Февраль на Кубани и в Адыгее – месяц особенный. В феврале 1943 года в активную фазу вступила военная операция по освобождению территорий от фашистских захватчиков.
Во время оккупации Кубани немцы расстреливали тех, кто больше не мог работать
Когда в аул Гатлукай пришла Красная армия, Саферу Хуаде было всего восемь лет. С лета 1942-го мальчик жил «под немцами», аул Гатлукай оказался в числе оккупированных населённых пунктов. «Пережитое запечатлелось в памяти настолько отчетливо, что не отпускает до сих пор», — говорит Сафер Хуаде.
Как граната стала игрушкой
«Оккупация еще не началась, а со мной уже приключилось несчастье. В августе 1942-го я потерял кисть руки, — рассказывает Сафер Хуаде. — Шли бои, это было страшное и опасное время. А мальчишки же любопытные, пронырливые. Из дома на улицу не выпускают, но разве пацана удержишь? Я выскользнул и – о чудо! Нашел недалеко от дома, посреди дороги, ручную гранату. Конечно же, подобрал! Граната стала моей игрушкой. Но ненадолго. Взорвалась прямо в руках.
Наши солдаты отвезли меня в передвижной госпиталь, в соседний аул. Меня прооперировали. А уже через сутки госпиталь стал экстренно готовиться к эвакуации. Натиск фашистов был слишком силен, Красная армия не могла его сдержать и отступала. Меня забрали домой. Я мог умереть, потерял много крови. Но в ауле был аксакал, знахарь. Благодаря ему я пошёл на поправку и выкарабкался. Спасибо.
Потом, уже «под немцами», когда начал забывать о ранении, я снова чуть не погиб. И по той же дурацкой причине – из-за мальчишеской тяги к мужским атрибутам.
Меня избили до полусмерти за то, что хотел подобрать с земли брошенное немцем старое лезвие. Немец бил меня беспощадно, а потом достал пистолет и хотел застрелить. К счастью, крики мои услышала мама. Уж так сильно плакала она, кричала, закрывала меня собой… Вымолила пощаду».
«Стреляли в Сталина, а досталось нашим»
«Ушли наши, — вспоминает Сафер. — А один боец, азербайджанец по фамилии Мамедов, остался. Не успел и не сумел уйти со всеми – он плохо ходил, потому что сильно обморозил ноги. Он прятался у нас дома.
Я помню, как он показывал фотокарточку своей семьи, и сам подолгу её разглядывал. Там были изображен он сам, его жена и их дети. Наверное, боец предчувствовал, что едва ли снова увидит родных. Немцы бедолагу, увы, обнаружили, отволокли в огород и там расстреляли.
В то время фотографии были большой ценностью. В каждом доме были «парадные» портреты, служившие главным украшением интерьера. Как у всех, у нас тоже на стене они висели – семейные и как было принято, членов правительства. Когда фашисты вошли в наш дом, то пустили по портретам автоматную очередь. Стреляли в Сталина, а больше досталось нашим. Некоторые портреты оказались безнадежно испорченными. А фотография, оставленная расстрелянным бойцом, уцелела. В нашей семье она долго ещё хранилась».
Надсмотрщик погонял людей как скот
«До сих пор у меня в ушах их возгласы: «Яйка, млеко!». Они были беспощадные, как варвары, — рассказывает Сафер Хуаде. — Шуровали по дворам и брали всё более-менее ценное. У кого была корова, установили оброк: отдавать каждый день полтора-два литра молока.
Свой штаб они разместили в здании школы. Созвали туда всех на сбор и объявили, что жить мы будем по новым законам, которые принесла немецкая освободительная армия. Все жители аула должны трудиться для немецкой армии. Заготавливать сено, ремонтировать дорогу от поселка Сливного до хутора Молькино и ухаживать за лошадьми, которых они привели в колхозную конюшню. Самой тяжелой из всех повинностей была работа на дороге. Надсмотрщик подгонял людей кнутом, как скот. Однажды за опоздание на несколько минут немецкий унтер избил 70-летнего старика. У адыгов неуважение к старшим равнозначно преступлению. Накипевшее возмущение аульчан было так сильно, что они договорились подкараулить и убить этого немца, а тело спрятать. Но старики не разрешили этого делать, ведь поплатиться жизнями мог весь аул, от мала до велика.
В январе 1943-го ударили морозы за минус 20. Конюшню надо было утеплять. Самую неприятную и сложную работу выполняли аульчане, родственники которых имели отношение к советской власти. Наиболее гонимыми были семьи Зачерия Мешвеза — секретаря райкома ВКПС(б) и Юсуфа Хуаде – председателя народного суда и Гиссы Тлехаса — работника райисполкома, ушедшего в партизанский отряд «Ворошиловец». Неудивительно, что в числе тех, кому не повезло, пришлось в лютую стужу идти и обмазывать стены кизяком, оказалась жена Гиссы.
К вечеру мальчик заболел, а через два дня умер. Люди побоялись прийти на похороны сына партизана.
В тот же день, поскольку жена Тлехаса не принесла молока, полицай сам отправился за оброком. Пришел, а хозяйки нет, только двое маленьких детей. Полицай так орал, что старший мальчик сильно перепугался, побежал в конюшню за матерью в чем был, в одной рубахе. Без шапки, без обуви… по снегу.
К вечеру мальчик заболел, а через два дня умер. Люди побоялись прийти на похороны сына партизана. Как убитая горем женщина справилась с погребением, лучше не представлять. И уже на следующее утро в дом Гиссы Тлехаса снова пришли и полицай, и староста. Полицай — с требованием молока, а староста с приказом отправляться на обмазку конюшни. Когда вернулись наши, несчастная женщина с младшим и уже единственным её сыном, ушла от нас жить в другой аул».
Комментарии (0)