Пятнадцатого августа 1893 года в тихом Лаврушинском переулке было оживленно и суетно: подъезжали...
Интерьер дома братьев Третьяковых Julia Zaharova/предоставлено пресс-службой государственной Третьяковской галереиПятнадцатого августа 1893 года в тихом Лаврушинском переулке было оживленно и суетно: подъезжали коляски с депутатами городской думы и почетными гражданами, суетились репортеры. Вот-вот состоится официальное открытие подаренной городу Павлом Третьяковым художественной галереи. И тут выяснилось, что главный виновник на торжества не явился: «сбежал» с семьей за границу, пока не уляжется шум.
Те, кто близко знал коллекционера, не удивились. Был он человеком непафосным, избегал публичности и не переносил похвал в свой адрес. Слуга Третьяковых Андрей Осипович Мудрогель вспоминал, что Павел Михайлович «даже от собственных именин уезжал: накануне вечером обязательно подастся или в Петербург, или в Кострому, лишь бы не быть на именинном вечере». Скромность его доходила до болезненности. Прочитав о себе в журнале хвалебную статью знаменитого критика Стасова, слег от огорчения.
Третьяковы не были коренными москвичами. Прадед Павла и его младшего брата Сергея мещанин Елисей Мартынович с женой Василисой и сыновьями Захаркой и Осипом прибыл в Москву в 1774 году из городка Малоярославца. Хотя было ему уже семьдесят, открыл собственное дело, мелкое, но довольно прибыльное — «пуговишную лавку», снабжавшую товаром все Замоскворечье. Дед братьев, купец третьей гильдии Захар Елисеевич, не только расширил торговлю, занявшись сукном и приумножив капиталы, но и приобрел в 1795 году в Голутвинской слободе небольшой домик с мезонином, который стал родовым гнездом Третьяковых.
После раздела имущества «...родовое недвижимое имение с каменным домом и со всеми принадлежностями» отошло сыну Михаилу Захаровичу. Дела у того шли хорошо, чему способствовала и удачная женитьба на дочери крупного коммерсанта по экспорту сала в Англию Александре Даниловне Борисовой. К отцовской лавке в Холщовом ряду Старого Гостиного двора Михаил Третьяков прибавил еще четыре, а также заведение по окраске и крахмалению холста и парусины.
Купец третьей гильдии Захар Елисеевич не только расширил торговлю, занявшись сукном и приумножив капиталы, но и приобрел в 1795 году в Голутвинской слободе небольшой домик с мезонином, который стал родовым гнездом Третьяковых Julia Zaharova/предоставлено пресс-службой государственной Третьяковской галереиВ фамильном доме в Голутвине пятнадцатого декабря 1832 года появился на свет первенец Павел. Второй сын, Сергей, родился девятнадцатого января1834 года. Семья Третьяковых была большой, дружной, патриархальной, но не лишенной художественных интересов. Все любили литературу, музыку — матушка Александра Даниловна недурно играла на фортепиано.
Небольшой домик Третьяковых примыкал к колокольне храма Николая Чудотворца в Голутвине, где Михаил Захарович был приходским старостой и состоял в дружеских отношениях с настоятелем Александром Виноградовым. Священник часто запросто хаживал к нему побеседовать и находил в этих разговорах особенное удовольствие: «Михаил Захарович был человек очень умный, мог говорить о чем угодно и говорил приятно, увлекательно».
Из окон дома был виден Кремль с блестящими под солнцем куполами соборов. Эти виды и живописные переулочки Замоскворечья с зеленым буйством садов, уютными особнячками и затейливыми церковками формировали художественный вкус будущих коллекционеров.
Братья-погодки дружили, невзирая на разницу темпераментов. Старший — немногословный, сосредоточенный, задумчивый, любил в уединении читать книги и рассматривать картинки. Младший — балагур, живчик и весельчак, слыл душой любой компании. В свободное время Павел и Сергей гуляли по отцовским владениям, простиравшимся до Москвы-реки. В усадьбе был прекрасный сад, позади дома каретный сарай, домики садовника и дворника, а на речном берегу — склад сплавного леса и торговые бани, известные под названием Якиманских. Летом в компании замоскворецких мальчишек — купеческих сыновей Антона и Коли Рубинштейнов, будущих основателей Петербургской и Московской консерваторий, — братья Третьяковы бегали плавать на расположенные неподалеку купальни на Бабьем городке. Павел Михайлович почти не вспоминал о детстве, но об этих походах рассказывал дочерям с удовольствием. «Еще мальчиком он с братом Сережей выплывал из купален на Москве-реке и с мальчиками Рубинштейнами... легко переплывал реку», — пишет Александра Боткина в своей книге об отце.
