Они думали, что я без сознания. Но я слышала всё — каждое слово, каждое дыхание. Они хотели, чтобы я больше не открыла глаза

Я очнулась от странного звука. Казалось, рядом кто-то шепчет. Воздух был густым, пахнул лекарствами и металлом. Веки не слушались, тело будто не моё, но слух работал отчётливо.

— Она без сознания, — произнесла женщина, и я сразу узнала голос. Голос Маргариты Семёновны — матери Артёма. Холодный, ровный, властный. — Сколько она так пролежит? Это же не жизнь, а мучение.

Артём ответил тихо, устало:
— Доктора говорят, шанс есть. Маленький, но всё же.

Я хотела крикнуть: я здесь! я слышу вас! Но тело молчало. Тишина длилась миг, потом свекровь шепнула:
— А если бы… не очнулась? Всё бы само собой решилось.

Мир застыл. Они говорили обо мне.

Всего неделю назад всё казалось обычным. Мы с Артёмом прожили восемнадцать лет — дом, взрослая дочь, привычка вместо любви. Я давно чувствовала, что мы соседи под одной крышей, а не супруги.

Маргарита Семёновна всегда была рядом — строгая, “заботливая”, но её доброта резала, как нож. «Суп не досолила», «дочь разбаловала», «твоя работа — пустяки». Она никогда не считала меня своей — слишком мягкой, слишком мечтательной.

В тот день мы снова сцепились. Я вернулась из издательства, где работала корректором, — место, где было спокойно и тихо. А дома — шум, телевизор и разговор: Артём с матерью обсуждают продажу дома, что остался мне от отца. Я хотела его сохранить, но Артём заявил:
— Лена, зачем тебе этот развал? Продадим, вложим в квартиру Вике.

Я возразила, а Маргарита тут же вставила своё:
— Дом твой, да только семья — общее. О детях думай, а не о стенах.

Мы поссорились. Я хлопнула дверью и пошла под ливень. Последнее, что помню, — визг тормозов, вспышка света и боль.

Потом — тишина. И голоса.
— Подумай, Артём, — прошипела свекровь, — если очнётся, что дальше? Инвалид. Всё на тебе.
— Мам, не начинай.
— А как? Всю жизнь она в облаках. Глаза грустные, книжки пыльные. А эта девушка с работы — живчик, огонь!

Я сжалась внутри. Какая девушка?

— Хватит, — сказал он. — Не сейчас.
— Самое время, — прошептала она. — Если не проснётся — так судьба.

Слова впились в сознание. Я кричала внутри, но никто не слышал.

Дни тянулись вязко. Я слышала всё: капельницы, врачей, запах лилий (которых терпеть не могла). Артём приходил всё реже.
— Она ничего не чувствует? — спросил он врача.
— Мы не знаем. Иногда пациенты слышат.
— Если не очнётся… через сколько можно оформить документы?

Я кричала беззвучно.

Потом — свет, шум, голоса. Я смогла пошевелить пальцами, открыть глаза. Надо мной склонилась медсестра.

— Артём… — прошептала я.

Он пришёл утром. Стоял в дверях, будто чужой.
— Очнулась, — спокойно сказал он.
— Ты рад?
— Конечно, — ответил, не глядя.

Через пару дней появилась Маргарита Семёновна — с гвоздиками и ледяной улыбкой.
— Ну вот, слава Богу, живая, — сказала она. — Главное — не фантазируй.
— Я всё слышала, — ответила я. — Всё.

Её пальцы дрогнули, но она быстро усмехнулась:
— Бред. Ты же в коме была.

Позже Артём раздражённо спросил:
— Зачем ты маме такое сказала?
— Потому что это правда.
— Тебе показалось. Мы молились за тебя.

Но я знала — это не было сном.

Меня выписали через месяц. Дома всё изменилось. На моей полке — чужая чашка, на стуле — женская кофта.
— Это Вера помогала, — объяснил он. — С работы.

Имя я уже слышала.

Однажды ночью я услышала шепот. Вышла — и увидела их: Артём и Вера на кухне, плечом к плечу.
— Тише, — сказал он. — Она может проснуться.
— Пусть, — ответила Вера. — Ты всё равно уйдёшь.

Я стояла в коридоре и понимала: любовь умерла давно.

Наутро я собрала документы и фото дочери.
— Куда ты? — спросил он.
— Туда, где не страшно слушать.

Я уехала в отцовский дом — старый, скрипучий, но родной. Раскрыла окна, и запах сырости показался самым живым на свете.

Прошло три года. Я преподаю литературу в сельской школе, пишу рассказы. Иногда приезжает дочь — взрослая, добрая. Пусть не знает всей правды.

Недавно пришло письмо от Артёма:
“Прости. Мама умерла, Вера ушла. Я многое понял слишком поздно.”

Я сложила письмо к старым книгам — напоминание о грани между светом и тьмой.

Недавно, в той же больнице, я отнесла книги для пациентов. У палаты мужчина сказал медсестре:
— Жена без сознания. Врачи говорят, может слышать. А я не знаю, что сказать.
Я улыбнулась:
— Скажите, что любите. Они слышат. Всё слышат.

Снаружи было солнце — то самое, ради которого стоит проснуться, даже если никто не ждёт.