Актер Юрий Чурсин: Искусство позволяет создавать образы

3 февраля в прокат выходит романтическая комедия Александра Баршака «День слепого Валентина». Одну из ведущих ролей в фильме сыграл актер Юрий Чурсин. «Вечерняя Москва» не упустила возможности побеседовать с артистом о современном кинематографе, любви и мультивселенной. И пока во всем мире готовятся отмечать День всех влюбленных, мы делимся с вами размышлениями Чурсина о том, как может повлиять творчество на быт, а личный выбор — на судьбу человека.

Мы привыкли к тому, что профессия называется «актер театра и кино». Хотя зачастую актер либо успешен на сцене, а снимается редко, либо востребован на экране, но нечасто появляется в спектаклях. Мой собеседник, Юрий Чурсин, из той породы талантливых счастливцев, которые создают яркие роли и в живом исполнении, и на камеру. Сейчас в МХТ имени Чехова он репетирует роль Сирано в постановке Егора Перегудова по пьесе Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак». Тем временем на экраны одна за другой выходят его киноработы. Наш разговор начался с обсуждения премьеры «День слепого Валентина», состоящей из четырех новелл.

— Юрий, есть отличия в работе над разными форматами: в полнометражном фильме или истории для киноальманаха? Как было на этом проекте?

— Технология работы актера никак не меняется. Когда фильм состоит из новелл, это, скорее, делает более трудной работу режиссера, продюсеров, того, кто занимается монтажом ленты. Артисты же просто выполняют свою задачу, которая от объема не зависит. Тонкость разве что в том, что у тебя есть лишь небольшое количество сцен, а потому распределять развитие образа по ним надо достаточно стремительно, чтобы ничего не упустить, сделать так, чтобы за сжатое время зрителю стало все понятно про персонажа. Но при этом и не раскрыть важные моменты раньше срока, чтобы не было скучно.

Поскольку с Сашей Баршаком мы знакомы уже тысячу лет, практически с детства, у нас уже есть доверие друг к другу, понимание того, что мы делаем. Благодаря этому нам было проще вступить в творческий диалог. У меня не было необходимости пристраиваться к режиссеру, пытаться понять его язык. Сразу было ясно, какую историю мы хотим создать. Снимали интересно и весело.

— И все же что сложнее: играть большую роль и проходить с персонажем долгую дистанцию или искать фишку, чтобы выразить подноготную героя в эпизоде за короткое время?

— Мне кажется, что и то и другое — задачи одинаково сложные и притом по-своему легкие. На длинной дистанции у тебя есть разгон, возможность подготовить зрителя к определенному проявлению своего персонажа. Там ты можешь задавать на первый взгляд проходные сцены в истории героя, естественно, в зависимости от того, насколько это позволяет сценарий. Когда есть размах, нет необходимости играть так концентрированно, чтобы делать из каждой сцены событие. Но фактически законы одни, независимо от того, какой объем экранного времени ты занимаешь. Все равно существует конструкция, которую необходимо соблюсти. И, не выпадая из нее, я получаю возможность рассказать зрителю ту историю, которая, возможно, будет ему интересна.

— Вы снимаетесь и в массовом, и в авторском кино. Так, недавно сыграли одну из ролей в режиссерском дебюте драматургов братьев Пресняковых «Краш». Лента по их пьесе «Изображая жертву» занимает одну из ярких строк в вашей фильмографии. Каковы они в работе?

— «Краш» — фильм экспериментальный. Он был снят одним кадром на час сорок, без монтажных склеек. Что касается работы с режиссерами, то у меня создалось впечатление, что Олег и Владимир — художники в большом смысле этого слова, какими я их запомнил при нашем первом знакомстве, такими они остались и сейчас. Я не могу для себя провести разделение между тем, что тут они сценаристы, а тут режиссеры. Для меня они именно художественное явление, прямо арт-художники, художественные художники. С правом чего-то не знать, с правом на ошибку, с правом делать гениальные вещи, при этом относиться к каким-то вещам серьезно и смеяться над некими другими.

И мне показалось, что для них этот фильм — искренний творческий порыв. Это и «Одиссея», и «Улисс», растворенные в пространстве, которое нас сейчас окружает, — очень современная, острая картина. Вообще все, кто причастен к ленте, получили огромное удовольствие, работая над ней. Хотелось сниматься не ради того, чтобы вышел фильм, или чего-то в этом роде, а чтобы поучаствовать в этом скорее перформансе, чем в классической художественной кинокартине.

— Недавно вышла еще одна ваша работа — почти полнометражная серия «Этерна: Часть первая» по романам Веры Камши, где вы играете маршала Рокэ Алву. Это попытка создать нашу фэнтезисагу типа «Игры престолов»?