В семье царили любовь и понимание. Павел Михайлович писал жене: «Искренно от всей души благодарю Бога и тебя, что мне довелось сделать тебя счастливой, впрочем, тут большую вину имеют дети: без них не было бы полного счастья!» Детей родилось шестеро: Вера, Александра, Любовь, Мария, Михаил и Иван. Но Миша родился больным и был недееспособным. Ваня в возрасте восьми лет умер от скарлатины предоставлено пресс-службой Государственной Третьяковской ГалереиИ хотя глава семьи Михаил Захарович на вопрос об образовании не без гордости отвечал, что учился в «голутвинском константиновском институте» (то есть у дьячка соседнего храма Константина), детям старался дать добротное домашнее образование и часто сам присутствовал на уроках, строго следя за обучением сыновей. В результате, как свидетельствовала старшая дочь Павла Верочка, «оба, и папа, и дядя Сережа, писали красиво и литературно».
Когда сыновья подросли, отец начал приучать их к купеческому делу. Однако прежде чем будущим купцам доверили торговые книги и товары, Третьяковы-младшие выполняли обязанности «мальчиков в лавке»: бегали с поручениями, зазывали покупателей, убирались и даже помои выносили. Вскоре братья знали все нюансы семейного дела, а Павел к тому же вел бухгалтерские книги.
В 1904 году Виктор Васнецов «спрячет» все пристройки за похожим на русский терем фасадом, ставшим символом музея Ludvig14/ Creative Commons Attribution-Share Alike 4.0 International licenseВ 1850 году глава семейства внезапно заболел и умер. Павлу не было и восемнадцати, когда ему пришлось взять управление бизнесом и ответственность за семью в свои руки. Братья унаследовали не только отцовские «лавки в Холщовом ряду», но и его удачливость в делах. В 1851-м Третьяковы-младшие впервые самостоятельно участвовали в Нижегородской ярмарке. А в конце лета этого же года у богатой домовладелицы Анисьи Лаврушиной выкупили просторный дом в Лаврушинском переулке по соседству с храмом Николая Чудотворца в Толмачах — двухэтажный, с флигелем, кухней, прачечной, конюшней и каретным сараем. Первый этаж был отдан Павлу, Сергею и их сестре Елизавете. На втором поселилась матушка с младшими детьми. Именно этот дом и станет основой здания Третьяковской галереи.
Достигнув совершеннолетия и получив от матери все права на управление делами, Павел и Сергей взяли в компаньоны мужа сестры и основали торговый дом «П. и С. братья Третьяковы и В. Коншин», открыли магазин полотняных, бумажных и шерстяных товаров. Контора торгового дома располагалась в доме Третьяковых в Толмачах, а магазин — на Ильинке, где в то время были сосредоточены наиболее крупные фирмы, и более сорока лет не менял адреса. Каждый из владельцев отвечал за свой участок: Владимир Коншин работал непосредственно в магазине, Сергей курировал зарубежные закупки, Павел вел бухгалтерию. Компаньоны отказались от торговли разнохарактерным товаром и сосредоточились на продаже текстиля: тканей, одежды, столового и постельного белья.
Сергей занялся коллекционированием позже брата — в начале 1870-х годов, и чтобы не мешать Павлу, сосредоточился на современной западной живописи предоставлено пресс-службой государственной Третьяковской галереи/В. Серов. Портрет С.М. Третьякова 1895 г.Купцы Третьяковы вели дела успешно и вскоре перешли в первую гильдию. Это дало им возможность заняться еще и промышленной деятельностью. В конце 1866 года братья открыли Новую Костромскую льняную мануфактуру совместно с зятем Владимиром Коншиным и костромским купцом Константином Кашиным. Дело оказалось очень прибыльным. Мануфактура производила льняные ткани превосходного качества. Со временем продукция стала востребована при императорском дворе и получала высшие награды на международных выставках. А костромские деньги стали главными средствами для собирательства живописи.
