«Весь дом прознал, кто ходит к нам в гости. Соседи устраивали партизанские засады, прятались за...
Екатерина Рождественская из личного архива Екатерины Рождественской«Весь дом прознал, кто ходит к нам в гости. Соседи устраивали партизанские засады, прятались за цветами в холле, выспрашивали у меня, когда кто придет. Консьержки специально менялись, потому что, скажем, в прошлую смену она увидела Кобзона и теперь подгадывала дежурство, чтобы увидеть Магомаева», — вспоминает фотограф и писательница Екатерина Рождественская.
— Катя, недавно у вас вышла новая книга — «Шуры-муры на Калининском». Как и другие ваши книги, она населена известными людьми и наполнена яркими бытовыми деталями. Для кого в первую очередь вы пишете?
— Я пишу и для себя, и для детей, и для друзей, для всех. Первую книжку «Жили-были, ели-пили» написала для мамы. (Алла Киреева, литературный критик, жена и муза поэта Роберта Рождественского. — Прим. ред.) Отправной точкой стал маленький клочок бумаги с рецептом губернаторской баклажанной икры от прабабушки, который попался мне на глаза. Это и рецепты, и какие-то истории. Все равно вся жизнь человека проходит на кухне: любовь, ненависть, битье посуды, объятия, то молоко убежало, то сломался холодильник... Вот я и написала о нашей семье на кухне.
— Мне особенно запомнился момент, как в 90-е годы вы готовили на даче папоротник. Читаешь, и перед глазами встает вся та изменившаяся, трудная жизнь…
— Да и сейчас мы будем так жить, перейдем на папоротник. Это очень хорошая еда, кстати. Другое дело, не каждый папоротник можно есть. Только «орляк». Он удивительно вкусный, похож на смесь грибов с баклажанами.
— А что сказала ваша мама о книге, написанной для нее?
— Я принесла ей только что отпечатанный экземпляр. Она взяла его в руки, вдохнула запах, а потом заплакала. Я спросила: «Мам, чего ты плачешь?» А она: «Дура, ты писатель!» Я вот с этим «дура, ты писатель» уже пишу одиннадцатую книжку.
— Кто же первым прочел десятую — «Шуры-муры на Калининском»? Ведь вашей мамы, как бы ни горько было это говорить, уже нет с нами…
«Отцу важны были только удобства для работы. Никакого выпендрежа, ни шарфика на шею, ни ультрамодного галстука. Свитер, сигаретки, самый простой и прочный стул, каша — абсолютно обычные мужские потребности» Роберт Рождественский с женой Аллой Киреевой. 1980 г. РИА НОВОСТИ— Моя сестра Ксения. Она всегда читает первой, делает какие-то замечания. Кстати, это именно она сказала, что лучше не использовать настоящие имена известных личностей, а чуть-чуть изменять.
— Я не коренная москвичка, и, когда приезжала в детстве в Москву, мне казалось, что высотки на Калининском проспекте нежилые. Я думала, там какие-то организации, конторы.
— Мне было 13 лет, когда мы туда переехали, и действительно там было довольно сложно жить. Очень низкие потолки, маленькие квартирки, и народу столько, что утром дождаться лифта было невозможно, я всегда бегала на наш седьмой этаж пешком, но с 24-го этажа, где тоже жили люди, не очень-то побежишь. Напротив нашего дома располагался гастроном «Новоарбатский», куда бабушка, которую мы звали просто Лидка, ходила почти каждый день как на работу и всегда что-то приносила. За продуктами тогда нужно было охотиться. Лидка тратила на это по несколько часов в день. В общем, на ней держался весь дом.
Ели у нас очень много, потому что все время были гости, практически каждый вечер. Во многом благодаря удобному расположению нашего дома, да и семья наша была хлебосольной. Друзья родителей пешком приходили из ЦДЛ, ВТО или из концертных залов после выступления. У творческих людей кровь кипела, и нельзя было после концерта просто пойти домой и лечь спать, требовалось все выболтать, выпить и выпеть.