— Мне нравится в «Этерне» то, что мы все делаем сами. Я имею в виду, что за основу взяли произведение русского автора, а не перекупили франшизу и не решили экранизировать то, что уже было снято. Тут создатели буквально очаровались чрезвычайно прописанной, выверенной в каждой точке, в каждом уголке вселенной.

К тому же произведение дает возможность людям, которые мечтают ненадолго погрузиться в фантастический мир, где по-прежнему весомы слова — честь, достоинство, самопожертвование, любовь — все эти пафосные, на котурнах стоящие слова превратить в реальность.

Это яркие ощущения: когда ты садишься на коня, на тебе ботфорты, шпага, перья на шляпе, тебя окружают воины в кирасах, которые могут сейчас же сорваться в галоп и начать бог знает что, всякое безобразие. А если ты можешь не только представить это, но и воплотить в жизнь, естественно, понимаешь, что готов заниматься этим сколько угодно — все оно у тебя в руках, и ты готов играть и радоваться жизни.

Поэтому могу сказать, что на проекте все, с кем я встречался, были чрезвычайно влюблены в эту работу, у всех глаза горели, все копали вглубь и отыскивали какую-то истину. Это то, что происходило на съемках.

— Недавно вышел сериал «Сказки Пушкина. Для взрослых». В серии, где играли вы, затрагивается тема «культуры отмены», которая набирает актуальность. Что вы думаете по этому поводу?

— Для меня было удивлением, когда я еще во время финальных съемочных дней вдруг стал замечать, что сыгранное нами является уже не столь нашей выдумкой, сколь без пяти минут реальностью. То есть уже случились схожие события, и они имели резонанс, и все их обсудили, и это стало нормой. И теперь в этой истории есть актуальность.

— Пока это явление затрагивает публичных персон. Это не вызывает у вас опасений высказываться? Как влияет на вас, как на публичную личность?

— На меня никак не влияет. Мне кажется, моя публичность ограничивается экраном и сценой. Дальше она неинтересна ни мне, ни, как я считаю, никому другому. Если мне не задали вопрос, то я с радостью оставлю то, что я там себе думаю по тому или иному поводу, при себе. Мне неинтересно транслировать свои идеи и навязывать мысли другим. Я в эту игру не люблю, да и, давайте признаемся, не очень умею играть.

К тому же, что касается публичных высказываний, если взять наш цех артистов, то у меня есть ощущение, что это слишком мелко и сиюминутно по сравнению с творческим актом, которым мы можем что-то заявлять. Это можно сравнить с тем, как если бы человек с обоюдоострым мечом за поясом стал бы сражаться обычной палкой.

Публичное высказывание способно изменить жизнь в настоящем, но вот произведение искусства может изменять ее веками. Я где-то слышал историю о том, как французский генерал Шарль де Голль недолюбливал музыканта Джо Дассена. Говорил, что перестал быть президентом из-за песни Siffler sur la colline («Свистеть на холме»), потому что все французы пели ее, когда шли на баррикады в 1960-х. Играть же во все остальные игры, конечно, можно, если у тебя есть к этому талант и ты кайфуешь от того, что публично высказываешься. Но, опять же, во-первых, по-моему, это расслабляет ваш цех журналистов. Во-вторых, многие их моих коллег, а прежде всего я сам, лучше всего произносим текст, который кем-то написан. Пожалуй, на такой позиции я и останусь.

Замечу, что когда идет интервью и меня спрашивают о чем-то, я высказываю только, скорее, свои личные ощущения, ни в коем случае не претендуя на истину, что мир устроен именно так. Просто я так чувствую. Это мое личное мнение, может быть, не имеющее ничего общего с объективной реальностью.

— Значит, вам не страшно?

— Высказываться было страшно во все времена. Но всегда есть люди, кому говорить не страшно, потому что они отвечают за свои слова. Раньше вообще из-за необдуманно сказанного слова стрелялись. Были и такие времена. Может, сейчас это и расхолаживает, что за ложь и оскорбление теперь себе не пускают пулю в лоб. Страшно должно быть перед совестью.

— Что же касается силы искусства, не кажется ли вам, что в последнее время оно становится реалистичнее, но слабее?

— Может быть, если вы имеете в виду забытовление нашего кинематографа, попытку показать все так, как оно происходит в жизни, что по сути является большим обманом. Думаю, это тупиковый путь, который ни к чему нас не приведет. То есть мы вообще не очень сильны в такой подробности. У нас в искусстве лучше происходит рождение образа, обращение к душевным качествам человека. У нас словно немного иное ощущение времени, пространства и прочего.

Но мы все никак не успокоимся, нас поражают вещи, которые чрезвычайно подробно изображаются на экране, что в мире делается уже давно. Опять же, техника дает такую возможность: камеры стали чувствительнее, экраны стали ярче. Вот и восхищаемся тем, что четкость как в реальности. Но зачем мне знать, как это там? Я же смотрю на картинку на экране. Мне совершенно не нужно видеть, что она лучше, отчетливее, чем в жизни. Мой взгляд туманен. Мое сознание обращает внимание на точечно сфокусированные предметы, не замечая всего.