Павел признавался, что «с юности беззаветно любил искусство», но когда в его голове зародилась мысль о коллекционировании, не знает никто. Возможно, это случилось после поездки в Петербург в 1852 году. Более двух недель он ходил по выставкам, бродил в залах Эрмитажа, Румянцевского музея, Академии художеств. И потрясенный, писал матери: «Видел несколько тысяч картин! Картин великих художников... Видел несчетное множество статуй и бюстов! Видел сотни столов, ваз, прочих скульптурных вещей из таких камней, о которых прежде не имел даже понятия». Побывал он и в первой частной галерее тайного советника Прянишникова, куда допускались только избранные.
По возвращении в Москву Павел уже не пропускает ни одной выставки живописи и в мае 1856 года приобретает свою первую картину — «Стычка с финляндскими контрабандистами» Василия Худякова, а затем «Искушение» Николая Шильдера. Они и положили начало коллекции будущей галереи. Не имея специального образования, он постепенно втягивается в творческую среду, заводит знакомства с художниками, учится отличать настоящее искусство от посредственного, изучает технологию живописи и свойства красок. Со временем научился без помощи реставраторов удалять повреждения на холсте, заделывая трещины в красочном слое, промывать загрязнения, покрывать картины лаком.
«Стычка с финляндскими контрабандистами» Василия Худякова... фото предоставлено пресс-службой государственной Третьяковской галереи/В. Худяков. «Стычка с финляндскими контрабандистами» 1853 г.Вскоре Павел замыслил создать в Москве музей, состоящий из картин русских художников, и поделился идеей с братом. «Для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, приносящего многим пользу, всем удовольствие», — писал он позднее.
К тому времени младший из братьев уже отделился от семьи. В августе 1856-го Сергей женился на шестнадцатилетней купеческой дочери Лизоньке Мазуриной. Во время бала, который жених дал в преддверии свадьбы, будущие супруги, по словам современника, «были неотразимы»: «Сергей красив, строен, как всегда, необычайно элегантен. Невеста веселится, как дитя, переодевается по три раза за вечер». Брак оказался счастливым, но длился недолго. Успев подарить мужу наследника, Елизавета скончалась в 1860 году во время вторых родов. Осиротевшего внука Николая взяла на воспитание матушка братьев — Александра Даниловна. Сергей страшно горевал и искал спасения в общественной деятельности. В 1863 году он избирается гласным городской думы, старшиной московского купечества, возглавляет благотворительные комитеты. Сергей легко сходился с людьми и обладал административной жилкой.
...а затем «Искушение» Николая Шильдера положили начало коллекции будущей галереи предоставлено пресс-службой государственной Третьяковской галереи/Н. Шильдер. «Искушение» 1857 г.Павел женился поздно — в тридцать три года. Братья нередко бывали в Большом театре — оба обожали оперу. Говорят, что и жену старший Третьяков высмотрел в театральной ложе. Влюбился сразу, угадав мягкость и женственность характера, но будучи застенчивым, долго не решался подойти. Однако в августе 1865 года его свадьба с Верочкой Мамонтовой все-таки состоялась. После венчания молодые, как водится, укатили в Петербург, оттуда во Францию. По возвращении в Москву, войдя в дом молодого супруга, Вера была крайне удивлена — на самом видном месте вместо портретов домочадцев висела картина Перова «Сельский крестный ход на Пасхе». Так началось ее знакомство с коллекцией мужа...
В 1888 году молодой Валентин Серов представил одну из своих импрессионистических работ — «Девушка, освещенная солнцем». Передвижников возмутило приобретение Третьякова предоставлено пресс-службой государственной Третьяковской галереи/В. Серов. «Девушка освещенная солнцем. Портрет М.Я. Симонович» 1888 г..Вера Николаевна была очень предана супругу и не препятствовала ему даже тогда, когда он тратил на свои картины немыслимые суммы, как это было с туркестанскими полотнами Верещагина. По Москве тогда даже пополз слух, что старший Третьяков сошел с ума — выбросил на искусство девяносто две тысячи! К тому же Вера обладала фантастической способностью улаживать любые конфликты и недоразумения.
В семье царили любовь и понимание. Павел Михайлович писал жене: «Искренно от всей души благодарю Бога и тебя, что мне довелось сделать тебя счастливой, впрочем, тут большую вину имеют дети: без них не было бы полного счастья!» Детей родилось шестеро: Вера, Александра, Любовь, Мария, Михаил и Иван. Но Миша родился больным и был недееспособным. Ваня в возрасте восьми лет умер от скарлатины.