— Я так поняла, что, когда вы жили на Калининском, чаще всего в гости приходили Иосиф Кобзон и Муслим Магомаев. Но и кроме них народу всегда было очень много. Вы кого-то в детстве выделяли, с кем-то вам было интересней общаться, чем с другими?
— Я не любила никого, просто ненавидела этих людей, потому что они отнимали у родителей время от общения со мной. Родители же были выездными, что редкость в то время. Очень много путешествовали, представляли нашу страну за рубежом, а если командировка выпадала куда-нибудь в Австралию или Южную Америку, то это длилось месяца по полтора. Когда они приезжали, я вцеплялась в них как клещ, а тут приходили всякие Кобзоны, Магомаевы, Гуляевы, Кристалинские и Пьехи. Ненавидя, я уходила на кухню готовить еду, только бы с ними не оставаться. Пристрастилась к готовке. Готовили мы в промышленных масштабах. Но бабушка меня переучила, и я поняла, что готовить людям надо только с любовью. Причем набор блюд зависел от советских периодов: когда были продукты и когда их не было. Скажем, если брать 90-е, довольно голодное время, мы нашли замечательный выход — томили все в горшочках.
Были такие чугунные горшочки, в которых можно запечь все что угодно: перловку с жареным луком и морковкой, крошеное мясо, остатки от бульона, рис или гречку, курицу или сосиски, колбасу, зеленый горошек. А если находился сыр, то сверху все это посыпалось сыром. Рецепта никакого не было, и блюдо всегда получалось по-разному, но довольно вкусно. Как-то мама по большому блату достала вырезку, прямо целую палку (почему-то вырезку называли палками), мы ее запекли по-французски: немножечко с майонезом, с луком, с сыром. А наш гость композитор Оскар Фельцман взялся эффектно вынести это блюдо гостям, но поскользнулся и уронил его на пол. И ничего, гости ползали и собирали куски, а потом положили все обратно и съели, совершенно не поморщившись, потому что понимали, что другой вырезки не будет, это шик и роскошь, вот и отряхнули от пыли и от чьих-то волос...
— В одной из ваших книжек я читала, что вы как-то вынесли огромное блюдо то ли с пирогом, то ли с блинами, и на табличке сверху было написано «ноль очков». Гости хохотали, потому что вся компания сидела на диете и подсчитывала очки.
С внуками Дмитрием и Алексеем в дачном поселке Переделкино. 1994 г. РИА НОВОСТИ— Это была огромная стопка с лепешками. Да, была такая очковая диета, у всех имелись маленькие книжечки… Знаете, как раньше были бальные книжки, где записывалось, кто вас пригласил на какой танец: на мазурку, на вальс. А в наших книжечках писалось количество очков. Скажем, хлеб — столько-то очков, лимон — столько-то. Свыше 20 очков есть было нельзя, считалось, что все пойдет в жир.
— Когда появилась мода на диеты?
— В начале 70-х. На той «очковой» сидели почти все женщины, которых я знала, жены композиторов, поэтов, артистки, поскольку они всегда что-то кудахтали по поводу того, как они поправились. Очки считали жены Марка Фрадкина и Оскара Фельцмана, и еще телеведущая Светлана Моргунова. Когда папа стал писать песни, к нам в дом влилась какая-то совершенно новая группа людей. Раньше у нас бывали писатели, поэты, художники, архитекторы, а с начала 70-х стали приходить певцы, композиторы. Тогда же у нас появился и детский доктор Ленечка Рошаль. И когда сестра маленькая заболевала, родители обращались к Рошалю, который подписывал рецепты: «Доктор Неболит».
— Это правда, что он любит самую простую еду, гречку с луком?
— Да, да, это его! А Кобзон обожал кухню своей мамы, и мы узнавали, как она готовит. В картошку добавляли лук, заливали яйцом — получался такой картофельный омлет. Ося ел и радовался.
— Какое впечатление производят на людей так называемые звезды сейчас — я представляю. Когда, например, Боярский идет по Питеру, там гудят автомобили, я это наблюдала. Молодых звезд при этом часто не узнают, нет никакой реакции. А тогда звезд на весь Союз было несколько человек, все их знали, от старушки до младенца. И как реагировали люди на того же Кобзона, или Магомаева, или Пьеху?
