кармана у кого-то просить»
Чтобы все смогли когда-нибудь жить в нормальных условиях, Ваган открыл в Гюмри маленькую гостиницу. Останавливаются в ней в основном спонсоры, которых ему удается заманить в Гюмри, богатые армяне из Америки или Европы. Но у него есть не только гостиница.
— Не все же из кармана у кого-то просить денег, надо и самим что-то делать, — говорит Ваган.
Он построил несколько фермерских хозяйств в Гюмри и в соседних деревнях. Там держат коров, овец, кур, лошадей, осликов. Мясо, молоко, яйца они с сыном отвозят в «домики» и в дома с пустыми окнами. На этих фермах безостановочно идет и заготовка дров, которые потом Ваган везет владельцам буржуек.
В детском центре.
В Гюмри на деньги американского благотворительного фонда Ваган в 2015 году открыл детский центр. Сначала думал, что только для семей из «домиков», но начали приходить и другие дети.
— Сначала дети могли приходить каждый день, но желающих оказалось много, а места у нас мало, — рассказывает Аида, руководитель центра. — Теперь примерно 180 детей со всего Гюмри приходят к нам через день.
Дети в центре обедают, потом школьники делают домашние задания, в классе для этого висит роскошная интерактивная доска во всю стену. Сделав уроки, играют, рисуют. Для них здесь есть душевая. Осенью им покупают ранцы и тетради с ручками, зимой дают теплую обувь, во время каникул возят на экскурсии, учат петь и танцевать. Старшеклассникам преподают английский. Для девочек, не поступивших никуда после школы, работают парикмахерские курсы.
Сейчас новые бездомные семьи появились не только в Гюмри и районах, разрушенных землетрясением 32 года назад. Карабахские армяне, потерявшие дом, бегут в города и деревни, оставшиеся под контролем Еревана. В Армении будет очень много таких «домиков». И непонятно, как теперь стране решать эту проблему.
Комментарии (0)