Собирательство требовало больших трат, поэтому Павел Михайлович вел очень скромный по меркам его сословия образ жизни. Новый сюртук позволял себе купить только после того, как полностью износится старый. Поездки по Европе из экономии совершал в ночных поездах и сидячих вагонах. Изысканных блюд не терпел, и когда домашние заказывали повару что-нибудь особенное, говорил неизменно: «А мне щи и кашу».
Был он человеком привычки и не изменял ей даже в мелочах. Одежду всегда носил одного покроя (потому казалось, что он всю жизнь ходил в одном сюртуке), мягкую фетровую шляпу с широкими полями, драповое пальто. Его день складывался по однажды заведенному правилу. Вставал ровно в шесть. Пил кофе. И прежде чем отправиться в контору, заходил в галерею — хотя бы полчаса побыть среди картин. Ровно в двенадцать завтракал. Потом отправлялся по делам — в банк, магазин или мастерские художников. Ровно в шесть обедал. После обеда за столом читал газету, куря единственную в день сигару. Вечером в своем кабинете до глубокой ночи сидел за книгами — он всю жизнь он был жаден до знаний.
В письме к Третьякову Крамской писал о картине Архипа Куинджи «Березовая роща»: «Публика приветствует восторженно, художники же... в первый момент оторопели... и только теперь начинают собираться с духом и то яростно, то исподтишка пускают разные слухи и мнения...» предоставлено пресс-службой государственной Третьяковской галереи/А. Куинджи. «Березовая роща» 1879 г.Третьяков был всегда немногословен и сдержан, никогда голоса не повышал. И только раз, по словам дочери Александры, вышел из себя и «тряс, держа за шиворот, десятника, когда два плохо вмазанных в потолке галереи стекла посыпались и могли поцарапать картины». В этот момент «он «пылил», глаза метали искры, брови становились дыбом, лицо краснело».
Семейный бизнес требовал неусыпного внимания. От состояния дел на Костромской мануфактуре зависела «покупательная способность» Третьякова-галериста. И Павел Михайлович часто наведывался в Кострому. Однажды отправился туда с женой и старшими девочками — десятилетней Верочкой и девятилетней Сашенькой, хотел показать им, что составляет основу благосостояния их семьи. «...Помню, как-то весной... папа взял нас с мамочкой на фабрику, — вспоминала Верочка, — останавливались в Ярославле, осмотрели все старинные церкви и на пароходе «Самолет» доплыли по полному разливу Волги, как по морю, до Костромы. Фабрика произвела на нас громадное впечатление: машины, как... сказочные драконы, шипели и наводили на нас почти что ужас... Помню большие избы и дома для рабочих, читальню, школы, больницы — все осталось в памяти как что-то грандиозное».
Исаак Левитан. «Осенний день. Сокольники» предоставлено пресс-службой государственной Третьяковской галереи/И. Левитан. «Осенний день. Сокольники» 1879 г..По мере врастания Третьякова в художественный мир его дом в Толмачах все более и более становился своеобразным культурным центром Замоскворечья. Здесь бывали Тургенев, Толстой, Чайковский, братья Рубинштейны. Но самыми желанными гостями считались художники. Павел Михайлович сам встречал их у дверей и вел к обеденному столу. Всегда серьезный и молчаливый, он вдруг оживлялся и говорил с друзьями-живописцами особенно любезно, как никогда и ни с кем. Художники посещали и музыкальные вечера в Лаврушинском переулке. Играла сама Вера Николаевна, и приглашались известные исполнители. Звучала музыка Моцарта, Бетховена, Мусоргского, а Василий Суриков «всегда тихо и звучно просил: «Баха, Баха, пожалуйста».
Организаторы выставок решили ничего не продавать до прихода государя. Но Третьяков тоже оказался не лыком шит — начал скупать полотна «с мольберта». «Великий князь Александр Александрович, будущий император Александр III, портрет заказан Хельсинкским университетом», 1878 г. Helsinki University/Ars Universitaria 1640–1990: Muotokuvia Helsingin yliopiston kokoelmista p. 102. Helsingin yliopisto 1990Последовательно и неутомимо приобретал Павел Третьяков картины русских художников. В поисках интересных полотен заглядывал в мастерские, на аукционы и в антикварные магазины, уговаривал частных лиц уступить в галерею фамильные портреты, не стеснялся «вымаливать почти на коленях» у коллекционеров понравившиеся этюды. «Когда у Павла Михайловича была удачная покупка, — пишет наблюдательный Мудрогель, — он возвращался с хорошим настроением, все в доме, во дворе, конторе тоже становились радостными. Если же постигала неудача с покупкой, приезжал суровый, раздраженный, мало говорил, и все в доме примолкали».