— Просто те звезды были совершенно другой величины. Собирали гигантские залы, стадионы и вели себя по-другому, все были очень достойные и совсем неглупые люди. Они имели прекрасное образование, хорошо говорили. С ними было интересно общаться. Их нигде нельзя было увидеть, только на «Голубых огоньках», на концертах из Колонного зала. А живьем — большая редкость, разве что если ждать где-то у служебного входа. Конечно, весь наш дом прознал, что звезды ходят к нам в гости. Соседи устраивали партизанские засады, прятались за цветами в холле, выспрашивали у меня, когда кто придет. Консьержки специально менялись, потому что, скажем, в прошлую смену она увидела Кобзона и теперь подгадывала дежурство, чтобы увидеть Магомаева.
— Каким человеком был Муслим Магомаев? И действительно ли он производил на женщин магическое впечатление?
С Иосифом Кобзоном. 1974 г. Валентин Мастюков/ТАСС— В его жизни бурлили страсти. Магомаев был совершенно замечательным, теплым, ласковым человеком. К женщинам относился удивительно! Всегда вставал, когда дама входила. Муслим Магометович по характеру и внешне был немножко экзотический. Очень красивый, очень достойный, такой восточный принц, при этом, опять же, хорошо образованный. В него влюбилась моя сестра, ей было два года. Ксения очень стеснялась и совершенно обожала его, а он сажал ее к себе на колени и учил играть на пианино. И вот они играли в четыре руки, она, естественно, била кулаками, а он пытался из этого извлечь какие-то ноты и какую-то мелодию. Сестра довольно долго по нему сохла, но, видимо, это было взаимно. Такая история любви...
— А кто в вашей семье любил Кобзона?
— Кобзона все любили, его нельзя было не любить, но больше всех — моя бабушка Лидка, которую Иосиф брал с собой на гастроли, она занималась цветами. Ему дарили тонны цветов на каждом концерте, и бабушка моя собирала букеты, расставляла, какие-то относила Иосифу, чтобы украсить его номер. Звал он ее «Цветочница Анюта». А потом, когда они собирались уже уезжать из города, она все эти цветы перла к какому-нибудь памятнику, выбирала что-то такое, что ей самой было по душе. Ленину цветов от нее не доставалось, только ученым или артистам.
— У вашей бабушки удивительная судьба…
— Моя прабабушка Поля с семьей приехала из Саратова. Она не работала, работал прадед — обивщиком мебели. Довольно серьезный, умелый, его «выписали» для оформления некоторых залов Эрмитажа еще при царе. А Лидка, бабушка моя, поступила в балетное училище, и потом ее приняли сразу в Московский театр оперетты. Ее подруги и друзья из прошлой балетной жизни приходили в наш дом. Все с удивительной биографией и удивительными свойствами. Один — Володька — все время был под «Шипром», это такой едкий и очень модный в то время одеколон. При этом ходил в обносках, какие-то нитки висели. Он оставил после себя самую большую музейную коллекцию оперных пластинок. Все деньги тратил на это, считая, что тем самым сохраняет историю. А другой бабушкин дружок — танцовщик Сева — был голубых кровей во всех смыслах этого слова, сын чуть ли не каких-то князей. Красавец просто удивительный. Все время бабушке в подарок приносил то какую-то штучку производства Фаберже, то еще что-то, в общем, какие-то осколки прежней роскоши, читал наизусть стихи Бодлера по-французски. Этот аристократический Сева умер во время фитнеса, когда Джейн Фонду смотрел — видимо, у него сердце не выдержало ее красоты. Но ему под сто лет было. Его похоронили с моей бабушкой в одной могиле, настолько они близко дружили.
