— Всё по справедливости, папочка, — Я ж благодарная дочь.

— Алло, Лена? Леночка, приезжай, умоляю… Тут такое творится… — хриплый, дрожащий голос Сергея Петровича, обычно спокойного и рассудительного, в этот раз звучал отчаянно.

Лена, держа телефон у уха, нахмурилась и недовольно фыркнула.

— Что случилось на этот раз? — спросила она устало, хотя уже догадывалась, что причина наверняка банальна.

— Да тут соседи… — голос отца сорвался, — пьянка, крики, угрозы. Он орёт, что придушит её, она — что зарежет его. Я вышел замечание сделать, а они… — в трубке послышались глухие удары, звон посуды и женский визг. — Лена, они в дверь ломятся! Лена, они же меня…

— Ну вот когда тебя и правда пришибут — тогда и звони, — спокойно перебила дочь. — Что, всему тебя учить? Подставь стул к двери, может, не выбьют с первого раза.

— Какая же ты… — только и выдохнул отец.

— Какая выросла, папаша. Какая выросла, — отрезала она с ледяной насмешкой. — А если я тебе не подхожу, отправляйся к своему обожаемому сынку. Пусть он тебя спасает, ты же всегда твердил, что он у тебя — золотой.

Трубка щёлкнула. Лена усмехнулась. Конечно, он не выдержал. И всё равно — даже после такого разговора в груди у неё сжалось. Привычно, как от старого, зажившего, но всё ещё ноющего шрама.

Лена росла в семье, которую соседи называли «нормальной». Без пьянок, без скандалов — просто отец и дочь. Мать умерла рано, когда Лена была совсем маленькой, и Сергей Петрович гордо говорил, что справляется один.

Но за этой фасадной нормальностью пряталась история, о которой в подъезде не рассказывали.

Бабушка, Мария Ивановна — мать Сергея, жила с ними. И эта женщина была, мягко говоря, особенная. Не в хорошем смысле.

Старуха вела себя так, будто решила показать всему миру, как выглядит ад, если перенести его в коммуналку. С постели не вставала, могла нагадить под себя, а потом ещё и размазать это по стене — назло. Обижалась, когда внучка пыталась навести порядок, и требовала, чтобы с ней обращались «по-человечески».

Есть она предпочитала исключительно мясо, рыбу и дорогие сладости. Никаких карамелек и ирисок — только импортный шоколад.

Отец, хороший токарь, вкалывал без выходных, но все деньги уходили на «мамочку». Её желания были законом. Лена же жила на остатки: макароны, сосиски по акции, одежда после соседских детей.

— Не ропщи, — говорил отец. — У других ещё хуже.

Она молчала. Все вокруг жили примерно так, и девочка считала, что это — норма.

Жили они в старой квартире на четыре семьи. Одну комнату занимала бабка, другую — Лена с отцом. Ещё две принадлежали соседям: шумной паре из Казахстана и семейке, любившей выпить.

Когда соседи устраивали попойки, всё здание содрогалось. Иногда они ломились в комнаты — то «поговорить», то «развеселиться». К бабке никто не совался после того, как она однажды швырнула в пьяного гостя содержимым ночного горшка. Зато к Лене лезли частенько.

— Да не ходи в коридор, — советовал отец. — Закройся и сиди.

Лена послушала. Но когда от страха не решилась выйти даже в туалет и справила нужду в старый цветочный горшок, «заботливый родитель» опрокинул этот горшок ей на голову.

Это был первый урок. И не последний.

Когда Лене исполнилось тринадцать, отец привёл в дом женщину — Галину. Симпатичную, ухоженную, с маникюром и требовательным взглядом.
Через неделю Галина уже распоряжалась всем, включая жизнь Лены.

— Девочка уже взрослая. Ей надо спать отдельно, — заявила она.
И Лена переселилась к бабке.

Старуха встретила её ехидной ухмылкой. Но не успела расправить когти — девчонка оказалась не той, кого можно запугать.

— Только попробуй, — сказала Лена, глядя прямо в мутные глаза. — Плеснёшь — задушу подушкой, и никто не узнает.

После этого в комнате воцарилась тишина.

Когда Лена окончила девятый класс, Галина настояла, чтобы она бросила школу и ухаживала за бабкой.

— Будешь полезной. Хлеб свой отрабатывай.

Лена не спорила. Просто собрала вещи и ушла.
Подделала подпись отца и поступила в колледж.
Днём училась, по ночам мыла полы в торговом центре.
С первой зарплаты купила плитку шоколада — бельгийскую, настоящую. Ту самую, что когда-то ела только бабка. Ела медленно, смакуя каждый кусочек, будто мстила прошлому.

Прошло двадцать лет.
Лена стала успешным аналитиком, заработала уважение, купила квартиру, машину, родила сына и дочь.

Об отце не вспоминала. Не то чтобы ненавидела — просто вычеркнула.

И вот однажды он сам появился на пороге.
Постаревший, серый, осунувшийся. С одним пакетом и виноватой улыбкой.

— Леночка… родная… я… — он замялся.

Выяснилось, что всё сложилось по классике: бабка умерла, Галина ушла, сын выгнал из квартиры, которую отец глупо переписал на него. Денег нет, жилья нет. Только старая обида и сожаление.

Лена помогла. Но по-своему.

Нашла убитую квартиру в старом доме, где жильцы были те ещё любители поскандалить.
Оформила аренду, перевезла отца и, вручая ключи, сказала:

— Вот, пап. Теперь это твой дом. Обустраивайся.

Он не сразу понял. А она уже ушла — спокойно, без сожаления.

Позже, навещая его, Лена приносила те же дешёвые сосиски, серые макароны и стоптанные вещи.
— Всё по справедливости, папочка, — говорила она. — Я ж благодарная дочь.

Тот сидел, опустив глаза, и молчал.

— Я ведь тебя растил, — тихо сказал он однажды.
— А я тебя теперь содержу. Как умею. Ровно так же, как ты, — ответила она.

Подруги говорили:
— Ты слишком мягкая. Надо было вообще не помогать.

Но Лена считала иначе. Он, как-никак, не сдал её в детдом. Кормил, по-своему заботился.

Вот и она теперь отвечает тем же — по-своему.

Любовь, как и забота, — редкая вещь. И достаётся она не каждому.
Лена это усвоила с детства.
И теперь — просто применяет на практике.