Не пропускал Третьяков и ни одной выставки. Обычно приходил первым и терпеливо ожидал открытия. Все полотна разглядывал вдумчиво, сосредоточенно. В такие минуты никто не осмеливался ему мешать. Порой он останавливал свой выбор на никому не известной картине, покупал ее — почти безошибочно угадав в ней будущий шедевр. «Это человек с каким-то, должно быть, дьявольским чутьем», — заметил Крамской. Не боялся цензуры, нередко шел вразрез с мнением публики и критиков, покупал острые, дискуссионные работы, невзирая на возражение, а иногда и возмущение именитых друзей.
В 1888 году молодой Валентин Серов представил одну из своих импрессионистических работ — «Девушка, освещенная солнцем». Художник писал ее в саду, где свет и тени создают переливы красок, и ему удалось уловить и трепет листвы, и перебегающие по лицу и фигуре девушки солнечные блики, и даже воздух. Говорили, что Третьяков долго, словно в забытьи, стоял перед картиной, почувствовав в ней подлинную новизну в изображении света и тени, смелость мазков и палитры, и приобрел ее еще до открытия выставки. На вернисаже картина уже висела с табличкой «собственность Третьякова».
Передвижников возмутило это приобретение. Непривычное полотно категорически не приняли, солнечные блики на лице девушки окрестили пятнами от «французской болезни», и на очередном публичном обеде ядовито вопрошали: «Кто это стал прививать галерее Павла Михайловича сифилис? Как... можно назвать иначе появление в его галерее такой, с позволения сказать, картины, как портрет девицы, освещенной солнцем?»
Василий Поленов. «Христос и грешница (Кто без греха?)», 1888 год Государственный русский музей Санкт-ПетербургТакая же история случилась с картиной Архипа Куинджи «Березовая роща» на Седьмой передвижной выставке. В письме к Третьякову Крамской писал: «Публика приветствует восторженно, художники же... в первый момент оторопели... долго были с раскрытыми челюстями и только теперь начинают собираться с духом и то яростно, то исподтишка пускают разные слухи и мнения; многие доходят до высокого комизма...» Договорились до того, что «картина написана на стекле и освещается сзади лампой». Скандал в благородном семействе передвижников не помешал Павлу Михайловичу приобрести полотно для своего собрания.
Острый глаз коллекционера не пропускал ни одного значимого произведения. Как-то на ученической выставке он заметил работу никому не известного студента Московского училища живописи, ваяния и зодчества Исаака Левитана «Осенний день. Сокольники». Картину, в которой девятнадцатилетнему художнику удалось, по словам Николая Чехова, «через пустынную аллею да плаксивое небо передать грусть и задумчивость русской осени». Левитан бедствовал, даже голодал, и деньги Третьякова оказались как нельзя кстати. Но главное, он поверил в себя. Впоследствии Третьяков уже не выпускал Левитана из поля зрения и редкий год не приобретал у него новые работы.
Однажды на передвижной выставке случился курьез. Александр III захотел купить картину, но ее уже приобрел Третьяков. Другую, третью, четвертую — тот же ответ. «Хотел купить, а купец перебил!» — недовольно бросил царь. Тогда организаторы выставок решили ничего не продавать до прихода государя. Но Третьяков тоже оказался не лыком шит — начал скупать полотна «с мольберта». «Бывало в декабре, когда художники всех толков потянутся через Москву в Питер к выставкам, — вспоминал Михаил Нестеров, — начнутся паломничества Павла Михайловича по мастерским, по квартирам, комнатам, «меблирашкам», где проживал наш брат художник». Наведывался к «старшим» — Васнецову, Сурикову, Поленову, Маковскому. Потом добирался до «младших» — Левитана, Коровина, Архипова, Пастернака. Звонил у подъезда и входил в дом — «высокий, «старого письма» человек в длинной барашковой шубе, приветливо здоровался, целуясь по московскому обычаю троекратно с встречавшим хозяином», — и прямиком направлялся в мастерскую. Там садился на стул и долго рассматривал то, что приготовлено к выставке. Если что-то выбирал, неизменно интересовался: «А уступочки не будет?»
