Самарские «чернобыльцы» о событиях апреля 1986-го.
История первая
Из Самары в Чернобыль были отправлены четыре теплохода — «Россия», «Карелия», «Эстония» и «Киргизия». Капитан «Карелии» Александр Меркулов вспоминает, как его корабль весной 1986 года «сняли» с туристического круиза к Волгограду и срочно вернули на место приписки. После 10 дней подготовки вместе с другими самарскими теплоходами «Карелия» отправилась через г. Ростов и Черное море к месту своей дислокации, в поселок Страхолесье. Все речники, будучи людьми партийными и дисциплинированными, подчинялись приказу своего начальства.
«Я начал работать на куйбышевском теплоходе «Эстония», — рассказывает Александр Михайлович. — Потом перешел на «Карелию», где проработал старшим помощником капитана 5 лет. В 1985 году заступил на «Карелии» в должность капитана. Между прочим, я в то время был самым молодым капитаном на Волге, мне только исполнилось 40 лет. Весной 1986 года я с экипажем пошел туристическим рейсом на Волгоград. Когда мы находились в Камышине, позвонил диспетчер и сообщил, что пришла телефонограмма за подписью М.С. Горбачева о том, чтобы снять корабли со всех туристических рейсов и отправить по месту приписки. Мы вернулись в Самару». Здесь речники узнали, что они должны отправиться под Чернобыль, чтобы принять на свой борт ликвидаторов Чернобыльской аварии, которым было негде жить. Ослушаться никто не мог. Тогда еще о радиации никто толком ничего не знал, поэтому речники особенно не боялись. Александр Меркулов решил взять с собой в поход жену Наталью. На корабле ей нашлось место буфетчицы. Наташа ходила с корабля непосредственно в Чернобыль, носила в термосах еду для ликвидаторов. Полгода в 1986 году они провели под Чернобылем вместе.
Экипажу дали на подготовку 10 суток. «Мы экипировались и в июне-месяце через г. Ростов направились в сторону Чернобыля, — продолжает свой рассказ Александр Михайлович. — В Ростове во время стоянки мы подготовились к морскому переходу «Азов-Черное море». С путешествием по морю экипаж справился хорошо, несмотря на то, что в районе Севастополя на нас обрушился шторм. Все речные суда сопровождал морской буксировщик. Нам была «зеленая улица» по всем шлюзам, включая Днепрогэс. В конце июня мы прибыли в Киев, а 2 июля «Карелия» уже находилась по месту дислокации в поселке Страхолесье. Там мы приняли на корабль первых людей из числа управления чернобыльской АЭС. Припять всю эвакуировали, жить было практически негде, поэтому все управление станции, ликвидаторов, строителей саркофага, автомобилистов и т.д. разместили на кораблях. В Страхолесье стояло 13 дизельэлектроходов – украинские, волжские, камские. На корме кораблей был строгий дозиметрический контроль. Суда должны были оставаться чистыми от радиации. Нельзя было допустить, чтобы ликвидаторы работали в месте высокой радиации и жили тоже в «грязном» помещении. «Карелия», как и остальные теплоходы, на всякий случай постоянно находилась в полной готовности к отплытию».
Корабли на Припяти
По одной из версий, существовала опасность повторного взрыва на ЧАЭС, поэтому на кораблях все было в рабочем состоянии. «Электричество на суда подавалось с берега, питьевую воду сначала доставляли из Киева, а потом пробурили свои скважины, проложили дороги… В Страхолесье мы простояли полгода, — Александр Меркулов говорит, что это место находилось почти в 30 км от Чернобыля. — Через шесть месяцев экипаж всех судов перешел на вахтовый метод работы: месяц в Страхолесье, 15 дней дома. Потом суда подняли на 100 км выше по Днепру для строительства города Славутич. Там я находился 3,5 года. На зиму, еще когда мы базировались в Страхолесье, все суда экипировали финской фанерой и утеплителем. До этого верхняя палуба была покрыта только пленкой, которая защищала корабли от грязи и пыли. Зима в 1986 году была очень суровая, стояли трескучие морозы. Покрытые фанерой, наши суда превратились в подобие броненосцев…
Вернулся я домой лишь в 1989 году, когда Славутич практически уже начали заселять людьми.
Нечего и говорить, что Славутич тоже был «грязным» городом. Ну, привезли чернозем, обскоблили лопатами деревья… А дальше что?
По возвращении из Славутича все суда прошли тщательную обработку. Финскую фанеру сняли, провели дезактивацию. Корабли мыли, скоблили металлическими щетками… По дороге домой на каждой остановке нас проверяли на предмет радиации. После пребывания под Чернобылем некоторые теплоходы отдали в собственность туристическим базам. Например, самарский теплоход «Россия» ушел в Москву.