И подружки у Лидки были совершенно шикарные, и все назывались вот так — Павка, Надька, Олька. Наверное, это с их юности так повелось. Удивительный культурный пласт, люди глубочайшей мудрости, Соломоны. Они знали ответы на все вопросы, причем не поверхностно, а очень глубоко, с обоснованием. Сочетание энциклопедических знаний, гибкости ума, деликатности и при этом безумной легкости в характере. Была там замечательная Иветта Арнольди неразбавленных итальянских кровей. Иветта вышла замуж, и муж жил с ней довольно долго, но потом решил ее бросить и переженился на ее маме, что-то сподвигло на это. Другая бабушкина подруга — Надька — с лихо отрезанной челкой и с вечной «беломориной» на губе. Она очень любила выпить, и когда выпивала, почему-то все время падала со стула, валялась на полу и жутко хохотала, это была какая-то ее такая фишка. Она мне подарила замечательную коллекцию старинных рождественских открыток. Жила она с мужем, которого звали Эльтон, в доме, окнами выходившем на памятник Пушкину. А когда эти двое уже не могли себя обслуживать и ходить в магазин, отдали свою комнату, как говорили, «государству» и съехали в дом ветеранов. И этот Эльтон ежедневно с шоссе Энтузиастов на велосипеде ездил по своим старым местам, на Пушкинскую площадь, вокруг дома катался. На велосипеде в 95 лет!
И, конечно, номер один среди подруг — Павочка. Она практически жила жизнью моей бабушки. Еще с опереточных времен, когда была примой. И всегда неровно красила губы ярко-красной помадой. Я ее помню с тех пор, как она подрабатывала гадалкой. К ней стояли очереди. Когда приходила к нам, то сразу раскидывала картишки гостям: и Гуляеву, и Раюше Фрадкиной, и Нелечке Кобзон, и Муслиму Магомаеву. Павочка садилась за стол, и все знали, что вот сейчас начнется. Она со всеми шушукалась, со всеми уединялась, раскладывала пасьянсы и никогда не делала свой вердикт всеобщим достоянием, говорила: «Я, как врач, держу тайну».
— В своих книгах вы пишете, что на новогодний стол люди делали запасы чуть ли не в течение всего года. Где-то закупали консервы, где-то деликатесы. Возможности у советских людей были разные, но ваш отец и его друзья пользовались всеобщим уважением и любовью. Каким образом решался вопрос с продуктами у советской элиты?
С Арно Бабаджаняном и Муслимом Магомаевым. 1974 г. РИА НОВОСТИ— Связи имелись у всех, не только у элиты, но, скажем, больше всего связей всегда было у врачей. Еще советским людям к праздникам обязательно выдавали продуктовые заказы на предприятиях. Где-то набор был побогаче, с икрой, лососем, печенью трески и гречкой, а где-то попроще — какие-нибудь конфеты ассорти, которые гремели в коробке и все время вылезали из своих ячеек, сгущенное молоко, майонез и рис, скажем. Но всегда что-то было.
— Ваш отец был членом Союза писателей. Из чего состоял продуктовый набор для писателей?
— В него обязательно входила курица. Если венгерская, то это счастье, потому она была белая, отмытая, потрошеная, без перьев, как бройлеры сейчас. Но иногда давали заказы с советской курицей — такой синей, лапы с педикюром, а ее несчастная головка жалостливо свешивалась из авоськи. Еще были крупы, колбаса типа сервелата, обязательно какие-нибудь консервы: тушенка, шпроты, сайра, та же печень трески. Конфеты. Плюс мог быть кусок мяса. Если буженина, то это уже прямо радость невероятная. Заказы писателям выдавал лично директор ресторана ЦДЛ в подвальчике особняка на Герцена. Я туда за ними ходила.
— А в советском продуктовом раю — Елисеевском магазине — у вас были связи?
— В Елисеевский полагалось прийти от кого-то. Мы как-то пошли от Кобзона. По дороге туда папа, как всегда, стеснялся, что его узнают на улице, из-за этого сутулился и вжимал голову в плечи — ему казалось, что так его никто не заметит… Директора мы долго ждали в предбаннике возле кабинета. Принял он нас не сразу, мы ждали, когда от него выйдет предыдущий посетитель. Вышел какой-то космонавт. Ну а что вы хотите, все хотели хорошо кушать. Директор, а это был Юрий Соколов, которого потом расстреляли, встретил нас в белом халате, как доктор, и это меня немножко смутило. Он сразу позвонил куда-то, через некоторое время пришла тетечка с большим количеством пакетов из толстой серо-коричневой бумаги, сейчас она модная, крафтовая, а тогда — единственно возможная упаковка. Нам достались роскошные продукты, в том числе вырезка и экзотический ананас. Чем папа мог отплатить кроме денег? Только билетами на концерт. Это был такой натуральный обмен. Я шла домой и несла пакет, из которого гордо торчала верхушка ананаса. Все смотрели на меня и на этот хвостик, а не на папу. Так ему было гораздо комфортней. Часть продуктов из Елисеевского пошла тогда на праздничный стол в ресторане «Московский», где праздновали папин юбилей.