Зал 55: Сокровищница Wikipedia/ShakkoТретьяков обладал немалыми, но все же ограниченными средствами, поэтому желая собрать как можно больше первоклассных полотен, позволял себе торговаться. Художники хоть и ворчали, что «Павел Михалыч прижимист», но цену снижали, и порой значительно. Уже сам факт покупки картины Третьяковым был актом общественного признания таланта художника. «Признаюсь Вам откровенно, — писал Третьякову Репин, — что если уж продавать, то только в Ваши руки, в Вашу галерею не жалко, ибо, говорю без лести, я считаю за большую честь видеть там свои вещи».
Когда у Третьякова появился серьезный конкурент в лице венценосного коллекционера, финансовые отношения с живописцами стало строить особенно трудно. Ведет, например, Третьяков с художником Василием Поленовым переговоры о покупке его картины «Христос и грешница», хорошие деньги обещает — двадцать тысяч, но в Петербурге на Пятнадцатой выставке передвижников полотно приобретает Александр III — он предложил за него тридцать тысяч! Таким образом император «увел» у московского собирателя целый ряд картин, среди них «Запорожцы» Репина и «Покорение Сибири Ермаком» Сурикова.
Еще в конце 1860-х годов Третьяков-старший задумал создать «Русский пантеон» — портретную галерею великих современников, чтобы сохранить их живые образы для будущих поколений. Он писал письма знаменитостям, уговаривая их позировать, некоторых упрашивал годами.
Первым был заказан портрет Щепкина. Опасался Павел Михайлович, что уйдет старик из жизни и не останется потомкам изображения любимого артиста. Сергей Михайлович, принимавший самое деятельное участие в делах галереи, в Петербурге уговорил Антона Рубинштейна позировать для портрета Репину, а в Москве — Николая Рубинштейна, с которым дружил с детства, послужить моделью Перову. «Во всяком случае, один портрет уже почти готов, — отчитывался он в письме к старшему брату, — и по-моему, превосходный — следовательно, твое желание и поручение исполнено».
Портрет Льва Николаевича Толстого предоставлено пресс-службой государственной Третьяковской галереи/И. Крамской. Портрет писателя Льва Николаевича Толстого 1873 г.Но далеко не все герои соглашались позировать, и Третьяков невероятно радовался, когда удавалось «сломить» упрямца. Особенно долго пришлось уговаривать Льва Толстого. Четыре года писатель увиливал от просьбы Третьякова, но все же сдался под напором художника Крамского. Довольный Третьяков написал в письме уважаемому передвижнику: «...Я так и думал, что только Вам и удастся убедить неубедимого — поздравляю Вас!»
Дети Павла Михайловича не помнили дом в Лаврушинском переулке без картин на стенах, казалось, они были здесь всегда. Сначала Третьяков развешивал картины в своем кабинете внизу. По мере роста собрания полотна стали украшать столовую, гостиную, спальни, детские комнаты и даже лестничные пролеты. К началу 1870-х годов картин в доме было уже так много, что их стало некуда вешать. Павел Михайлович задумался о постройке для коллекции отдельного здания. Посоветовался с братом, и тот его поддержал.
В сентябре 1872-го часть сада вырубили и на этом месте возвели двухэтажное здание с парой обширных залов. Новое хранилище примыкало к южной стене дома и соединялось внутренним переходом с жилой частью, но имело отдельный вход с улицы — и посетители входили с Лаврушинского переулка сначала во двор, потом через калитку в сад, а из сада в галерею.
По мере пополнения коллекции к жилому дому пристраивали все новые и новые залы, превратив его в картинную галерею. В 1904 году Виктор Васнецов «спрячет» все пристройки за похожим на русский терем фасадом, ставшим символом музея. И сейчас, находясь в некоторых помещениях Третьяковской галереи — вестибюлях, в первом зале и с третьего по седьмой, мы даже не подозреваем, что оказываемся в гостях у Павла Михайловича, в его доме в Толмачах.