Корабли на Припяти
«Мы отправились под Чернобыль по приказу. Нам сказали: «Ничего страшного, полгода – и вернетесь… У меня получилось целых 3,5 года».
История вторая
«Я в то время был начальником пассажирского управления, — рассказывает Александр Дронов. — 26 апреля 1986 года к нам поступило распоряжение снять суда с транзитных линий, укомплектовать и направить в Чернобыль. Я сам готовил корабли, уговаривал людей ехать на место аварии. Это потом, когда мои тогдашние подчиненные увидели, что их коллеги возвратились из Чернобыля живыми и рассказали, что там зарплата повыше, появились охотники туда ехать. А поначалу нам с начальником порта приходилось заставлять людей отправляться к месту аварии, вплоть до того, что раз не хочешь ехать – клади партбилет на стол». Всего из Самарской области в Чернобыле побывали 487 речников.
Табличка на самарском речном вокзале
В помощь ликвидаторам было послано 13 судов из Волгоградского, Горьковского, Саратовского портов. Кроме них, у Чернобыля стояло еще два украинских теплохода. Все они располагались в ряд, через 100-150 метров, на реке Припять.
«Мы стояли в 27 км от города, но почтовый ящик, которым мы все пользовались, находился в поселке Страхолесье, — рассказывает А.А. Дронов. — Это был наш адресный пункт. И он действительно находился за 30-километровой зоной. Пропуска в «зону» имелись далеко не у всех: особой строгости не было — надо тебе в Чернобыль, ты и идешь. Ходили, где придется и как придется».На кораблях, прибывших к Чернобылю, как в гостиницах, жили ликвидаторы, строители, автомобилисты, управление станции и т.д. Каждое судно вмещало около 100 человек. На теплоходах с людей, работавших в Чернобыле, снимали данные дозиметрического контроля, их кормили, обстирывали и т.д.
«Мы сами часто ездили в Чернобыль – то по делам, то за продуктами, — рассказывает Александр Дронов. – В Припяти купались, ловили рыбу, полностью не отдавая себе отчета, чем все это может для нас закончиться…» Александр Геннадьевич Великанов, работавший в Чернобыле помощником механика на «Карелии» с 30 октября по 29 марта 1986-87 года, попал на место аварии 28-летним парнем.
«Я работал в Куйбышевском порту на «ракете», — говорит он. – В тот год ее рано поставили на зимний период, а мне предложили ехать в Чернобыль. Отказываться было нельзя… Место стоянки кораблей было огорожено колючей проволокой, на нашей территории находился дозиметрический пункт. Если прошел через него и «зазвенел» – срочно надо мыться. А сколько раз бывало: просто по городской улице пройдешь и уже «звенишь». Раз со мной произошел такой случай. Пошел я в местный магазин и накупил там «сгущенки» — дефицитного продукта по тем временам. Вернулся довольный на теплоход и поставил молоко чисто случайно рядом с прибором, определявшим уровень радиации. И надо же – он тут же «зашкалил». Пришлось со «сгущенкой» расстаться. «Звенели» у нас и каюты кораблей… Кстати, в то время поговаривали, что наши суда пригнали к Чернобылю вовсе не для того, чтобы там кто-то жил. На самом деле чиновники опасались, как бы не случилось второго взрыва реактора… Если бы что-то произошло, мы должны были срочно всех оттуда эвакуировать». По свидетельству А.А. Дронова, после пребывания в Чернобыле несколько судов из 13 работавших там были затоплены. Сделано это было потому, что на них была очень высокая радиация. Все четыре самарских судна прошли тщательную дезактивацию и вернулись домой. Правда, потом «Россию» продали в Москву, в 2003 году туда же отправилась и «Эстония». «Карелия» и «Киргизия» (потом — «Петр Алабин») какое-то время работали на Волге, совершая туристические круизы.
История третья
Генерал-майор Александр Серебряков (в апреле 1986 года — гвардии полковник) больше двух недель летал над развалившимся от взрыва реактором.
Серебряков в апреле 1986 года в числе первых участвовал в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, за что был удостоен ордена Красной Звезды.
«Осенью 1985 года я вернулся из Афганистана, где воевал полтора года, на Украину, в свой полк. А в 1986-ом случилась эта беда, Чернобыль, — рассказывает Александр Иванович. – Пресса начала об этом говорить только через два дня после катастрофы. Когда радиоактивное облако прошло Белоруссию, Польшу и дошло до Англии, англичане подняли шум: почему увеличен радиационный фон? До этого мы не знали, с чем имеем дело.