Зачем тогда с такой детализацией все это передавать? Зачем мы так стремимся к доскональному воспроизведению жизни? В этом, по-моему, есть какая-то гордыня и затмевание работы души. Поэтому, мне кажется, очень важна образность, элемент сказки…

— Говоря о реалистичной сказке, стоит вернуться к началу беседы и фильму «День слепого Валентина». По сути, история, которая происходит в вашей новелле, — это своеобразная сказка, которая убеждает нас, что можно просто жить и та самая встреча все равно случится?

— Мне понравилось, что в той истории, которую разыгрывали мы, сразу невозможно было представить, что два таких разных человека смогут найти точки пересечения. Они настолько противоположны, что в нашем заштампованном сознании и стереотипах буквально несовместимы.

Но, возможно, именно отличия и помогают дополнить другого человека так, словно они являются недостающими частями единого существа, которое своим чувством вместе создают мужчина и женщина. Я лично увидел в этом такую историю, и мне было интересно ее разыграть.

Но ведь так же всегда и происходит. Не знаю, насколько это можно назвать сказкой. Для меня это скорее иллюстрация одной из жизненных сторон. Потому что есть люди, у которых вообще ничего не происходит, они живут и проживают свои жизни и ничего не понимают, и так и уходят. Есть те, у которых встречи и открытия происходят каждый год. Есть люди, у которых это случается очень поздно — то самое раскрытие души, эта перемена, влюбленность и встреча на всю жизнь. Или это чувство посещает их в ранней юности и больше не происходит никогда.

А есть и те, кто отказывается от него. Есть люди, у которых что-то происходит, но они не замечают и проходят мимо только из-за того, что в их голове включается программа, которая начинает шептать, как правильно или неправильно, и они, следуя законам, которые им рассказали, выбрасывают свою жизнь в мусорный бак. У всех все бывает по-разному...

— Тогда вопрос: так складывается судьба или каждый делает свой выбор?

— Как человек для себя решает сам.

— Как решаете для себя вы?

— Я для себя решил, что, конечно, существует огромное внешнее воздействие, которое проявляется и в реальности. Для меня это мощная энергия, которую можно увидеть в знаках, во встречах, в словах, в событиях, которые происходят в свое время, или в тех, которые не происходят. Я вижу в этом всем космическую машинерию. Мне кажется, что существует некий закон, который время от времени срабатывает.

— Тогда выходит, что все предрешено?

— Нет, не все предрешено. Но все движется по определенным законам. Для меня это как механические часы. Их можно завести, и они пойдут, но можно и не заводить. То есть вы совершаете какой-то поступок, и дальше механизм запускается, начинается поток причинно-следственной связи. Она влечет за собой определенную обширную череду событий, среди которых вы обращаете внимание на конкретное событие, в зависимости от того, как воспитаны, что думаете, чем интересуетесь, на то, с чем резонирует ваша душа, и движетесь в этом направлении. Совершаете следующий поступок — открываются следующие двери. Я думаю так. В этом вижу одну из ступеней освобождения сознания — в том, чтобы успеть оценить, какой у тебя есть выбор.

Потому что сознание человека зашорено так, чтобы ему было удобно, чтобы человек мог чувствовать себя в комфорте, не подвергать жизнь изменениям и, следовательно, стрессу. Из-за этого он не видит выбора. И я думаю, что освобождение сознания заключается в том, чтобы увидеть весь спектр возможностей, который перед тобой существуют, и быть свободным в своем решении. При этом еще и всегда иметь в виду, что твой выбор может быть ошибочным. Но и это тоже необходимо.

— Получается, это некая мультивселенная?

— Мне кажется, все равно все к какому-то центру сплетено. А может быть, и нет, кстати... (улыбается).

ДОСЬЕ

Актер Юрий Чурсин родился 11 марта 1980 года в Приозерске, Казахская СССР, в семье военного. Еще в детстве переехал в Москву. Окончил актерский факультет Высшего театрального училища имени Щукина, мастерскую Юрия Шлыкова. После выпуска служил в Театре имени Вахтангова до 2005 года, затем перешел в труппу МХТ имени Чехова, где прослужил до 2014 года. Сейчас играет на сцене этого театра, а также в Театре Табакова и в спектакле Юрия Муравицкого «Эмигранты». Его предыдущие театральные работы в спектаклях «Лес», «Примадонны» и других получили ряд наград. В кино дебютировал с ролью в мини-сериале «Неудача Пуаро», привлек внимание зрителя сериалом «Хиромант», за роль в фильме Кирилла Серебренникова «Изображая жертву» был номинирован на «Нику» и «Жоржа», продолжает активно сниматься в самых разных проектах.

ФИЛЬМОГРАФИЯ