С 1874 года галерея Третьякова была открыта для широкого круга знакомых, с 1881-го — для публики разных сословий. Став московским генерал-губернатором, великий князь Сергей Александрович повадился возить туда гостей Первопрестольной и всякий раз удивлялся, почему Третьяков его не встречает... «Нам, конечно, это было удивительно, — вспоминает один из служителей галереи. — Честь-то какая! Сам царев брат, разные великие князья и княгини, графы, генералы приедут в мундирах, в звездах, в лентах, в орденах, в богатейших каретах, полиции по всему переулку наставят, начиная с самых каменных мостов, всех дворников выгонят из домов мести и поливать улицы. А он (Третьяков): «Дома нет!» Сидит в кабинете, делами занимается или читает».
Интерьер дома братьев Третьяковых предоставлено пресс-службой Государственной Третьяковской ГалереиЛишь раз Павлу Михайловичу ускользнуть не удалось. В мае 1893-го в галерею пожаловал сам Александр III. Третьякова заранее предупредили, что император желает видеть всю его семью. Пришлось устроить чай в васнецовском зале. Осмотрев собрание, император заметил: «Вот что один гражданин мог сделать. Счастливая Москва! А у нас в Петербурге ничего подобного нет. Да и во всей России нет».
В Москве к собирателю относились трепетно. Купчиха Екатерина Дмитриева рассказывала: «Как-то муж ехал на извозчике по Мясницкой. Впереди он обратил внимание на кого-то, едущего на плохой лошадке в стареньких санках с порыжелой полостью. Вид кучера какой-то неказистый, а седока совсем не было видно за большим поднятым воротником шубы. Однако все встречные на хороших рысаках с блестящей сбруей, с толстыми нарядными кучерами, только увидев скромную фигуру, усиленно кланяются». Купец страшно заинтересовался, кто же это удостаивается такой чести, и попросил извозчика обогнать санки. Увидев, что в них Павел Михайлович Третьяков, снял шапку и как можно ниже поклонился ему...
Сергей Михайлович был уважаем не меньше, чем его старший брат. В 1877 году младшего Третьякова избрали городским головой, и о Павле Михайловиче стали говорить: «Брат нашего теперешнего городского головы».
Сергей Михайлович успел сделать для Москвы много хорошего. При его активном участии в городе прошли Всероссийская художественно-промышленная выставка и торжества по случаю открытия на Страстном бульваре памятника Пушкину. Инициировав сбор средств, он выкупил у казны за триста тысяч золотом и присоединил к городу Сокольничью и Оленью рощи. Приобрел землю для строительства новой городской думы. Возвел постоянные мосты через Москву-реку. Особенно заботился он о благоустройстве города. Было замощено множество улиц, проложен дренаж и каменные водостоки, устроены новые бульвары — на Девичьем поле, в Сокольниках, у Александровских казарм, создан Екатерининский парк и обширные скверы — Самотечный, Яблочный, у храма Христа Спасителя.
Дом братьев Третьяковых, экспозиция предоставлено пресс-службой Государственной Третьяковской ГалереиСергей занялся коллекционированием позже брата — в начале 1870-х годов, и чтобы не мешать Павлу, сосредоточился на современной западной живописи, его длительные пребывания в Париже по делам семейного предприятия были как нельзя кстати.
Оказалось, что он неплохо разбирается в живописи и обладает тонким вкусом. «У него, как и у старшего брата, имелся «нюх» на хорошую вещь, — свидетельствовал художник Боголюбов. — Он часто не ел и не спал, думая купить или не купить такого-то мастера». Собирателем был азартным, импульсивным, страстным. Быстро загорался и остывал, не боялся покупать, а затем расставаться с картинами, выменивать их на новые.
Занимательная история случилась у младшего Третьякова с пейзажем Руссо «В лесу Фонтенбло», владельцем которого был Иван Сергеевич Тургенев. В одном из писем Сергей сообщает Павлу: «Тургенев, нуждаясь в деньгах, решился продать своего Руссо, и я его купил, так что мой теперь оказывается лишним». Полотно «В лесу Фонтенбло» прибыло в Москву. Однако вскоре неугомонный Сергей присылает брату новое письмо — на сей раз с просьбой выслать целый ряд картин, в том числе и приобретенного у писателя Руссо для обмена «на превосходнейшего Тройона, Мейсонье и Курбе». Через два года полотно «В лесу Фонтенбло» вернулось к коллекционеру, о чем Сергей Михайлович сообщил брату: «Своего Руссо сбыл, тургеневского приобрел опять».