— Вы все дни рождения праздновали в ресторане?
— Только юбилеи. Поскольку день рождения папы 20 июня, в обычные годы мы принимали гостей на даче. У нас перед домом большая полянка, на которой накрывались столы (и сейчас накрываем там же в папин день рождения). А в это время на заборах гроздьями висели соседи, которые хотели посмотреть вблизи на Кобзона с Магомаевым, на Таривердиева, на Пугачеву. Она была, по-моему, один или два раза, я бы не сказала, что Алла Борисовна вошла в круг наших постоянных гостей. В первый раз ее привел Кобзон, она спокойно сидела среди всех на лужайке, ничем особым не отличалась. Все было тихо-мирно. Гости приходили в гости, а не на работу. Поэтому, если кто-то пел или читал стихи, это было по его решению, по его желанию. Без обязаловок. Но обычно больше всех пел Кобзон. А роль тамады всегда брал на себя Борис Брунов, замечательный конферансье с потрясающим чувством юмора. У рояля часто оказывались композиторы Бабаджанян, Фельцман, Фрадкин, Мовсесян. Плюс певцы — Гуляев, Кобзон, Магомаев, Кристалинская, Пьеха, так что недостатка в исполнителях не было.
— Ваших родителей все вспоминают как идеальную любящую и удивительно гармоничную пару. Скажите, как папа с мамой заботились друг о друге?
С мамой Аллой Киреевой. 2010 г. Юрий Феклистов— В нашей семье был культ личности отца. По умолчанию. Никто его не насаждал, он возник сам собой. Просто все очень ценили папу, его обожала Лидка, теща, ради него она рано вставала и готовила ему кашку. Я ребенком никогда не играла в громкие игры, понимала, что он у себя в кабинете работает. И мне с детства всегда было очень интересно, что же папа такое говорит маме, что она совершенно преображается в лице и у нее загораются глаза. Ведь он не мог пройти мимо нее, не дотронувшись, не поцеловав в шейку, не погладив. Когда я чуть-чуть подросла и мое ухо стало дотягиваться до их шепота, оказалось, что папа говорит что-то простое-простое, типа: «Аленушка моя, детонька моя». Какие-то такие очень ласковые прекрасные слова, которые необходимо слышать женщине. Думаю, это была одна из самых великих любовей XX века.
— Она отображалась в стихах и в фотографиях. А как это начиналось?
— Они познакомились в Литературном институте, куда папа приехал из Петрозаводска. Он два года пытался поступить в Литинститут, но его не принимали ввиду отсутствия таланта. В Петрозаводске он был женат. Этот брак очень радовал папину маму, мою бабушку, но не радовал его самого. С первой женой папа прожил буквально месяц, потом уехал в Москву и там познакомился с мамой. Он ухаживал за мамой не один, был конкурент — Евгений Евтушенко. Но тому был дан отпор. А поскольку Евтушенко очень не любил, когда ему отказывали, то наговорил отцу на маму всякой ерунды, мол, она известная личность, с которой кто только не был. В общем, со всякими такими подробностями. Любви родителей это не помешало, наоборот, укрепило. И, что удивительно, мама потом не препятствовала общению отца с Евтушенко. Она была мудрой и понимала, что отцу необходим человек одного уровня и таланта. И что такой человек помогает ему двигаться вперед.
— Катя, вы говорили, что родители часто бывали за границей. Я помню, когда мои собственные родители возвращались из зарубежных поездок, их чемоданы пахли как-то особенно.