Самолеты в Чернобыль не пошлешь, там были нужны только вертолетчики с вертикальным взлетом и посадкой, которые способны брать и сбрасывать груз. И вот наш полк, так как он был единственным транспортным полком на Украине, ночью 26 апреля подняли по тревоге. Командующий воздушной армией велел нам быть готовыми к работе в условиях радиационного заражения. Я тогда и не знал, что это такое, не думал, что все настолько серьезно. За ночь мы передислоцировались и утром уже приступили к работе. Средств защиты от радиации у нас не было. После пожарных мы там были первыми».
Засыпка аварийного реактора осуществлялась с военных вертолетов с 27 апреля по 10 мая 1986 года. На объект было сброшено около 5 тысяч тонн различных материалов (соединений бора, доломита, песка, глины, свинца). Большая часть этой работы была проделана с 28 апреля по 2 мая.
Утром 27 апреля в Припяти уже находился генерал-майор авиации Николай Антошкин, начальник штаба ВВС Киевского военного округа. С помощью переносной радиостанции он помог приземлиться прямо на территорию города вертолетам заместителя командующего ВВС округа полковника Бориса Нестерова и командира полка гвардии полковника Александра Серебрякова. Они произвели разведку с воздуха территории атомной станции и ее окрестностей. После этого была составлена детальная схема заходов вертолетов на реактор для сброса грузов. Руководство полетами было поручено Борису Нестерову, который оборудовал свой командный пункт на крыше городской гостиницы.
«С воздуха все это выглядело так: красный раскаленный круг диаметром 18-20 метров с черными точками (это виднелись графитовые стержни), из которого шел сизоватый дымок, — вспоминает Александр Иванович. – Этот светло-серый дым, что исходил от реактора, имел горьковатый вкус и был едким для глаз. Мы зависали на вертолете поперек него, и он порой попадал прямо к нам в кабину. Наш экипаж во время пробных вылетов взял на борт специалистов-атомщиков, которые сделали спектральный анализ, установивший, что температура в реакторе — более 1300 градусов (в результате засыпки реактора к середине мая температура в реакторе снизилась до 600 градусов).
Когда мы пролетали мимо реактора, я видел, что одна его стена и крыша были полностью разрушены, другая стена дала трещину. Нужно было закрыть этот реактор и уменьшить трещину, чтобы рабочие из ремонтных бригад смогли к нему подойти и возвести саркофаг».
Днем 27 апреля подошли машины с борной кислотой. Было принято решение сбрасывать ее в реактор с воздуха. Мешки из кабины выбрасывались вручную с задней и боковой дверей, но они часто падали мимо цели. Надо было искать техническое решение этой проблемы.
28 апреля партийные органы уже организовали население Чернобыльского района на засыпку мешков песком. Думали, какой еще эффективный материал подобрать для остановки процессов в реакторе? По рекомендации члена-корреспондента А.Н. Сидоренко стали использовать свинец: он тяжелее двуокиси урана, поэтому может растащить активную зону и образовать под ней подушку. Идея обсуждалась при участии академика В.А. Легасова.
29 апреля уже все крутилось: тысячи людей копали песок, засыпали его в мешки, затем вертолеты скидывали их на реактор. В этот же день пришли машины со свинцом, который был в болванках, листах. Кроме того, привезли мешки с дробью разных калибров. Реактор надо было засыпать на 1 метр сверху. Для этого надо было сбросить около 50 тысяч мешков.
С этого момента вертолетчики стали использовать для защиты от радиационного излучения свинцовые листы, которые клали на пол пилотской кабины. У первых экипажей никаких защитных средств вообще не было. «Нас ночью подняли по тревоге, было не до этого», — объясняет Серебряков.
«К реактору я летал на вертолетах МИ-8 и на МИ-6, — рассказывает он. — В первый день, 27 апреля до обеда, только мой вертолет выбрасывал мешки с борной селитрой, чтобы замедлить реакцию. Я, как командир полка, прежде чем ставить задание перед подчиненными, сам опробовал полет, посмотрел, как что лучше сделать, определил запас мощности, способна ли машина эту работу выполнить. Только после этого я мог поставить задачу летному составу, подробно объяснив, как и откуда летать, как сбрасывать, как зависать.
Мы стали сбрасывать на реактор смесь песка со свинцом, который во всевозможных видах свозили в Чернобыль со всего Советского Союза. Свинец в реакторе расплавлялся и вместе с песком образовывал корку. Для того, чтобы все это сбросить, мы зависали над реактором на высоте 150-200 метров».
27 апреля вертолетчики сбросили в жерло 4-го энергоблока 65 тонн груза, сделав 45 вертолето-вылетов. Казалось бы, много, но на вечернем заседании правительственной комиссии было признано, что этого мало.