Особняк стоял заброшенным — ни мемориальной доски, ни памятной таблички... Обычному прохожему было и невдомек, что перед ним национальное достояние предоставлено пресс-службой Государственной Третьяковской ГалереиКоллекция Сергея Третьякова располагалась в особняке на Пречистенском бульваре и была открыта для посещения только «по рекомендации знакомых». Однако это не помешало широкому кругу лиц познакомиться с картинами Коро, Руссо, Милле, Добиньи... Поленов посылал своих учеников «смотреть французов и испанцев на Пречистенский бульвар», Валентин Серов каждое воскресенье приходил сюда, чтобы насладиться «Деревенской любовью» Бастьен-Лепажа.
В отличие от стремившегося к уединению Павла Сергей любил светскую жизнь, общение, поездки в гости. Свой особняк он превратил в один из признанных культурных салонов, где собиралась блестящая публика и то и дело устраивались пышные приемы и балы. В его гостеприимном доме можно было встретить Тургенева, Гончарова, Репина, Чайковского и, конечно же, друзей детства — братьев Рубинштейнов.
«Придет время, и я отдам эту галерею Москве», — говорил Павел Михайлович. Третьяков выделил значительный капитал на обслуживание и поддержание коллекции и жалованье сотрудников. Условием было то, что вход в галерею станет свободным и общедоступным предоставлено пресс-службой государственной Третьяковской галереи/И. Репин. Портрет П.М. Третьякова» 1901 г.На Пречистенский бульвар Сергей Михайлович переехал с новой супругой. В 1868 году он женился на Елене Андреевне Матвеевой — женщине необыкновенной красоты, но вздорной и капризной. Ссылаясь на астму, она предпочитала большую часть времени проводить за границей на водах. Вера Николаевна Третьякова сетовала в переписке: «Жаль, что жизнь Сережи так грустно устроилась — вечно один дома».
Двадцать пятого июля 1892 года Сергей Михайлович Третьяков скоропостижно скончался от разрыва сердца на даче в Старом Петергофе. Ему было всего пятьдесят восемь лет. Смерть деятельного, жизнелюбивого, никогда ничем серьезно не болевшего Сергея явилась тяжелым ударом для брата. По воспоминаниям близких, Павел Михайлович «души не чаял в Сереже», всю жизнь питал к нему теплые чувства.
«Придет время, и я отдам эту галерею Москве», — не раз говорил Павел Михайлович Третьяков. Через месяц после смерти брата он обратился в Московскую думу с просьбой принять в дар его картинную галерею. Собрание включало 1276 картин, 471 рисунок, десять скульптур русских художников, а также 84 полотна иностранных мастеров из собрания Сергея Михайловича. Третьяков выделил значительный капитал на обслуживание и поддержание коллекции и жалованье сотрудников. Условием было то, что вход в галерею станет свободным и общедоступным, а сам Павел Михайлович останется пожизненным попечителем музея, официально получившего название «Городская художественная галерея Павла и Сергея Михайловичей Третьяковых». Отдельно Третьяков просил, чтобы никаких наград ему не вручали и торжественных мероприятий не проводили.
Великого коллекционера не стало четвертого декабря 1898 года. Его последними словами были: «Берегите галерею...»
...Каким чудом до наших дней сохранился старый купеческий дом в 1-м Голутвинском переулке в Замоскворечье, где прошло детство братьев Третьяковых, остается только гадать. Когда-то здесь располагались коммуналки, затем здание передали Минкульту, но о реставрации речи даже не возникало. Дом стоял заброшенным — ни мемориальной доски, ни памятной таблички... Обычному прохожему было и невдомек, что перед ним национальное достояние: окна первого этажа забиты жестью, внутри — масштабные разрушения, второй деревянный этаж изрядно обгорел. «Став директором музея, — признается Зельфира Трегулова, — я была поражена, обнаружив в конце парка «Музеон» руины, где обитали бомжи, — родовое гнездо основателей Третьяковской галереи».
Прошло еще немало лет, прежде чем нашлись спонсоры. Памятный дом был наконец отреставрирован. Двадцать девятого января 2022 года в нем открылся Музей Павла и Сергея Третьяковых.
Из экспозиции можно многое узнать о личности братьев. Увидеть мультимедийные инсталляции, связанные с их бизнесом и коллекционированием, образцы льняных тканей Костромской мануфактуры. Ознакомиться с личными вещами, фотографиями, квитанциями, выписанными за приобретенные полотна, и, конечно, картинами, ныне разбросанными по разным музеям...
Комментарии (0)