— Да! Я тоже нюхала чемоданы. Там была всякая жвачка, пахучие ластики, шоколадки и прочее, что вызывало восторг: одноразовые вилочки, фасованная порционная соль, перец и сахар, которые давали в «Аэрофлоте» во время полета. Это я обожала. Родители всегда привозили подарочки. Я до сих пор натыкаюсь на списки того, что мне было нужно, что я просила: скажем, какие-нибудь красные колготки, или лаковые туфельки, или шариковую ручку. Еще из экзотических стран родители привозили фрукты, которые сейчас на каждом углу можно купить, но тогда мы даже названий не знали: личи, маракуйя, мангостан. Я их в школу носила и всем показывала, дети ели по чуть-чуть, отрезая микроскопические кусочки… Даже просто зеленые яблоки, которые называются гренни смит, пахли на весь чемодан. Таких яблок у нас не было, и папа знал, что это доставит мне огромное удовольствие. И игрушки, конечно, родители привозили. Из Швеции мне привезли Барби. Она была сделана на шведский манер — блондинка, чуть-чуть в рыжину, со скандинавскими чертами лица.
— Цирковые, балетные, драматические артисты в зарубежные поездки брали с собой гречку, тушенку, кипятильник, чтобы готовить в номере, а суточные откладывали на покупки. Ваши родители тоже так делали?
— Нет, тушенку они с собой не возили. Но всегда брали икру. Когда на Каннском фестивале папа был членом жюри, они устраивали вечеринки а-ля рюс с водкой и икрой. Единственное, на что им хватало денег, это на багет и сливочное масло, но получался роскошный стол, который вызывал восторг у остальных членов жюри. Я думаю, родители экономили за счет того, что у них было очень много друзей, и все их приглашали на обеды и ужины. В Каннах в жюри папа был несколько раз. В том числе и в тот год, когда начались студенческие волнения во Франции. Тогда родители добирались на перекладных в революционный Париж. И оттуда мама написала бабушке: «Я участвовала в демонстрации, стояла на баррикаде с бутылкой красного вина и флагом, только не было обнаженной груди». (Речь о картине «Свобода на баррикадах» (1830) французского художника Эжена Делакруа. — Прим. ред.)
— Думаю, это все равно очень эффектно выглядело. Расскажите, как мама одевалась, чтобы представлять страну на международном фестивале?
С Евгением Евтушенко в Кремле. 1990 г. РИА НОВОСТИ— Это было очень ответственно. Собирали всегда с миру по нитке. Перед поездкой в Канны у нас появились две спекулянточки — близняшки Катарина и Каролина. Когда-то их звали Оля и Лена, но они поменяли имена, чтобы быть как героини «Кабачка «13 стульев». Этот аргумент в паспортном столе посчитали убедительным. Контакты спекулянтов тогда передавали с рук на руки, как телефоны хороших врачей, директоров магазинов. Дело, которым Катарина и Каролина занимались, было не очень законное, поэтому требовались рекомендации проверенных людей. У спекулянтов не было выбора размеров, каждая вещь существовала в единственном экземпляре. Хочешь не хочешь — бери, а потом доводи до ума. Делай какие-то вставки, если тебе мало, или, наоборот, ушивай, если велико. Зато все наряды заграничные.
— Откуда у близняшек был доступ к заграничным товарам?
— Муж одной из них окончил Институт международных отношений, имел дипломатический паспорт и часто ездил, его не проверяли. В секонд-хендах он по низким ценам покупал вполне приличные вещи и привозил в Москву. Плюс Катарина и Каролина работали в Доме моды на Кузнецком, и у них были связи с остальными девочками, которых любили одевать богатые дядечки. Если вещь выходила из моды или просто надоедала, ее по небольшой цене сбрасывали близняшкам, и те уже торговали по хорошим ценам.
— Многие в те времена и сами что-то шили.
— Да, большой популярностью пользовался журнал «Рижские моды» с выкройками. Конечно, у мамы была возможность шить в ателье Литфонда, но приходилось ждать очень долго. В районных ателье измучают многочисленными примерками, а в результате вещь все равно не сидит. Зато маме шил Слава Зайцев. Папа привез из Японии какую-то потрясающую ткань, серебряно-золотую с черным, и Слава создал из нее очень красивый костюм, мама его долго носила. Тогда мир был тесным и маленьким, все друг друга знали.