В начале засыпка реактора осуществлялась следующим образом: вертолет зависал над ним, летчики и техники открывали двери и, целясь на глазок в точку попадания, выкидывали груз вручную. 28 апреля, благодаря использованию опрокидывающихся ящиков, подвесных ковшей-грейдеров, удалось сбросить в 2 раза больше груза, — 151 тонну. Всего в этот день было сделано 93 вертолето-вылета (в последующие дни груз в реактор сбрасывался практически каждую минуту). Но опять специалисты расценили это количество как недостаточное. Требовалось искать способы интенсификации труда вертолетчиков. Тут же родилась и была воплощена в жизнь идея использования в качестве контейнеров для транспортировки мешков с грузом к реактору списанных тормозных парашютов. Они должны были крепиться к машине специально приспособленными подвесками.
Груз крепился на внешней подвеске вертолета, он висел под брюхом у вертолета. Несмотря на сложность, их быстро изготовили на предприятиях Чернигова, Киева, Чернобыля. 29 апреля приспособления были установлены на винтокрылых машинах. В итоге в этот день было сброшено в 3 с лишним раза больше груза, чем накануне. 30 апреля вертолетчики улучшили свои показатели по сравнению с предыдущим днем более чем в 2 раза. Но опять груза было доставлено в реактор меньше, чем того требовала ситуация. Тогда Николай Антошкин организовал полеты вертолетов по уплотненному графику, по принципу «карусели». Они кружили над раскаленным реактором с утра до вечера. Буквально за 3 дня военным авиаторам удалось увеличить производительность вертолетов в 15 раз. И, когда генерал докладывал 1 мая об итогах работы за день, то, вопреки традиции, члены правительственной комиссии аплодировали героям. Среди лучших авиаторов был отмечен и Александр Серебряков.
Мешки с селитрой, свинцом и песком вертолеты брали с 5-6 площадок, которые располагались в 30-40 км от реактора. МИ-8 брал до 3 тонн груза, а МИ-6 – до 5-6 тонн. Каждые 30 секунд над реактором сбрасывали груз. Бросали до 500 тонн в день.
С одним забайкальским экипажем произошла трагедия: вертолет зацепился за кран-балку высотного крана, разрушился и упал рядом со стеной блока.
Засыпка реактора не была единственным видом работы вертолетчиков. Например, подполковнику Мезенцеву пришлось долгое время кружить на вертолете около реактора, чтобы дать возможность специалистам произвести телевизионную съемку развала. На плечи вертолетчиков легли и серьезные работы по дезактивации с воздуха больших территорий, загрязненных радиоактивными выбросами.
Когда Александра Серебрякова из-за получения предельной дозы радиации отстранили от полетов, он все равно остался в Чернобыле и руководил работой на загрузочной площадке. Так продолжалось до тех пор, пока его летчики не завершили работу, и их всех не отправили на обследование и лечение в Москву в Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь.
«Первое время у меня очень першило в горле, — вспоминает Серебряков свои послечернобыльские ощущения. – Казалось, будто глотку продирают наждачной бумагой. Чувствовал головокружение, подташнивало. По официальным подсчетам, доза полученной радиации составляла у меня 47 рентген (это очень большая доза, в Чернобыле нормой было облучение до 25 рентген, после 25 оттуда отправляли). Однако трудно предположить, какая доза на самом деле была нами получена. Средства измерения в то время были неэффективными. Полмесяца я находился на обследовании. Нам прописали лекарства для профилактики крови, но не сказали, где их искать. Когда по возвращении из Чернобыля у меня заболел зуб, врачи предложили его вырвать. Удалили зуб в 10 часов утра, а вот кровь из-за ее плохой свертываемости остановили лишь в 5 часов вечера. Отклонения в формуле крови наблюдались у многих чернобыльцев.
Некоторые вертолеты, на которых мы летали к реактору, до сих пор стоят в специально сделанном для них могильнике. Группа ученых из московского НИИ, занимающихся обработкой последствий воздействия радиации на металлы, всячески обрабатывали наши машины, сняли с них до 6 лакокрасочных покрытий, и все равно фон оставался выше допустимого. Поэтому их и поставили в могильник.
Мой летный комбинезон закопали в Чернобыле в землю, а вот защитный шлем остался у меня. Я привез его домой, и он какое-то время лежал в квартире в кладовке. Потом старший сын, тоже летчик, а тогда — курсант летного училища, попросил дать ему мой шлем, потому что на группу им давали только один — они дорогие. Он его забрал, а потом, во время летной практики, сын вспомнил, что я в нем был в Чернобыле, и попросил инспектора проверить шлем на радиацию.
Оказалось, что и через 10 лет он во всю фонил! Я его после списал и сдал на склад».
В ликвидации последствий Чернобыльской аварии принимало участие около 4000 жителей Самарской области.
Комментарии (0)