— В 70-е возникла мода на антикварную мебель. Я знаю, вы ее до сих пор любите.
— Люблю. Потому что я в этом росла. У людей интерес к антиквариату родился из-за того, что очень уж надоели ковры, распластанные на стенах, и ужасные застекленные полки из ДСП. И тут в 70-е случился массовый переезд из старых домов в какую-то новую жизнь. В прямом смысле на помойку выкидывали бабушкины сундуки, буфеты и так далее. Так антиквариат попал в оборот. Это был целый бизнес — проехаться вечером по дворам на грузовике, собрать на помойках красное дерево, карельскую березу, резные дубовые буфеты, отреставрировать и потом продать за большие деньги.
В итоге куда проще стало купить старинную мебель в комиссионке, чем выстоять очередь за какой-нибудь модной «Хельгой» или кошмарной стенкой, это занимало полгода, а то и больше. У нас был свой реставратор. Его телефон нам подарил замечательный композитор Арно Бабаджанян, когда узнал, что мама купила у одной актрисы антикварный гарнитур. Среди этой роскоши были старинные стулья, а в них — несметное количество клопов. Мы это обнаружили, когда гарнитур торжественно выгрузили на дачном участке. Мама чуть-чуть приподняла обивку, и оттуда посыпалось. Ткань и всю начинку в итоге сожгли, а остовы из красного дерева оставили. Мастер потом их и другую мебель очень долго и тщательно восстанавливал, казалось, он разговаривает с предметами. Получалась невероятная красота. Меня завораживали старинное зеркало, удивительный раздвигающийся стол, пламень красного дерева, резьба по дубу, обивка из шелка.
— А папе важен был комфорт, роскошная мебель, модная одежда, деликатесная еда?
— Нет, он был совсем не того племени. Ему важны были только удобства для работы. Никакого выпендрежа, ни шарфика на шею, ни ультрамодного галстука. Свитер, сигаретки, самый простой и прочный стул, каша — абсолютно обычные мужские потребности. Но ему нравилось, что мама всем этим занимается, что люди приходят и радуются, как у нас красиво.
— Катя, а о чем будет ваша следующая книжка?
— Одиннадцатая книжка — это другой адрес: улица Горького, дом 9. В этом месте жизнь началась у нас с 1972-го по непонятно какой год.
— Вы поменяли много профессий: были переводчиком, фотографом, художником-модельером, главным редактором журнала, сейчас пишете книги. И что вам ближе?
— Вот как раз сейчас я и нашла любимое занятие. Оно, конечно, особо не приносит денег, на это жить нельзя, но книги пишутся для души. Я бы не выдержала период изоляции, если бы не писала. И теперь, в это сложное время, писательство помогает мне выживать. Всегда надо искать для своей души какое-то вдохновение, какую-то страсть, чтобы занять ее и чтобы дать ей работать, дышать. Иначе можно задохнуться.
— Что доставляет вам радость, кроме написания книг?
— Радость рядом. Это дети, внучка Полька. Друзья, которые меня очень поддерживают, без них я совершенно не могу. Все время жду возможности накрыть стол и всех позвать. Тем более что в этом году 90 лет отцу, и мы будем отмечать юбилей. Надеюсь, несмотря ни на что, мы все-таки соберемся на нашей полянке перед домом на даче и учудим что-нибудь замечательное. Я считаю, в любое время, какое бы сложное оно ни было, надо собирать вокруг себя людей, гостей, надо самой готовить для них еду, причем делать это с любовью. Потому что именно от этого зависят и вкус, и польза. Еще мы обязательно будем праздновать выход моей десятой, юбилейной книжки «Шуры-муры на Калининском», я опять накрою на стол, приготовлю форшмак и селедку под шубой, запеку мясо, наделаю салатов до горизонта, и пусть лучше останется, чем не хватит. Мне бабушка говорила: «Посмотри, ты все уже поставила на стол, а есть места, где скатерть видна. Как так можно гостей принимать?» Надо, чтобы не было видно скатерти!
Статьи по теме:
Комментарии (0)